Загон

Однако мучители не удовольствовались содеянным, этого им, наверно, показалось мало. Время у них было и, по всей видимости, они успели досконально обыскать его квартиру, и поживились тем, что нашли. Самым же омерзительным в этом деле казалось то, что они не скрывали своего преступления, а словно кичились им, оставив на месте жутковатые предметы свершенного деяния. Чан, алая ткань. А орудие убийства, широкий охотничий нож с грубым зазубренным лезвием (оно было покрыто копотью и кровью), рукоять которого была обернута лентой из срезанной кожи профессора, убийцы запрятали в плотный черный мешок для мусора, затем несколько раз обернули его, заклеили клейкой лентой, и … сбросили в мусоропровод.

Местная дворничиха нашла мешок лишь на следующий день после трагедии. Выставленный контейнер с мусором привлек внимание бродячей собаки, она достала и прогрызла пакет, из которого исходил приторный запах разложения. Собаку во время отогнали, а вот дворничиху пакет весьма заинтересовал, однако, обнаружив в нем окровавленный тесак, она поспешила вызвать милицию, которая появилась моментально, потому как сюда и направлялась для повторного осмотра места преступления. Нож, естественно, изъяли, а после того, как тётке неосторожно сказали, что обернут он свежей человеческой кожей, её два часа откачивали и отпаивали сердобольные жильцы. Остается добавить, что ни одного отпечатка пальцев на месте преступления обнаружено не было, что неопровержимо свидетельствовало о хорошей подготовке и высокой степени организации убийства.

Жестокость совершения данного деяния вызывала отвращение даже у бывалых оперативников.

Не сложно представить, что творилось в наших сердцах, пока мы знакомились с материалами следствия. Такое запомнится до конца жизни. Но как бы то ни было, нас по-прежнему волновал один, чрезвычайно актуальный вопрос: каким образом, где и как найти координаты друга профессора, который сможет нам помочь поставить точку в кошмарной череде происходящих событии. В затертой записной книжке Петра Семеновича была чертова туча фамилий, адресов, схем каких-то маршрутов и много чего прочего.

Мы листали ее внимательно и настороженно, выписывали те телефоны и адреса, которые казались нам первостепенно важными. В конечном итоге, после нескольких часов тщательных поисков, в нашем арсенале было двадцать три претендента на то, чтобы вернуть наши жизни в прежнее русло. Да, конечно, беда зацепила и Гебауэра, но в первую очередь в помощи нуждалась моя персона.

Мы снова отправились на квартиру Жана, чтобы, не теряя из поля зрения друг друга, начать поиски нашего общего спасителя.

Вообще, после всего прочитанного, на душе было гадко и мерзко, ни думать, ни предполагать ничего не хотелось. Но деваться было некуда, ведь кто знает, что нас ждет впереди, а это означает одно, – нужно поторапливаться.

За окнами было уже совсем темно, когда мы вошли в квартиру Жана. Добирались мы до дома в напряженном молчании, будто поджидали следующего удара судьбы и, не теряя времени, сосредоточенно накапливали силы для противодействия злу. Оцепенение это улетучилось мгновенно, стоило лишь переступить порог квартиры и, не успев даже закрыть входную дверь, мы, неожиданно друг для друга, в один голос разразились одним вопросом: – Ну, что, будем работать?

Мы снова уселись на кухне, откупорили очередную бутылку коньяка, и дело пошло. Мы начали вечерний марафон с самого простого, а именно, с выявления телефонных кодов и их сопоставления с местами расположения, вероятного или предполагаемого места работы, жительства или какой другой географической привязки, что могло нам хоть что-то, да подсказать. Ведь о нашем «нигерийце» мы не знали практически ничего, за исключением того, что он был весьма сведущ в проблеме, которая нас касалась, специализировался на изучении африканских народностей, и только в его руках была наша, можно сказать, нить Ариадны.

В составленном списке оказались два с лишним десятка фамилий и телефонных номеров со всего света. Из этого нагромождения нам предстояло выявить всего лишь одного человека, способного нам помочь и еще не факт, что мы были на правильном пути. Наверное, в размеренной, обыденной жизни, когда тебе некуда спешить, «прощупать» двадцать три абонента не так уж и сложно, но в нашем случае, когда каждая минута была на счету, работа представлялась огромной.

Мы просидели до пяти утра, а результат? Ну, установили, кто из возможных претендентов где мог находиться. У профессора Коломейцева было обширное окружение, друзья его рассредоточились по всему миру: в Колумбии, на Кубе, в Замбии, Шри-Ланке, Индии, Ирландии, Германии, Ямайке, Мозамбике. То была лишь малая толика из того, что мы нашли, половина же экзотических стран была трудна даже для написания. Мы успели позвонить трем неизвестным из списка, потому как те находились в часовом поясе, соответствующим нашему. Сообщив им о трагической гибели профессора, мы сразу поняли, каким великим признанием пользовался Коломейцев за рубежом, и как ничтожно мало знали о нем здесь, в его собственной стране.

