Современныя сказки

– Добро пожаловать, гостюшко! Спасибо, што забрёл, чай, проголодалси, – и щупаить кузнеца, жирен ли, а у тово со страху живот свело.

А глаз у Лиха был особенный, в ём, как в телеке, роилися все беды, какия тока придумать можно: нищета народная – 20 мильёнов за чертой бедности, население убываить, смертность высокая – пьянство, наркотики, аварии, дети брошенныя, Сибирь опустошена, леса идуть в расход, мздоимство как стихийное бедствие[3 - По уровню коррупции то царство-государство регулярно обладаить почётным 140 местом из 180, а по нечётным занимаить 1 место по количеству миллиардеров.], опришники метелють народ за мирные монстрации, а попы при етом о морали глаголють, капиталы и мозги наперегонки за бугор бегуть, – и список энтот изрядный, любой, хто ету сказку читаить, может сходу дополнить. К примеру, про загрязненье среды (загибаем пальцы), добавим четверги разгрузошные, семь пятниц на неделе, субботы – сплошные заботы, воскресенья без варенья, понедельники – дни тяжёлые, вторники без дворников – и так по кругу.

– Ну, неча делать, давай сперва поужинаим, – говорить Лихо. Принесло охапку дров, затопило печь, зарезало барана и пожарило.

Сели ужинать. Лихо жуёть, глазом помаргиваить, а кузнецу кусок в горло не лезить, даром што цельный день ничаво не ел. Спрашиваить Лихо:

– Хто ты таков, пришлый человек?

– Кузнец.

– И што умеешь ковать?

– Да всё умею.

– Скуй мне второй глаз, тады не съем!

– Ладно, – вздохнул кузнец с надеждой. Проворочался на печи до утра, дождался, пока Лихо встанить, спрашиваить:  – Есть верёвка? Связать табя надо, а то попортишьси.

Принесло Лихо верёвку, кузнец ево связал, достал кой-какой струмент, прокалил ево в печи и приступил к операции по всем правилам кузнечново дела. Поставил-таки Лиху второй глаз. Лихо околемалося, порвало верёвку, смотрить на кузнеца и моргаить таперя обоими глазами. А кузнец тому и не рад: во втором глазу ишо больше бед объявилося: расходы на вооруженье заместо образованья и науки, войны какие-то то унутре страны, то вовне, власть окончательно свихнулася и отказалася меняцца, да и прочая беспросветность. Тут мужик заплакал от огорченья, а Лихо разъярилося – оно терпеть не могло всяких слёз – и заместо благодарностев выкинуло ево за порог.

Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Выбежал из лесу, добрался домой весь белый, как лунь, соседи спрашивають:

– Отчево ето ты поседел?

– Да у Лиха переночевал, – отвечаить кузнец. – Знаю таперь, што такое лихо: и исть хочеца, да не ешь, и спать хочеца, да не спишь.

Пастушья дудочка

Жили в одном селе старик да старуха, бедные-пребедные, и был у их сын Иванушка. С малых лет любил он на дудочке играти. И так-то он хорошо играл, што все слушали – наслушацца не могли. Заиграить Иванушка грустную песню – все так и пригорюняца, слёзы катяца. Заиграить плясовую – все в пляс идуть, удержацца не могуть.

Подрос Иванушка и говорить отцу да матери:

– Пойду я, батюшка и матушка, в работники нанимацца. Скока заработаю – всё вам принесу.

Попрощался и пошёл. Пришёл в одну деревню – нихто не нанимаить. В другую – вся вымерла. В третью – и там работники не нужны. То-исть нужны, да платить нечем: в стране стагнация, засилье опришников, полиции, а ишо бандитов, што едино.

Так Иванушка шёл-шёл и пришёл в стольный град Москву. Хо?дить от подъезда к подъезду, спрашиваить:

– Не нужон ли кому работник?

– И-и, – говорять ему, – на Алтынку сходи, там знать живёть, у их спроси.

Пошёл Иванушка на Алтынку. И вот из-за высоченново забора в 5 метров, штоб никому не видать было, кака? у нас в стране жисть могёть быть, выходить один мужик и говорить:

– Будешь у мени коней на ферме пасти?

