Большая ловитва

А чрез считанные дни, основательно обдумав, обратился к Благославу, и не поддался на его отговоры!

По окончании долгого спора рассудили они, подытожив: Благослав остается на хозяйстве, а Горазд, нутром полный Жихорь, а отчасти и Гамаюн, уйдет – по окончании навигации и до следующего лета, будто в отпуск без содержания. И с неохотой согласился Благослав на резоны Горазда.

Ведь самое благое дело – наказание за оскорбление, бывшее без малого двадесять два года тому! Чем дольше ждешь, тем больнее мстишь!

Бывалый лиходей, много повидавший и испытавший, не раз и смерть в глаза видевший, Жихорь провидел и немалые трудности в осуществлении своих противозаконных намерений.

Перво-наперво, надо было собрать собственную ватагу и натаскать ее, начиная с мелких грабежей, непременно и повязав каждого кровью.

Понятно, что общий ее уровень не мог быть достойным, ведь набирать придется либо из новичков, жаждущих острых ощущений, не подозревая, сколь чреваты они, либо из отщепенцев воровского мира.

Ибо все дельные в том сообществе не пойдут в банду без громкой славы, что добычлива она и справедлив дележ в ней, а вожак – истинный хват.

А некому было замолвить слово за Жихаря, ведь за охранную деятельность на Смоленщине полагалась ему, по криминальным понятиям, не одна лютая казнь, а от властей заслужил он, за грабежи и кровопийства, и того боле.

Да и не стремился он напомнить о деяниях своих, громких, понимая, что в случае оглашения их, непременно дойдет до сыскных, и конец ему, неминучий! А не о том мечталось Жихорю!

Выход представлялся ему один. Решая кадровую проблему путем собеседований, определяя при сем, не засланный ли, презреть выпячивание себя, не обмолвиться и словом о былых подвигах своих, за кои до сих пор жаждут посадить его на кол не мене, чем в трех землях на Руси. А все же дав понять, что человек он сведущий и рисковый, способный научить многому и лишенный чрезмерной корысти при дележе добычи.

Понятно, придется и вынужденно опроститься – почти до уровня второсортного люда, набираемого им в артель особого свойства, обозначив себя лишь чуть выше их, сообразно своему главенству в банде. Ведь с манерами богатея не будет правдоподобен он, и вызовет подозрения!

«Обозначу себя Берсенем – с немалым разбойным опытом, бежавшим из Новгорода, никого из ватаги своей не подставив, по ограблении гостей варяжских, а те наябедничали посаднику, любящему мзду.

И будет ко мне приязнь, понеже наказать пришлецов – самое достойное дело, а власть у нас все ненавидят за ее непреходящую продажность!» – определился Жихорь.

Однако допрежь необходим был указчик, выводящий на человека с некоторыми знакомствами и авторитетом – хотя бы и небольшим.

LXXIII

– А вот в Царьграде – никакой мшицы! – подумал Молчан, вовсю отбиваясь от токмо что налетевшей. – Да и откуда бы ей? Лесов в нем нет, лишь парки. Зато мух полно! – особливо в мясных рядах. А еще пуще там домовой напасти, именуемой ромеями «корис», что таится в лежанках, а может и с потолка на тебя прыгнуть! Измучила меня она на подворье в предместье имени ихнего мученика Маманта, где проживают купцы с Руси, ведь кровь мою пила!

Сице и главный наш в Царьграде окончательно поверил мне, еже узрел, что расчесаны руце мои аж до ссадин, высказав: «Не сомневаюсь, в каковом подворье остановился ты – все там чешутся!»

И вспомнил он о встрече их в конспиративной сапожной мастерской. Взойдя туда и раздвинув приоткрытую на палец дверь, Молчан удивился, сколь мала она – с трудом помещались в ней даже заготовки, инструменты и приспособления. Сам хозяин, он же единственный работник, аккуратно вгонял деревянные гвозди в подошву сапога, стиснутого меж его колен.

