Загон

– Эх, Жан, я всегда был влюблен в Дину, а сейчас понимаю, что забрел в тупик. Нет, ты ни в коем случае не подумай, что я отказываюсь от нее из-за нынешнего состояния. Я сам кругом виноват, и чувствую огромную вину за то, что спровоцировал массу бед своими эмоциями. Господи, пережить бы все это! Давай, Жан, выберемся для начала из всего этого ада, а уж потом, со спокойной душой, разберемся с нашими женщинами. Главное, чтобы они остались живы. Кстати, я сейчас подумал о том, что чёртов Бака проводил в жизнь мои мысли. Но не те и не так, как хотелось мне, а извращенно, как виделось ему. Мне самому не верится, что я в состоянии нести подобный бред, но если уж придерживаться версии задействованного злого духа, как нам это втолковывали, то тогда, значит, он, сволочь, использовал мои мысли и прокручивал их по наичернейшему варианту.

– О чем это ты? – Жан потряс головой, уставился на меня и в очередной раз, не глядя, наполнил бокал.

– Ну, ты посмотри, как он действовал. Хотя, это лишь мои догадки. – И я стал перечислять все закономерности, тенденция которых определилась после беседы с профессором Коломейцевым. Сейчас, сидя за кухонным столом, я снова вспомнил, как разозлилась Катя, подслушав мое признание в любви к Дине, и связал воедино негодование дочери и трагедию, произошедшую следом. Скорее всего, это она высказывала чертовой кукле какие-то свои обиды, а после Дининого падения сильно испугалась и чисто по детски захотела переложить ответственность на плечи взрослого. Я, в свою очередь, в присутствии этого Баки сетовал на превратности судьбы и неудачи в бизнесе, а в результате, – смерть Павла, полученный в наследство его компьютер, и та информация, которая была из него извлечена. Я ведь откопал много полезного в этом ноутбуке, значит, кукла действовала не только негативно, а по-своему пыталась мне еще и помочь. Так, может, она не так уж и плоха, просто мы не умеем правильно использовать ее? – задал я явно ненормальный вопрос Жану после того, как перебрал все аргументы за и против Баки.

– Ну, по сравнению с тем злом, которое она принесла, ее добрые деяния ничтожно малы. Хотя, судя по твоим рассказам, она всегда защищает своего хозяина. По своему, но защищает. Жестоко и кроваво! Ты же сожалел о том, что произошло у тебя с Таней? Не проклинал её конечно, но сожалел! И вот результат. – Глаза Жана, заблестели от подступивших пьяных слёз. – Ладно, нечего рассуждать, – было видно, что он очень переживал из-за Тани. – Давай, не будем искать виноватых. Всё это моя глупость.

Мы допили разлитый в бокалы коньяк и единодушно порешили разойтись по комнатам. Бередящий душу, но откровенный разговор рано или поздно все равно должен был состояться.

Жан отправился спать, а ко мне пришла в гости бессонница, в объятиях которой я и промаялся до пяти утра, путаясь в мыслях о магии, колдунах, Африке и своей какой-то неприкаянной жизни. Но где-то, часов около пяти, бессонница сменилась беспокойным и даже тревожным сном.

Проснулся я около десяти часов утра, причем исключительно по той причине, что волнами накатывал на меня аромат свежесваренного кофе, который и привел меня на кухню как какого-то зомби. Жан приветствовал меня, однако, без свойственной ему бодрости.

– Кофе будешь? – глянув на меня, предложил Жан.

Я молча кивнул. Жан тоже молчал, священнодействуя у плиты. Похоже, все, что нужно было, мы высказали друг другу вчера и, чтобы тишина не особо давила, я включил телевизор. На экране высветилась заставка блока новостей, и мерное пиканье возвестило о том, что в Москве ровно десять часов утра.

Новости шли своим чередом, мы с Жаном молча пили кофе, когда вдруг очередное известие с голубого экрана привлекло наше внимание:

– Вчера вечером, в своей квартире, – вещал комментатор, – был обнаружен труп известного профессора-этнографа Коломейцева Петра Степановича. По заключению криминалистов смерть носила насильственный характер и наступила ранним утром. По версии следствия убийство было совершено с целью ограбления, из квартиры профессора пропали ценные вещи.