Мы с Жаном заснули, когда начинало светать, намереваясь, если понадобиться, весь следующий день посвятить поиску нашего спасителя.

Я проснулся в десять с адской головной болью, Жан вообще не смог подняться, жаловался на головокружение, его подташнивало и била мелкая дрожь. Пришлось померить ему давление и, как оказалось, во время, показатели зашкаливали и, по-моему разумению, француз явно нуждался в медицинской помощи. Скорую удалось вызвать сразу, только приехала она через два часа, объясняя задержку все теми же пробками. Так-то оно так, но ведь, если бы случай был экстренным, то этого времени хватило бы с избытком, чтобы отправиться человеку прямой дорогой в преисподнюю. Но диагноз медиков оказался, слава Богу, не удручающим, в госпитализации больного не было необходимости, а подъем артериального давления объяснялся нервным перенапряжением. После столь квалифицированного заключения Жану сделали пару инъекций, в результате чего он заснул младенческим сном.

Вот и планируй с вечера работу на утро, естественно, она забуксовала. И все, что мне удалось, так это дозвониться еще до трех вероятных кандидатов, тем самым, сократив наш обширный список до семнадцати человек. Ничего полезного я не извлек, кроме того, что ни один из тех людей, с которыми мне пришлось пообщаться за последние двое суток, не имели никакого отношения к магии Вуду. Это был хоть и не ожидаемый с надеждой положительный результат, но все же результат. Адресный круг все-таки сужался, правда, и время летело неумолимо. Жан, к моему большому сожалению, в течение всего дня чувствовал себя плохо, и следующим утром скорую пришлось вызвать снова. К артериальному давлению у моего французского друга добавилась тахикардия, но в больницу он ехать наотрез отказался, и я не отходил от него целых двое суток, аккуратно потчуя его таблетками, и, между делом, продолжая телефонные поиски единственного человека, способного остановить зловещее течение событий.

Как-то сама по себе обстановка нормализовалась и мы без всякого успеха обзвонили за пару суток еще десять адресатов. А ведь каждый звонок требовал проведения дипломатических переговоров, кроме того, у кого-то не отвечал телефон, кто-то был в командировке на полгода в снегах Антарктиды или песках Сахары. Мы вычеркивали из списка диковинные фамилии и имена, но опасались даже прикинуть, насколько успешно продвигались к его концу. В процессе телефонного общения мы исключили из списка доктора Адриана Могамбо из Мозамбика, – он был наслышан о магии Вуду, но искренне опасался ее могущества и потому не увлекался ею, – Виктора Фестори, выходца из Италии, проживающего на Кубе, и занимающегося эзотерикой, Говарда Пьер-Робенсона из Америки, доктора экономики, который умер от старости на восемьдесят втором году жизни буквально за месяц до нашего звонка.

Интереснейшие люди были в нашем списке, но ни один из них пока не смог развеять нависшие над нами грозовые тучи.

На третий день бесконечных переговоров и периодического недомогания Жана, я совсем отчаялся, все больше утрачивая веру в благополучное завершение поиска. Душу раздирала тысяча черных орущих котов, пальцы судорожно скрючивались, стоило только ухватить телефонную трубку. Время утекало, а я засел в квартире Жана, как партизан в катакомбах… И тут я вспомнил…. слова профессора Коломейцева … «он думает, он слышит, он размышляет».

Я вспомнил, что Бака, – ужас последних месяцев моей жизни, до сих пор находится в моей сумке. Последнее время я совершенно не думал о нем, не боялся его мести, я как автомат искал нужный мне номер телефона и целиком был занят только этим, а теперь вдруг, будто проснувшись, связал всё происходящее с Жаном с непосредственным присутствием куклы. И тогда мне стало не по себе.

Да, все внимание в эти суматошные дни, проведенные в квартире француза, было уделено «Нигерийцу», а чертов Бака, из-за которого и закрутился сыр-бор, как ни странно, ушел на задний план. Но он же оставался здесь, он же был рядом! Вот тогда-то меня и осенило, почему Жану с каждым днем становилось только хуже, вот тогда-то я и понял причину его недомоганий. В последнее время сатанинская кукла не ощущала исходящих от меня агрессивных намерений, не могла поймать и флюидов страха, однако подспудно что-то такое улавливала (ну, не бред ли!), что-то ей не нравилось, а посему она вяло, без особого нажима «долбила» моего друга. Что ж, если это бред, то когда-нибудь он и оборвется, а если нет, то в обнаруженной связи можно выйти и на спасительный путь, нужно только не бояться тряпичного монстра, а поступить сугубо по человечески, то есть, постараться обмануть его.

