Большая ловитва

– Ежели надобно для блага вятичей, готов я к подвигам!

– Что ж, – нахмурился старший его родич, возликовав в душе еще пуще. – Аще так, не имею права перечить! Хотя и скорблю…

Однако, допрежь прочего, обязан предупредить тебя о возможных опасностях. Понеже не в лес направляешься, а в Царьград!

Начну с любострастия, а иное, столь же чреватое, обсудим вслед.

Перво-наперво, никогда не доверяйся царьградским обольстительницам! Ведь по вечерам заманивают они беспечных и самонадеянных. И все они, подхибетные, станут лестью тебя дурить: мол, не видывали мужей, столь справных. Аще клюнешь на то, пропал!

И запомни: чем осторожнее водишься с таковыми, тем реже и к знахарям пойдешь, любящим заламывать цены. Да и в прочем накладны прельщения на стороне! – ведь недешевы серебряные браслеты, цепочки, серьги и иные украшения. А в Царьграде еще и злато чтят, что даже серебра дороже!

А дабы не укорил ты меня в преувеличениях, расскажу тебе самую достоверную историю, имевшую быть не столь давно. Хотя и опасаюсь я, что окажутся втуне все предостережения мои, и не на то растратишь дирхемы…

Был в Царьграде некий шинок, где в потаенных комнатах находили отдохновение знатные горожане, боле иных привечавшие дочь шинкаря, именем Анастасо, прекрасную и безмерно блудливую. Всегда к ней живая очередь, а товаркам ее приходилось набиваться самим. И уже вскоре слава Анастасо вышла за пределы Царьграда! Елико жеребцов заездила, и не сосчитать!

Во, кобыла, лихая! Сам бы рискнул взнуздать таковую! – воскликнул Путята, озарившись неким внутренним огнем, блеснувшим в очах его.

Впрочем, спохватившись, тут же добавил он, из праведности своей:

– Однако сие – токмо в интересах службы моей, нашей Отчизны ради!

И продолжил:

– А как-то раз забрел в тот шинок и наследник престола Роман. И впечатлился он Анастасо! Пошел туда во второй раз, и в третий, а на четвертый предложил стать женой его, ибо иначе не мог пресечь тех, кто честно соблюдал очередь. И снизошла она до него!

Поменяла имя, став из Анастасо Феофано. Выгнала из дворца сестер Романа, заточив их в монастырь, и умерла от горя мать Романа. А в браке, не довольствуясь лишь мужем, родила двух сыновей – возможно, что и от Романа, один из коих, Василий, сегодня и правит.

И сказывают, заласкала Романа до смерти, ибо неистощимой была, а вскоре вышла замуж за Никифора Фоку, ставшего следующим василевсом. Однако и сего показалось ей мало! Решила стать василиссой в третий раз! И приблизила к себе военачальника Иоанна, армянским прозвищем Цимисхий, что означает «туфелька», понеже тот армянином был, Гургеном от рождения.

Славный был вой сей, падкий до хмельного и юниц! И несмотря на малый рост свой, никого не страшился и всех побеждал. А под Доростолом, болгарским, предложил поединок Святославу Киевскому – испытанному бойцу. Мол, обойдемся без войсковой битвы: аще ты меня побьешь, сложат оружие все мои ратники, а одолею я, сложат оружие твои. Однако отказался тот…

Единою поддался Цимисхий уговорам Феофано! И ночью ввела она его с подчиненными воинами в спальню Никифора, где убил он своего родича, раскроив ему череп. Однако оный Иоанн не дурак был, и воссев на трон, незамедлительно изгнал любовницу свою, опасаясь, что та захочет стать василиссой в четвертый раз… Вот каково коварство царьградских обольстительниц!

Открываю тебе сие, предполагая, что возмужал ты, и оцени мое доверие!