Чашка с остатками кофе, вылетевшая из рук окаменевшего Жана, упала на кафельный пол и разлетелась на мелкие черепки, но он не обратил на это совершенно никакого внимания.

– Профессора, – вещали с экрана, – поздним вечером обнаружила родная сестра, обеспокоенная тем, что никто не отвечал на ее звонки и имевшая ключ от квартиры. Прибывшие на место оперативники были шокированы чудовищной жестокостью совершенного убийства.

Далее на экране замелькали кадры с места происшествия, комната, заставленная стеллажами с книгами, на ее фоне несколько растерянный сотрудник милиции, вынужденный давать комментарии журналистам.

– По имеющейся в предварительной разработке следствия информации можно предположить факт инсценировки ритуального убийства. В то же время на месте трагедии выявлены явные следы кражи, и возможно преступники тем самым хотели пустить следствие по ложному следу. Расследование только началось, и о его продвижении мы будем информировать дополнительно.

После репортажа с места событий на экране вновь возник комментатор, который тут же сообщил о том, что в Европе участились случаи ритуальных убийств, подобных этому, и их расследованиями занимается Европол. Потом перечислялись заслуги и регалии профессора Коломейцева, его бесценный вклад в изучение традиционной культуры народов Африки, что не мало содействовало нашему сближению с этими самыми народами. После заверений о том, что министр внутренних дел лично возьмет расследование данного уголовного дела под свой контроль, сюжет завершился, и замелькал рекламный блок.

Я молча выключил телевизор, и мы с Жаном уставились друг на друга. Первым обрел дар речи я:

– Жан, и что теперь делать?

– Стас, надеюсь, ты понимаешь, кто истинный виновник смерти профессора?

Я упорно не понимал, не хотел понимать, не хотел даже думать об этом. Жан оценил мое состояние и озвучил неправдоподобную мысль вместо меня:

– Кукла… черт!

– Господи, – простонал я, – этого не может быть!

– Может! И это есть! Профессор хотел научить нас, как от нее избавиться… а она… она не дала ему этого сделать…

– Но как такое может быть? Это же не поддаётся осмыслению! Это сумасшествие, чушь, такому никто не поверит. – У меня не находилось ни одного аргумента, при помощи которого можно было бы найти и уцепиться за спасательную соломинку.

– Я тоже не верю в сказки, Стас, но ты посмотри, всё свидетельствует о том, что кукла была сделана сильнейшим, искусным в своем деле колдуном, который наделил её недюжинными способностями и такой же силой. Она словно читает мысли и необъяснимым путем реализует то, что ты озвучиваешь вслух.

– Она не может читать чужие мысли, – с глупым упрямством продолжал я настаивать на своем. – Она же не живая, Жан!

– Боюсь, как бы она не оказалась поживее нас с тобой! Стас, нам придется смириться с данным обстоятельством. Мне кажется, что в глубине души ты уже согласен с этим, голова только отказывается понимать.

– Жан, как же можно согласиться со всем этим бредом? Я же не вчера родился! У меня высшее техническое образование, и, смею тебя уверить, кое в чем разбираюсь, но вот проблемы передачи мыслей на расстоянии, телепатии и шестых чувств меня никогда не волновали. А тут еще кукла!

– И, тем не менее, что есть, то есть. Да и поверь мне, Стас, в области телепатии примитивные туземцы проявляют такие способности, что тебе и не снились! Мы только думаем о том, что мысль, – это феномен, загадка, ломаем головы над тем, каким же образом мы думаем, а примитивные аборигены не заморачивают себя заумными рассуждениями, они просто читают мысли и все тут! Для нас передача мыслей, – это глупость, выдумка недалеких фантастов, возможность спекуляции на человеческом невежестве, а для них это обыденная жизнь. Твоя кукла наделена всеми способностями «лоа».

– Это еще что за чертовщина?

– Лоа, – злой дух. Стас, нам нужно найти друга профессора Коломейцева, если он еще жив… Теперь вся надежда на него.

– Господи, да как же мы будем его искать, если даже не знаем, кто он?

