Большая ловитва

И от радости, что все же дождались они и вскорости хорошо поживятся, огласил он с таковой зычностью и протяжностью, что обзавидовалась бы любая воронья стая: «Ку-ку! Ку-ку!».

Однако, прикинув, что может оказаться мало, добавил – на всю округу, лесную, разовое «Ку!».

– Осляб громыхнул! – определил главарь. – Да и неверно! Любая кукушка всегда двоит. А Цукан где?! Воспитал я уродов на собственную выю…

И не подозревая, что обоз еще далече, возопил он, дабы слышно было и людишкам Осьмого: «Эй! Навались!»

Последним выскочил из придорожных кустов Цукан с кистенем в деснице, на ходу подтягивая порты шуйцей …

И когда издалека донеслось: «Ку-ку, ку-ку… ку!», живо смекнул Молчан: «Сей кукух – с кистенем!» А определив примерное расстояние и возликовав в душе, крикнул своим: «Стой!» вместо запланированного: «Бой!»

LXXX

«А чегой мы выперлись ране?» – дружно подумали высыпавшие с обеих сторон злодеи, смешавшись на дороге друг с другом, и обнаружив, что до обоза бежать еще и бежать.

Жихорь, он же Гамаюн, он же Горазд, он же Берсень и вовсе чуть ли не в ступор впал!

Даже не имея навыков стратега во главе войска, не ведая о понятии «дефиле», и не слыхивав о трехстах спартанцах в Фермопильском ущелье, мигом сообразил он: в узком проходе – с лесом по обе стороны, вся выгода у обороняющихся по фронту. Да и неожиданность накрылась, неприлично чем!

И придется, забыв о фланговых обходах и охватах, атаковать в лоб – с очевидными потерями, либо спешно рассеяться в лесу, расставшись с мечтой о разбойном подвиге, запланированном, удостоверяя, что подвиги по расписанию удаются лишь телевизионному барону – тому самому.

Однако отвернуть и рассеяться было решительно невозможным для Жихоря! И не опасения о порушенной славе разбойного главаря Берсеня являлись тому причиной. Затратить скончание осени, зиму и всю, считай, весну на подготовку к вожделенной мести, и отказаться в самый канун ее? Не для него оное!

И решил он: будь, что будет, а не предаст свою мечту, кровавую…

А и Молчан оторопел, узрев впереди по курсу, шагах в седмидесяти, скопище разбойничков, коих нагоняла темно-серая туча. Рухнула и его диспозиция! – ведь не с боков накатят, а спереди.

Зря передумал брать свой боевой лук, а сколь бы тот пригодился! Ведь луки имелись токмо у Забоя, Алабыша, Бармы и Хотена, и лишь один из них был в удобной позиции.

Надлежало срочно переместить в авангард Алабыша, Барму и Хотена…

Из всех растерянных лиходеев отважился справиться у Берсеня, куда ж им теперь, едва успев до первого раската грома позади, токмо Осьмой, единственный приближенный к нему по чести, совести и профессионализму.

Окинув недобрым взглядом ораву подчиненных и персонально просверлив им высоченного Осляба, кукнувшего до срока, высказал Берсень – взметнув булаву в деснице и в полный командирский глас:

– Не трусы мы, подобные тем, кои дрожат в обозе! По четыре в ряд, и бегом! Мы с Осьмым скачем одесную и ошую!

Вперед, за лихое дело наше! Кистенями их, кистенями!

А всего чрез миги рванули они! – двое конных и семьнадесять пеших. И тут же над ними и обозом разом разверзлась туча! – по принципу слива в унитазе тыщу лет спустя. И хлынул ливень, омывая благородное, смывая недостойное, и затрудняя лучникам прицел, равно и устойчивость полета стрел.

Первый ряд пал на дальнем подходе, двое рухнули от метких стрел на ближнем, а одного сразил сулицей Молчан. Все ж и обозные понесли потери!

Барма, почти в упор всадивший стрелу в безмерную грудь Осляба, не увернулся от гирьки его кистеня в чело – тут и доспех не мог выручить; вслед пали оба, и навсегда. А последний во втором ряду ловко зацепил Забоя крюком на пике, предназначенной именно для конных, и рухнул богатырь оземь, ажно корабельная сосна.

Выручая его от добивания, кинулся с топориком Алабыш и зацепил ворога, однако получил кистенем в предплечье шуйцы от некоего из третьего ряда, и повисла она.

Еле оборонялся Хотен, оставшись лишь со щитом и ножом, длинным: лук он отбросил, солидарно с Алабышем, а в спешке не прихватил копья.