«Премного благодарен я!» – осклабился в душе Молчан…

… – Пора и о деле. Не стал бы тревожить тебя, а пришлось! Есть у нас скрытная связь с Царьградом, и не одна. И у каждой – собственная тропа.

Намедни узнали мы, что на самой надежной из них, уже недалече от Киева, а от Днепра до Царьграда есть водный ход, пропал наш связной с устным донесением особой важности. Грешим на лесных разбойников, однако допускаем захват киевским сыском и даже измену – либо его собственную, либо кого-то из начальствующих, либо в самом Царьграде кем-то из наших.

Допуская оное, не можем использовать, пока не разберемся, в чем дело, оный проверенный путь. Не можем послать и иных подготовленных курьеров: аще измена у нас в руководстве, где знают каждого из них, не дойдут они!

Посему избран новый путь, о коем ведают всего трое: я, подготовивший его, начальствующий мой, да Шуй – на полном моем доверии.

С каковой стати избран освоить его именно ты – под видом купца?

Никто не ведает о тебе – ни в нашей службе, ни в ромейской, ни в киевской. Чист ты пред иными сысками! Значит, ноне и охотиться за тобой не станут. А дарований к исполнению у тебя на троих хватит!

Понимаю: собираешься спросить, когда отправление твое и как осуществится оно. Вем, что чрез три дня намерился ты с обозом на весенние торги, ведь ноне подсохло много ране обычного. Когда доберешься туда с товаром, тебя и встретят – главным будет Шуй. И ни о чем не беспокойся дале!

А жене своей откроешься вечером накануне отъезда. Объяснишь, что отправляешься с доверенными людьми на иные торги, дальние, где взлетели цены на пушнину. Посему задержишься чуть не до зимы, зато и вернешься с большой прибылью. Ежели любит, а любит она, поймет и даже наперед простит! С малым же помогут твои и ее родители – благо, в силе еще и здравии.

Не приглянулся я ей, явно заподозрившей меня в недобром. Извиняю оное! Ведь откуда жене твоей ведать, елико пекусь о благополучии ее мужа!

«Сколь понимаю я Доброгневу! – подумал Молчан. – Такового лицедея, пожалуй, нигде не сыскать. Однако красиво врет! – порой и поверить хочется».

– Придя к солидарности в главном, переходим к подробностям, – молвил старший родич. Тут-то и налетела безмерная мшица…

LXXII

И следующие шесть лет не простаивала в навигацию их ладья! Неоднократно выходил на ней и новоявленный Горазд, а еще чаще – верный помощник его, именуемый уже Благославом, настолько заросший брадой, чуть не до зенок, что и не признать было в нем ни прежнего Звана, ни прежнего Миролюба. Да и все остальные, кто прибыл с ними, поменяли свои имена на иные.

Ходили по одному и тому же маршруту – от городища того, обустроенного в месте, где в Оку впадала река Серебрянка, кое, разрастаясь, все боле напоминало малый град, до Булгара и обратно. Ближе – к центральным территориям Земли вятичей, не спускались они из предосторожности, не забывая, что находится там и волок у Волошни, и не желая подвергаться риску…

Булгар, основанный за век до того на месте впадения в Итиль реки Камы, с замечательно оборудованной гаванью, являлся тогда главным торговым центром на реке Итиль до ее низовий. Ежегодно сюда прибывали на ярмарку со своими товарами торговые гости из многих краев, включая варяжский Север, арабские Багдад и Дамаск, Испанию и даже Китай. А у иноземцев шли буквально нарасхват булгарские ювелирные изделия, кузня, кожи, лес и мед.

Ладья Горазда и Благослава доставляла туда, на преогромный Ага-Базар, пушнину – бобров, куниц, горностаев, бобровую струю, бобровый жир и даже бобровый пух, изделия ювелирного промысла вятичей, среди коих особливым спросом пользовались плетеные перстни и витые гривны, не упоминая уже о семилопастных височных кольцах, не изготовлявшихся боле нигде в мире, продукцию косторезных мастерских, льняные ткани и выделанные кожи.

За баснословную цену шли осмоленные дубовые бочки со знаменитым далеко за пределами Земли вятичей ставленым медом, выдержкой от пятьнадесяти до двадесяти лет. Хмельной напиток сей даже самими вятичами употреблялся лишь на главных пирах и был доступен немногим; потому и на ладью погружалось каждый раз не боле двух-трех бочек. Охотно брали в Булгаре воск, а вот мед шел чуть хуже, ибо в приоритете был там тот, что добывался бортниками Булгарии.

В свою очередь, они изрядно и закупали в Булгаре – для прибыльной продажи по возвращении: оружие, янтарь, моржовую кость, вина, пряности, богатые одежды и украшения, стеклянные сосуды и бусы, пурпур и шелка.

Торговые дела велись столь успешно, что на пятый год прикупили они еще одну ладью. Казалось бы, живи и процветай! – пользуясь уважением всех купцов честных, ежели таковые бывают на свете белом, равно и бесчестных.

И вдруг, нежданно для самого, заскучал Горазд! Возжелал он старое вспомнить, взбодриться духом явного риска, потешиться над людишками, дрожащими, одолевая их и казня, да схлестнуться с ворогом, равным себе.

«Не те еще лета мои! Успею погрязнуть в богатстве. А ноне встряхнуться хочу! Не тщусь стать нищим и голодающим, как по приходе в Изборск, однако опостылели перины и яства. Елико лет не спал на подстилке хвойной, а вкус требухи коровьей уж подзабыл почти!» – вывел он для себя.

Истолковывая в современных понятиях, затосковал он по адреналину, и захотелось ему драйва, точно в лихие младые лета его!

И начали сниться ему былые разбойные подвиги – с неизменным экстримом, где в азарте боя, не устрашаясь стрел и сулиц, равно и копий с топорами, прегордо упиваясь собой при том, крушил он охрану любого обоза! Известно ведь: первая любовь никогда не ржавеет и всегда помнится!

А единою явилась во сне и первая его любовь в области сердца. И укорила: мол, роскошествуешь ты, накопив на крови, а я, горбатясь всю жизнь и не воруя, худо живу от праведности своей! Где ж справедливость тут?!

И попытался он вразумить ее, что праведность вознаграждается лишь в сказках, ибо жизнь – иная совсем: не для овец она, праведных, а для клыкастых волчар, коих кормят и поят грехи их! А разбои с убийствами останутся необходимой стадией первоначального накопления капитала и тыщу лет спустя. Когда большой бизнес по щиколотки в крови – се норма, а не злодейство!

Не ответив, Млада махнула десницей, укоризненно: дескать, что с тебя, упыря, взять, и растаяла, аки облачко…

Пробудившись, обрел в себе Горазд Жихоря до Гамаюна и живо припомнил, что до сей поры так и не рассчитался с Молчаном за сердечную любовь свою двадцатилетней с лишком давности. Ведь недосуг было!

То очищение сортиров в Изборске – муниципальных и частных, где скопытился б от смердящей загазованности любой террорист, не успев и помочиться, то скорняжная мастерская, где предуготовлял дерзкое хищение, то узилище во Пскове и побег из него, то лесные разбои – окрест реки Торопицы и дале, то бегство на Смоленщину – с охраной там торговых обозов, завершившейся реквизицией крупной партии мехов, то новые разбои и налет на переволоку у Волошни, то бегство в иные места, то покупка собственной ладьи, то навигации по Оке и Итилю, то хлопоты по преумножению своих накоплений.

Не до сведения старых счетов, ежели столь разбрасываешься!

Ноне же сосредоточился он и нацелился: приговорить и исполнить!

«Не вем, жив ли еще сквернавец сей, а буде жив, точно упокою его, хотя и не стану пред тем мучить – по доброте своей!» – накрепко решил он.