Я посмотрел на Гебауэра и просто физически ощутил, как наваливается на меня чудовищная усталость и безразличие. Я чувствовал себя натуральной животиной, скотиной, которая суетится, куда-то бежит, хочет вырваться на свободу, но вместо этого постоянно натыкается на высоченную, непреодолимую ограду загона. А из загона выхода нет. Впрочем, для скотины выход есть всегда, – на бойню. Пришедшее в голову сравнение моментально отрезвило меня. Ну, уж нет, чертова кукла, если это и так, то мы еще повоюем!

– Жан, надо ехать к сестре Коломейцева. Только она может знать, с кем он тесно общался. Надеюсь, она поможет нам найти его приятеля.

Однако все наши усилия оказались тщетными. Мы метались по городу, наводили справки, искали и ничего не находили. К великому сожалению, сестра Петра Степановича, сразу после того как обнаружила труп и вызвала милицию, попала с гипертоническим кризом в больницу. Мучить больную женщину, пытаясь выведать информацию о друзьях ее брата, нам никто не позволит, да и нельзя было этого делать, поскольку мы легко могли стать причиной еще одной смерти.

В этой круговерти я забыл даже дорогу к своему офис, а Жан отложил в долгий ящик все свои денежные многообещающие проекты. Практически неделя ушла на поиск информации о друге профессора, которого мы, не сговариваясь, прозвали «Нигерийцем», но куда бы мы ни ломились, всё упиралось так или иначе в следственные органы, а у нас на них выхода не было. Я даже съездил в тульскую область и повстречался со «своим» следователем, пытаясь выведать у него хоть какую-нибудь информацию, проливающую свет на наши дела. Константин Иванович заверил, что был бы и рад помочь, но не имел в этом плане никаких связей в Москве. Кто его знает, может, и так, а может просто не захотел влезать в эту путанную историю.

И тут Жана осенило. Он редко обращался к высокопоставленным людям, но другого выхода сейчас просто не было. У него был один влиятельный друг, хотя в современной жизни, а уж тем более в бизнесе, друзей найти великая проблема! Тут-то Жан и вспомнил о некоем облеченным властью человеке по имени Анатолий Вишняковский. Это был известный бизнесмен, и в его потаенном резерве имелась целая команда из сотрудников правоохранительных органов. Жан отправился к нему на поклон, в поисках понимания и помощи. Нам нужна была записная книжка профессора Коломейцева, в которой могла таиться хотя бы иносказательная подсказка на то, где и кого искать, чтобы обрести долгожданное спасение.

И этот человек нам помог. Уж не знаю, как ему это удалось, либо действительно человек был авторитетный, либо просто вдруг судьба улыбнулась нам, но мы получили ограниченный доступ к материалам следствия по делу Петра Степановича. И первое, что мы выяснили к собственному изумлению, так это то, что мы находимся в списке вероятных подозреваемых лиц. О нашем существовании органам поведали охранники из Института Этнологии и Антропологии, куда мы трижды наведывались накануне смерти профессора. Нас тут же и допросили, причем, можно сказать, формально, поскольку непричастность наша к тому, что случилось, выявилась моментально. А тут еще и Вишняковский замолвил за нас свое слово, в результате чего мы на некоторое время и получили доступ к документам, из которых узнали в подробностях, как умирал Коломейцев.

А умирал профессор мучительно. Скорее всего, он не чувствовал боли, но прекрасно осознавал, что его ждет. По всей видимости, убийц несчастный по какой-то причине впустил сам, и те вошли в квартиру за ним следом. Никакого сопротивления оказано не было, профессора парализовали, выстрелив в него из какой-то пневматики двумя металлическими иглами. Но орудием убийства могла послужить и простая трубка, в которую всего-то и нужно было, что просто дунуть. В протоколе с места событий было написано, что из шейной области Коломейцева П.С. были изъяты две металлические иглы, длинной пятьдесят и диаметром около двух миллиметров. На поверхности игл и в крови Петра Семеновича были найдены следы тетродотоксина. Среди немногочисленных бумаг заведенного дела находился эпикриз патологоанатома, из которого мы почерпнули краткую информацию о замысловатом препарате. В ней сообщалось, что это сильнейший нейропаралитический яд естественного происхождения, практически не используемый в медицине по причине чрезвычайной ядовитости. Согласно выводам патологоанатома, профессор незадолго перед кончиной испытал сильнейшее нервное потрясение, о чем свидетельствовало большое количество адреналина, содержащегося в крови. Руки парализованного профессора были грубо и безжалостно связаны за спиной пропитанной кровью пеньковой веревкой. О жестокости, с которой это было проделано, красноречиво «говорил» сломанный правый локтевой сустав.

Убийцы вершили свое дело, не торопясь: они уложили обездвиженного профессора на пол, спиной на красную ткань неизвестной структуры и качества. Краска, которой была пропитана ткань, не имела аналогов в арсенале современной промышленности, ее состав был загадкой для экспертизы, отметившей лишь, что в ней определялись животные и растительные компоненты. Вслед за тем, на груди еще живого профессора изуверы сняли кожу, трехсантиметровыми полосками по ширине, в форме креста, причем сделали это очень умело, практически бескровно. В протоколе говорилось об убийцах во множественном числе, но не оговаривалось их количество. Можно подумать, что следственные органы сделали свое предположение о том, что убийц было несколько, только на том основании, что профессор был гренадерского роста, и справиться с ним было не так то и просто двоим и даже троим, вся мебель в квартире была бы переломана. Может быть, так оно и было, хотя есть и определенное сомнение: подобную жестокость при внезапном использовании отравленных игл, мог совершить и один человек. Однако, наверное, стоит пока поверить предварительному расследованию и согласиться, что в одиночку человек не осилит такой задачи и куда легче подобное деяние совершить преступной группой.

Следствием был установлен и еще один факт издевательства: профессору на скорую руку заштопали рот и правый глаз. Именно заштопали, так и гласил протокол. Выполнена была эта манипуляция скрученными нитками из волокон веревки, аналогичной той, которой были связаны руки профессора.

Я читал материалы дела, и мурашки бежали по всему телу. Сложилось впечатление, что профессор послужил чем-то вроде скотины на бойне, которую умело, ловко и споро освежевали. Кто-то из убийц надрезал профессору горло, не затронув при этом артерию, но повредив специально трахею. Он задыхался, следы пузырящейся крови остались на алой ткани, служащей «алтарём» необъяснимой жестокости. Коломейцев еще жил…

И, судя по бумагам, дело было далеко от завершения. Профессора перевернули на живот, саднящими ранами вниз, подставили под подбородок огромных размеров глиняный чан и … только теперь перерезали артерию, направив бьющую струю крови в этот сосуд. На адской посудине был выгравирован грубый рисунок, напоминающий змею, обвивающую камень, а материал, из которого был изготовлен чан, некое подобие глины, также остался неизвестным. Российские эксперты изучают этот материал до сих пор, и кто знает, когда этот анализ закончится.

Неизвестно, как долго умирал Пётр Степанович после принятых мучений, но, надеюсь, что его добрая душа попала в рай.

Седовласую, мудрую голову профессора, убийцы остригли клоками, вот только отрезанных прядей, сохраненных до старости прекрасных волос, оперативники в квартире так и не нашли. Голова профессора свисала в жерло глиняного сосуда, она была нелепо вывернута так, чтобы из перерезанного горла кровь до последней капли стекала именно туда. Лицо Петра Степановича было полностью погружено в кровь.

Черт возьми! Как же убийцы смогли внести в дом такую огромную лохань, да еще и остаться незамеченными? Мистика какая-то!

Живодёры рассчитали все предельно четко, от приподнятого положения верхней части тела жертвы излилась не вся кровь, и объема глиняного чана хватило ровно настолько, чтобы наполниться до краев. Ни одна капля крови не упала мимо. По заключениям экспертов убивали профессора долго.

Я ясно представил себе, что, когда Петра Семеновича нашли, кровь уже свернулась и являла собой вид застывающей масляной краски бурого цвета, с лаковой, чуть запылившейся поверхностью. От такой ассоциации, к горлу подступила тошнота, я отвернулся и несколько раз жадно вдохнул воздух.

Лицо сидевшего рядом Жана имело зеленоватый оттенок. Гебауэр много чего повидал на своем веку, но прочитанное здесь, за этим столом, по выражению его глаз, выходило за рамки возможного.

И так Коломейцев умер в мучениях.