– Отчево ж нет, – согласился Иванушка.

Стал он пасти энтих коней, а они были полицейския. Играл им на дудочке, да так, што они стали скакать, пританцовывая. Привыкли, да так и скакали то и дело по всей столице. Прослышало про энто начальство, стало Иванушку на концерты приглашати. И вот собралися все главные опришники в свой клуб на Троянке и стал он им играти. Сначала урезал «Боже царя храни!» – все встали и запели, как един. Потом задудел «Марш чекистов» и пошёл со сцены во двор к воротам, – а за им все и потянулися. Там недалеко было до Главной прокуратуры, – ихние начальники откликнулися на песню «Владимирский централ». Двинулися по Охотному – из окон Думы высунулися народные избранники. Заслышав зажигательны слова «Будеть ли нам щастье? Ждём уже века! У продажной власти сила велика…», все 4 фракции, как одна, тоже пристроилися к шествию. Мимо Главново штаба отчеканили шаг под «Прощанье славянки» – оттудова к им ломанули енералы, оторвамшись от планов новой гибридной войны супротив до боли родново зарубежья. Далее мимо истукана Владимира – примерново для всех християн убивца – прочесали до Главново полицейсково управления на Калужской, иде под «Мурку» к им тут же выкатилося кубарем тамошнее начальство. С загибом протянулися к Главному следственному комитету на Яузе под «Если хто-то иде-йто хучь чуть-чуть честно жить не хочить» – в колонну влилися ихние следователи во главе с самим председателем. Ну, а там – к «Останкину», из коево под песню «Усё будеть хорошо» повыскакивали руководители телеканалов с ведущими комментаторами и образовали свою колонну. Так с песнями, пританцовывая, дошли до самово Клязьминсково водохранилища. На берегу в последний момент подъехал автобус, из ево выпростался Роскомпозор в полном составе и, растолкав всех, пристроился в зад к опришникам. Тут Иванушка вскочил в лодочку, заиграл «Варяга» и оттолкнулся от берега. За им, распевая во всю глотку, двинулися колонны заплешных дел мастеров, военных преступников при оружии и амуниции и прочих отморозков с их пособниками. И все потонули.

Так в нашем царстве-государстве совершилася последняя и, наконец, удачная попытка демократизации. Ну, а Иванушка нашёл сабе работу в Оркестре народных струментов им. Осипова. Зарабатываить неплохо. Родители и родная деревня на ево не нарадуюца.

Богатыри

Илья Муромец

40 лет сидел сиднем Илья в своём Муроме, ничё не делал, потому што делать было в ту пору неча. Точнея, было чё, но, знамо дело, гораздо легше было ничё не делать.

И вот повадилися в ту пору ходить на Русь три чуда-юда: Обло, Гибло и Зевно. Отрядили против их поначалу двух богатырей. Добрыню Никитича сам народ выставил за доброту ево душевну, потому што тока доброта и любовь всемогущи, так учили классики. А Алёшу Поповича сам митрополит откомандировал: дал ему иконку с крестом и благословил: мол, не подведи православну веру нашу, она ить права, правее некуда, славна, а сверху ишо и верна.

Добрыня и Алёша сразу смекнули, што не совладать им с чуда-юдами вдвоём – третий нужон, и двинули на поклон к Илье Муромцу. Заслушал их Илья спросонья, засерчал да как стал махать – махнёт одесную – улица валица, махнёт ошую – переулочек. Так пол-Мурома и завалил. Народ тож осерчал было, но тут Обло, Гибло и Зевно съели почти всех женщин и кур и подступили к самому Мурому – точнея, к тому, што от ево за бревенчатыми стенами осталося.

Ну, делать неча. Вышел сначала Добрыня Никитич – и со всёй своёй добротой, наотмашь, ка-ак сказанул чё-та, так Обло и рухнуло – уж больно злое оно было, доброту терпеть ненавидело.