– Ну, и дурь! – произнес я вслух, но вышел из комнаты в темный коридор, где на крючке оставил свою сумку.

Покопавшись в ней, я извлек предмет наших треволнений. Омерзительные волосы Баки были примяты, мешковатое туловище деформировалось от тесного и долгого соприкосновения со всякой ерундой, которой положено там находиться, но единственный его глаз оставался по-прежнему ясным, взирающим на меня с откровенным безразличием.

– Ах, ты бедняжка! – засюсюкал я каким-то не своим, дребезжащим, старческим голосом. – Может кофе тебе подать? Изголодался ведь! Сей момент будет, – и, аккуратно водрузив его на тумбочку рядом, направился на кухню, наполнил чашку до половины горячим кофе, торжественно пристроил ее перед тряпичным чучелом и с чувством выполненного долга отправился на боковую.

Растолкал меня Жан, которому не терпелось узнать, что я раскопал за время его «коматозного» состояния. Трудно было поверить своим глазам, но выглядел он бодрым и свежим, а от его недавней хвори не осталось и следа! Я мысленно поблагодарил Господа бога, а также и самого себя за сообразительность, и быстро поведал другу о проделанной работе, не забыв при этом подчеркнуть, что с недавнего времени, то есть со вчерашнего вечера, Бака находится в наших рядах. Гебауэр вынужден был удовлетвориться моими результатами и мы, не теряя времени, возобновили свои телефонные розыски.

Наш «Нигериец» оказался двадцать третьим в списке, а по числу набранных номеров и вовсе триста тридцать шестым. Это было настоящее чудо, что мы до него дозвонились, поскольку через два дня он улетал в Зимбабве. Чудо чудом, но я-то был твердо уверен, что знаю настоящую причину его происхождения! «Нигериец» будто ждал нашего звонка и, поскольку, из разговора с покойным Коломейцевым он знал о чем пойдет речь, то моментально назначил нам встречу.

На следующий день, мы были у «Нигерийца».

Вояж в Конго

Иван Андреевич Столпов оказался прямой противоположностью своего коллеги Коломейцева. Маленький, юркий, лет пятидесяти, не сказать бы, что толстый, но с ярко выраженным пивным животиком, и практически лысый. Объемистый череп и высокий лоб говорили сами за себя, а его яркие, почти синие глаза за толстыми стеклами очков в роговой оправе смотрели цепко, внимательно, будто сканируя мысли собеседника.

Стоило нам только перешагнуть порог огромной трехкомнатной квартиры ученого, как возникло стойкое впечатление, что мы попали в изолированный уголок неведомой экзотической страны. В необъятной прихожей были расставлены кадки с неизвестными растениями, в большинстве своем высокими и кустистыми, но вместе с тем довольно стройными, вследствие чего казалось, что общее пространство помещения сохраняется свободным. Некоторые из них вились по стенам коридора и даже по потолку, создавая некое подобие тропических зарослей, обвивающих диковинные украшения и картины, которые, кстати, были размещены в хаотическом порядке по всей прихожей. То тут, то там стояли высокие, в человеческий рост, деревянные, ярко раскрашенные фигуры, изображавшие африканских воинов, с копьями и топориками, кто в юбочках из травы, а кто в грубых туниках. Развешанные по стенам светильники в виде факелов делали интерьер законченным и стильным.

Иван Андреевич пригласил нас к себе в кабинет, дверь в который находилась в самом конце коридора. Три стены этой комнаты были заняты застекленными стеллажами, громоздившимися от пола и до потолка, на полках которых теснились книги, невероятное количество книг. Кроме того, малейшее свободное пространство каждой полки занимали всевозможные африканские статуэтки и предметы из дерева, слоновой кости или керамики. Кругом ни пылинки, – все так и сверкало чистотой. Аккуратность хозяина сразу бросалась в глаза. Практически всю четвертую стену занимало огромное окно, зашторенное тяжелыми гардинами, напротив которого разместился необъятный стол, также без признаков какого-либо беспорядка. Напротив, каждая вещь, казалось, лежала строго на своем месте, начиная с увесистого, кожаного бювара[6 - Бювар – слово французского происхождения. Означает настольный портфель или настольную папку для хранения бумаги, писчей и промокательной, конвертов, марок.] и заканчивая простым карандашом. И хотя на столе находилось все, что только может понадобиться человеку в его творческой работе, ощущения захламленности не было. Перед столом, на красивом тончайшем ковре ручной работы, стояли два кресла, на которые нам и указал историк.

Не успели мы сесть, как раздался нерешительный стук в дверь, и сквозь приоткрывшуюся щель мы увидели маленькую, сухонькую старушонку, одетую в аккуратный синий сарафан и белоснежную расшитую крестиком блузку.

– Ванюша, может, чайку гостям? – скрипучим, и неожиданно звонким голосом вопросила бабуля.

– Угу, – кивнул головой Столпов и посмотрел на нас.

Возражений не последовало, и он подтвердил:

– Можно.

Старушка также тихо удалилась, тщательно прикрыв за собой дверь.

– Итак, господа, – ученый погрузился в глубокое, видимо излюбленное кресло за необъятным столом, – Я вас слушаю.

Рассказ о том, что привело нас к нашему именитому собеседнику, занял у меня не менее получаса. Время от времени слово брал Гебауэр, затем вновь передавал его мне. Когда мы закончили описывать то, каким образом расстался с жизнью профессор Коломейцев, в комнате воцарилась полная тишина.

В это время, абсолютно бесшумно в кабинет вплыла все та же симпатичная старушка с подносом в руках, и быстро расставила на столе чашки, вазочку с вишневым вареньем, розетки и сахарницу. Затем, по-прежнему не проронив ни звука, разлила по чашкам невероятно ароматный чай и столь же плавно удалилась. За все это время Иван Андреевич не проронил ни слова.

– Кукла с вами? – наконец произнес он.

Я достал из кармана пиджака целлофановый пакет, развернул его и передал Баку ученому. В ту же секунду лицо Столпова преобразилось, сначала оно вытянулось, наглядно продемонстрировав высочайшую степень изумления, глаза округлились, он открыл рот, видимо, желая что-то сказать, затем закрыл его, дрожащими руками взял куклу и принялся внимательно разглядывать ее. По мере изучения предмета выражение лица его постоянно менялось и под конец оно излучало полнейший восторг.

– Боже мой! Невероятно! Просто поверить не могу! Вы понимаете, что у вас в руках? Да таких кукол на всю планету, раз – два и обчелся! С ума сойти! Вот это да!

Чем больше он восхищался и восклицал, тем мрачнее становились мы с Жаном. В конце концов, заметив наши мрачные физиономии, ученый взял себя в руки и уже более спокойным тоном обратился к нам.

– Друзья мои, в ваши руки попал уникальный экспонат. Творение могущественного конголезского бокора! Страшная вещь!

– Какого такого бокора? – зло бросил я.

– Бокорами называют колдунов, использующих черную магию. Их не так много осталось на свете, и можете мне поверить, эту куклу делал один из них.

Он вновь принялся внимательно изучать Баку, крутил его, вертел, периодически качал головой, причмокивал и чуть ли не присвистывал. Нам оставалась незначительная роль молчаливых соучастников аналитического процесса, во время которого Столпов просто наслаждался чудовищным изделием. Сгорая от нетерпения, мы были вынуждены ждать его завершения, понимая, что наши жизни, и жизни близких нам людей, во многом зависят от решений этого человека, так что пусть уж он получше разберется с предметом наших несчастий. Наконец, он заговорил:

– Да, друзья мои, вне всякого сомненья, именно это создание и есть причина всех ваших, да и не только ваших, бед. Извините, – обратился «Нигириец» к нам, – а не могли бы вы еще раз, поподробнее, рассказать мне о смерти Петра? Вы сказали, что имели доступ к документам с места трагедии?

Я посмотрел на Жана и, увидев, как резко он побледнел, постарался коротко, но подробно рассказать о том, что мы вычитали в материалах следствия. Чем ближе я продвигался к окончанию повествования, тем более задумчивым и скорбным становилось лицо Ивана Андреевича.

– Эх, Петр, Петр! Как же это он не разглядел такой опасности! Будь он чуточку более бдительным, сидел бы сейчас с нами. Жаль, хороший был человек, многое мог сделать для нашей науки. Вы сказали «тетродотоксин»? Да этот яд почище кураре! Одно его название дает в руки нить, направляющую в недра Черного Континента. Кстати, именно при помощи тетродотоксина в смеси с другими компонентами, бокоры способны превращать людей в зомби, существа без разума, беспрекословно исполняющие любую волю хозяина. Опасные, страшные твари. В современной медицине этот яд практически не используется, ибо по своей ядовитости он уступает лишь палитоксину и майтотоксину, куда более безопасным для нас является новокаин, ну и другие местные анальгетики. И ведь никакого от него противоядия до сих пор нет! – Столпов замолчал, уставившись куда-то в даль, но, внезапно, будто придя в себя, спросил:

– Так, что, собственно вам от меня нужно?