Наведался он туда чрез много дней от прибытия. А допрежь не соблюдал, отнюдь, наказ старшего родича: «Прибыв в Царьград, именуемый у них Константинополем, и разместившись, где и прочие с вашего судна, избегай прогулок по городу, допрежь не продашь весь товар! Иначе сразу же и заподозрят тебя…

Выполнив же все, что поручил тебе, можешь и расслабиться, расхаживая, елико душе угодно, до дня отплытия. Непременно не забудь о подарках жене, да о погремушках малому. И не увлекайся иным!»

Все приметы, обозначенные Путятой, оказались налицо.

Хозяин предстал малорослым и невзрачным: с куцей бороденкой, жидкой, и таковыми же усами, с карими зенками и прорехой на темени, величиной в гусиное яйцо. Еще и курнос.

И вряд ли начальство доверило бы ему скрытные задания в гинекее – женской части дворца василевса. Не преуспел бы он! Разве что став евнухом, пожертвовав заветным при исполнении служебных обязанностей…

Ощупав Молчана зраком, исполненным полного недоверия, хозяин не проронил и слова. Пришлось отворять уста незваному гостю.

– Кланяется тебе тот, у коего зажулил ты резану, да и не возвратил! – молвил Молчан тайные слова от Путяты.

Хозяин злобно зыркнул, однако вместо ясного ответа забормотал по иноземному, явно закашивая под непонимание. Путята и сие провидел!

И повторил Молчан, уже с прибавлением:

– Кланяется тебе тот, у коего зажулил ты резану, да и не возвратил! И сожалеет, что не лишил тебя зубов, еже приезжал ты запрошлым летом.

– Напугал сей ежа голым задом! – обрел вдруг хозяин родную речь. – А ты излагай по делу!

– Велено было мне передать: «Не тронь сыча в дупле: не время! Немедля, смени гнездо на иное! А филин сам прилетит!» Что означает сие, не ведаю.

– Еще бы ведать тебе! Соплей не вышел! – фыркнул хозяин. – Однако плохо расслышал я, кем послан ты. Опиши его…

– Твоих он на вид лет, хотя и без плеши. А ростом пониже ты. Очи голубые. Балагур и повадками хват, – уклончиво отобразил Молчан.

– Да, да, да – припоминаю, будто бы! Кажись, ведал я такового – вроде, и точно встречались запрошлым летом. Еще и убыток у него в зубах нижних…

– Никогда не зрел оного! – решительно опроверг Молчан.

– И быть того не может! Запамятовал ты… А! Се я сам перепутал с брадой его черной…

– Не черная она, а русая! – отреагировал Молчан, впадая уже в гнев.

– Твоя правда: русая! И зубы все на месте…

Он, истинно он, знакомец мой старый! А ты не серчай: порой хвораю памятью…

– Нет у него двух зубов сверху, коли так допытываешься. Еще и об его причинном месте вызнай! Не отрок пред тобой, а муж! Плюну тебе под ноги, и вон пойду! Побежишь тогда за мной по улице, – взъярился Молчан.

– Да будет тебе! Не гоношись! Уже и пошутковать невмочь…

– С иными шуткуй! А со мной – забудь! Ничем я тебе не обязан!

– Живо охолонился бы ты, окажись в моем подчинении!

Однако пора пресечь сию прю. Признаю: неправ был…

Тому же, кто направил тебя, передай, как вернешься – слово в слово: «Не трону! Сменю! А филин пущай поторопится!». Не вздумай позабыть!

Повтори, что сказал! Да громче! Не запнулся? Оное и лучше…

Что не перепутал, хвалю! Можешь передать сие направившему тебя…

Да не в родстве ли ты с ним? В чем-то смахиваешь ликом…

– В самом дальнем, – отчасти приврал Молчан, соблюдая конспиративную предосторожность, однако не заподозрив: все одно оплошал он, по разумению резидента Секретной службы вятичей в столице ромеев.

– Эх, ты, зелень! Зря себя мужем мнишь!

Я спросил, он и признался! А для сыска нет разницы, что лишь в самом дальнем. Аще состоишь в родстве, стало быть, дал ниточку, потянув за кою, можно распутать клубок, а за ним и на скрытное гнездо выйти!