Вышел затем Алёша Попович – щуплый такой, как на картине у Васнецова, тока заместо лука крест у ево, а на груди иконка. И вот налетаить на ево Гибло, а Алёша ево ка-ак перекрестить знамением! А было в Гибло в энтом што-то от чорта, который, как известно опять же от классика, креста на дух не переносить. И пало оно бездыханно.

Ну, а с Зевно заминка получилася. Вышел против ево Илья Муромец да ка-ак зевнёть, а оно ему в ответ ишо шире пасть распахиваить. Так они стояли и зевали друг на друга, хто ково перезевнёть.

Народ из-за бревенчатых стен смотрел-смотрел на их, да и заснул. Так с тех пор и не проснёца.

Никита Кожемяка

В старые годы появился у Киева страшный змий. Стал змий людишек из города таскать и исть. Уташшил ненароком даже царску дочь, но не съил ея, а крепко-накрепко запер в своей берлоге, штоб она ему по ночам сказки рассказывала. А у царевны была с собой ручная крыса белая. Как улетит змий на промысел, царевна напишить записочку отцу с матерью, привяжить крыске на спинку и пошлёть ея домой, во дворец. Крыса маляву притаранить и ответ принесёть.

Как-то раз царь и царица догадалися и пишуть царевне: узнай-де от змия, хто ево сильней. И вот рассказываить царевна змию очередну сказку и промежду прочим допытала ево признацца:

– Исть, – говорить змей, – в Киеве Никита Кожемяка, бывший луччий царский стрелок, ён мене посильнея будеть.

Царевна, конешно, тут же сообчила родителям: мол, так и так, вспомните про нашево опальново Никиту Кожемяку, он-то един и можеть мени выручить. Сыскал царь Никиту, а тот, конешно, как всякий уважаюшший сабе опальный стрелок, любил поспать с похмелья. Растолкал ево царь – Никита поначалу испугалси, подумал, чё натворил по пьяни, но царь с царицею стали ево умояляти выташшить дочку из неволи. Кожемяка, конешно, сжалился, прослезился, выторговал протвейна бадью и пошёл искать супостата.

Подходить Никита к змеиной берлоге, а змий бревнами завалилси и не выходить.

– А ну, выползай, гад, в чисто поле, а не то всю твою берлогу размечу! – вскричал Кожемяка и стал бревна кругом разбрасывати.

Видит змий беду неминучую, некуды ему от Никиты спрятацца, выполз в чисто поле и завёл с им переговоры. А Никита всё норовил ево придушити. Молить змий:

– Оставь мени, Никитушка! Сильнея нас с тобою никово в Европе нетути. Разделим ея поровну: ты будешь владеть одною половиною, а я другою.

– Лады, – говорить Никита. – Тады надоть межу проложити, штоб потом разговоров промеж нас не было.

Ослобонив походя царевну, взял Никита свою соху в триста пудов, пошёл со змием для ровново щёту к Варяжскому морю, запряг там змия и стал к югу межу прокладати. Провёл борозду до самово Хазарсково моря и говорить змию:

– Землю-то мы разделили, давай таперя море делити, штоб и о воде промеж нас спору не вышло.

Стали воду делити – и тут ка-ак вогнал Никита змия в Хазарско море, да там ево и утопил – прямо у Балаклавы под Генуэзской крепостью, иде потом аглицкий «Принц» золото посеял.

Опосля тово воротился Никита в Киев кожи мяти, за службу получил свою бадью, а царевной побрезгал. Про энто потом ишо песню сложили – несравненно боле весёлу?, чем ту, в которой ея за борт швыряють в набежавшую волну. Хто тока потом через Кожемякину межу не ходил – так и шастали туды-сюды. Долго делила она Европу на лютых врагов, а потом как-то поблекла, и след ея начал теряцца. Нету ужо ни царей, ни змиев, ни кожемяк. Непонятно, што чьё – Балканы, Кавказ, Крым, всё перепуталося, иде наше, иде ихнее. Да уж и мало иде границ осталося, а борозда Никитина так до сих пор кой-де по степи видна. Кругом мужички пашуть, а борозды не распахивають: оставляють память о Никите Кожемяке.