Сам Молчан, метнув две сулицы, рубился в третьем ряду, прорываясь в четвертый и высматривая Жихоря, однако все не замечая оного, и уже не раз выручил его кольчужный доспех. Было собрался он воззвать к Басману с Талалаем, дабы перешли из резервистов в атакующих бойцов, да услышал глас, напомнивший ему многое: «Обходи с боков их! Бей по телегам!»

Вскинув очи, узрел он: одесную из-за пеших злодеев выскочил конный в браде, изрядной, и был сей явным Жихорем! А боковым зрением, столь полезным и на охоте, и в бою, узрел и еще конного, безмерно брадатого, прорывавшегося с иного бока. И оценив чреватые последствия маневра хитрых ворогов, отсидевшихся до поры за пешими, крикнул: «Колыван! Ко мне! Копьем их! Твердолик, готовь сулицы!».

Он бы приказал и всем иным, да в тот же миг встал на задние копыта конь его, пораженный в круп ворогами, и еле успел он высвободиться из стремян и с трудом стать на ноги по приземлении.

А и Жихорь заприметил Молчана еще издали!

Предшествующие мгновенья не мог определиться он, с чего начать: прорваться к ближним обозным телегам, прикончив для надежности всех, кто был в них, дабы не стали помехой вслед, и уж потом ударить по сквернавцу сему сзади, либо сразу же налететь на него. Когда же обезлошадел тот, не осталось сомнений: добивать, и немедля!

Однако с поворотом коня, понял он, что не дотянется до Молчана, заслоненного подчиненным Берсеня, именем Ерга, тщившимся вонзить в Молчана сулицу, не соображая, что не возьмет она знатный доспех.

И некогда было ждать Жихорю, пока ворог его окончательно придет в себя! Посему, весь уже в кураже боя и жажде кровопролития он хватил булавой недоумка Ергу, аки досадную помеху!

Злополучный подчиненный все ж посмертно отмстил своему неправедному начальствующему, подгадив своим падением под передние копыта коня.

И запнулся тот, и чуток отпрянул, ибо не конское дело – месить трупы! А когда все ж вывез Жихоря на Молчана, тот уж восстановился полностью, держа сулицу в деснице, а нож с длинным клинком – в шуйце, и явно не оробев.

– Все в сторону! – приказал оставшимся злодеям их вожак. – Се мой бой!

Равно и Молчан отмахнулся от благополучно поднявшегося Забоя:

– Добивай остальных! Я сам!

И тут же раздался позади них вопль, от коего могли задрожать даже вековые дубы: «А-а-а! У-у!». А вслед пресекся он, словно и не было…

«Колывана копье!» – сообразил Молчан.

«Издох Осьмой!» – сообразил Жихорь.

И осознал он, что дело принимает скверный оборот. Либо и того плоше! Ибо, по резвому рассуждению, выходило: у Молчана два крепких бойца, помимо самого, один из коих токмо что упокоил вельми не слабого Осьмого, и к тому ж, на коне он. А у него после Осляба и Осьмого – закоперщиков в любом налете, не осталось знатных бойцов, и никто не подставит ему плечо, ежели пошатнется. И уже приближается тот верховой копейщик…

«Даже одолей я Молчана, не дадут его добить, а меня-то явно лишат живота! Отнюдь не успею удрать!» – живо прикинул мнимый Берсень, бывавший в разбоях и лже-Гамаюном.

И старший совладелец двух ладей и единоличный собственник трех теремов, прогулочного челна, конюшни на седмь лошадей и личных накоплений, данных в рост под двенадесять годовых сей же миг резво отринул романтику!

Ведь обрыдло ему опрощение, кое обернулось ментальным тупиком и дисгармонией в его душе, возвышенной! А месть может и повременить!

Резко вывернув в противоположную копейщику сторону, ударил он каблуками по крупу, а вслед и повторил.

Взржал его гнедой от оного неуважения и рванул! – никто и помешать не успел. И лишь один попытался.

Се Некрас, вскочив в телеге, попытался хватить топориком Жихоря, а обернулось, что сей хватил его булавой.

И рухнул Некрас навзничь на товары, заготовленные для торга, а Мезеня кинулся останавливать тряпицей кровь, хлынувшую из проломленного чела.

Взрад же с Дедятой, да и бывалый Твердолик струхнули пресечь скачущего мимо злодея! – даже сулиц не метнули…

А тот, минуя уже заднюю телегу, обернулся и крикнул: