Большая ловитва

Пробовали подсылать к сему стервецу, пришлому, переговорщиков, предлагавших изрядную мзду за ослабление его попечения на лесных дорогах. Однако непреклонен был он, предлагая в ответ иное: валите прочь, подобру-поздорову, пока еще живы, либо переключайтесь на речной промысел!

А еже пытались плакаться ему: мол, недостает у них резан на закупку большого числа лодок, потребных для добычливого разбоя на Днепре, Десне и Соже, а невмочь им валить из любезных сердцу лесов, ведь патриоты родного края, ответствовал, невежливо и без сочувствия, что не жалует он убогих.

И вошел Гамаюн, мнимый, в подлинную славу у смоленского купечества! Дошло до того, что многие транзитные торговцы, включая именитых, начали набиваться к Резвому, дабы отдельные телеги их с особо ценными товарами стали включаться в его обозы в сопровождении сего героя. И соглашаясь, Резвой, втихую брал с них, однако утаивая се от героя и не делясь с ним.

Проведав о скаредности оной, Жихарь лишь усмехнулся в душе. «Дурень ты, Резвой! – подумал он, незлобиво. – Рази ж кормят несушку, добрую, сорным зерном? Да ежели б я и не затаил на тебя ране, днесь точно замыслил! И возрыдав об обозе своем, сообрази, что дорого стоит жадность».

Впрочем, он и сам брал втихую, не ставя в известность Резвого, установив тайную мзду за конечные места в обозном ордере, ибо, состоя в задних рядах, легче удрать, развернув повозки, при налете, а с передних рядов – затруднительно сие. И понятно, что диктовалось оное не личной корыстью, а изысканием средств для дополнительных выплат личному составу!

Обзавелся он и иными источниками доходов, каждый раз выдвигая главными действующими лицами своих доверенных людей и в первую очередь, Звана, ставшего в Смоленске Миролюбом. Понеже предпочитал пребывать в скрытности, почитая скромность и отвергая саморекламу.

Для начала освободил все местные торги от тамошних рэкетиров – кого-то пришлось и упокоить для острастки прочим. И заменил своими кадрами, наделив их правом взимать за присмотр с теневых хозяев оного промысла.

Однако, из внутреннего благородства, повысил расценки лишь на треть!

Не оставил без опеки и гулявые дома, ибо всегда доходен организованный платный блуд. А на заднем дворе самого посещаемого из них оборудовали, по его распоряжению, пристройку, с отдельным проходом к ней – для особо состоятельных посетителей.

Ведь претило им, устремляясь к отдохновению, сталкиваться с недостойной чернью, направлявшейся по той же надобности!

Одновременно обдумывал он возможные ответвления будущего личного бизнеса, разбойного, прорабатывая, как сказали бы нынче, бизнес-план. Вельми заинтересовали его сведения о возможностях добычливого промысла на волоках.

Поелику непросто налететь разбойной лодочной флотилией, не понеся больших потерь и обретя немалую добычу, на ладьи с грузами – каждая под охраной многих стражников. А вот когда выгружают на землю и на колесах переволакивают грузы от реки до реки, отдельно от ладей, то при внезапном нападении можно изрядно поживиться!

Прибыв на разведку в то междуречье, побеседовав с бывалыми людьми и почерпнув из их опыта, удостоверился он: при наличии необходимых сил, есть смысл попробовать самому! И вдохновила его сия перспектива!

Не запамятовал он и о заветном ларце, окованном железом. Через два лета, а раньше не получилось, отпросился у Резвого в Изборск – проведать вдовую мать и увечную сестру, коя никогда и на свет не рождалась. И взяв двух поводных коней, направился по направлению к речке Торопице – на расстоянии многих конных переходов от Изборска.

Однако, по прибытии на место, а таился он весь семидневный путь туда, опасаясь быть узнанным, и даже черную повязку на око надел, с горечью удостоверился Гамаюн, он же Жихорь, сколь непредсказуемо во всех своих проявлениях человечье житие!

Ибо рукотворно оплешивел прежний бор, а от высоких сосен остались одни пни, и невозможно стало отыскать собственный клад! Явно не пощадили лесорубы и того муравейника, приметного, вышиной под три локтя: даже и следов от него не осталось.

В чем же была причина подобного надругательства над беззащитной местной флорой?

Оказалось, что возникновение пней имело прямое касательство к вышеупомянутому воеводе Домну, решившему развернуть небезвыгодное строительство теремов на пленэре в два и даже три яруса – с пейзанками и пейзанами в почтительном отдалении, для любившей сибаритствовать и нежиться в объятьях с природой местной номенклатурной знати, равно и нуворишей от купечества.

А поелику лучшим материалом для таковых теремов традиционно считались хвойные породы и особливо, сосны, не стал он долго раздумывать, вспомнив тот бор, в коем его кмети прикончили разбойную дружину…

LXVII

В любые исторические времена непременно отыщется «пятая колонна», навострившая кол в спину, либо еще ниже! К примеру, в тыл самодержавия, революции, огосударствления, разгосударствления, удвоения ВВП, под коим подразумевается валовой внутренний продукт, а не иные умножения, вертикали власти и даже дружины местной самообороны под предводительством Доброгневы.

И ежели вовремя не пресечь, случится страшное…

Вот и Доброгнева, по ее единогласному избранию вожаком, предалась необходимой бдительности. И задумалась: не действует ли в городище скрытный враг, состоящий в тайных сношениях со злодеями? Ведь не могло не быть такового, когда основательно прикинуть! Сие противоречило бы всем нормативам внешних и внутренних войн. И как тут не впасть в конспирологию?!

Оставалось вычислить оного. И в подмогу нашей воительнице пришел случай. А предстал он в облике Балуя, добравшегося, наконец, к эпицентру организационно-мобилизационных мероприятий, изрядно удивившемуся ими и вознегодовавшему. Ибо рассчитывал он еще два-три раза пройтись с бреднем, а прервали его. На месте же не обнаружилось никаких заявленных Доброгневой лиходеев, вознамерившихся поджарить городищенских обывателей!

Объектом его публичной критики стали, допрежь всего, две позиции. Первая: с чего, собственно, сыр-бор, и с каковой стати Доброгнева накрутила о налете, коего и не будет тут? Вторая: место во главе дружины, кое ей не положено: не бабье дело мужами командовать!

И подытожил: «Живо разоружайтесь, да впредь никого не смешите!»

Ох, не к добру выкатил Балуй! И нарвался. Ибо женская ответка, олицетворяя возмездие, бывает столь мощной, что прогнет и титановую поковку!

Аж затряслась Доброгнева от выпада сего, злостного! – еще и прилюдного. И высказала, вся гневная, на одном дыхании и долго не прерываясь, дабы обидчик не мог и кашлянуть в ответ:

– Во главе я, поелику выбрали меня по-честному, у тебя не спросив. Пока ты с карасями валандался, мы оборону строили!

И неладное, зрю, затаил ты! Разоружить захотел нас! Чаешь пред ворогом расслабить? Не выйдет! Не обломится гнилым твоим помыслам, вражьим! На рогатину такового надобно б!

Кто побудил тя? От кого получил команду? Почему кривишь, что не будет днесь лиходеев? С каковой подлой целью увильнул от обоза, а на карасей – пошел? Не для того ли, дабы под видом бредня и следы заметая, тайно встретиться с чуждым лазутчиком и открыть ему все подступы к городищу?

Трое вас за рыбой намылились, а вернулись сколь? Ты и Гладыш! Третий где? Нетути! Явно, лазутчик он!

При оглашении обвинительного заключения лики присутствовавших дружинников зримо посуровели. А Буяна, изрядная ростом и персями, задетая, как и соратницы ее, обидными словами, насчет «не бабьего дела», всем на смех, даже вилами встряхнула!

И приметив сие, вдохновилась Доброгнева еще боле! А Балуй, напротив, зело омрачился в душе, сообразив, что понапрасну покинул то озерце.

– В нашем отряде, доблестном, каждого, кто упорствует, супротив, а сам в сговоре с ворогами, ждут вилы в бок, неминучие, и не увернуться тебе! – вскричала главная воительница. – Открывайся, пока еще дозволяю, по всем вопросам моим! Не то навек опоздаешь…

«Совсем ополоумела баба!» – пронеслось в мыслях вконец ошарашенного Балуя, не робевшего и в бою, ведь неровен час, точно нарвешься на вилы!

Понеже порывисты и импульсивны жонки в Земле вятичей: допрежь продырявят бок, а лишь опосля опамятуются! И дрогнув волей, поникнув в душе, аки ветви плакучей ивы, решил он дать некие признательные показания.

Некто Вольтер, о коем речь впереди, предостерегал: «Выдать чужой секрет – предательство. Выдать собственный – глупость». Балуй выдал оба.

Выложил во всеуслышание, что отправился на озерце за карасями, ибо не рискнул отправляться с обозом по причине известия о предстоящем налете на оный. Поведал же ему о том Яроок, знавший Жихоря, главаря той злокозненной банды, еще с детства. Он же, Балуй, довел сие до Скураты, своего приятеля, и до Гладыша, своего соседа. А третий, зря заподозренный в сходничестве, суть знакомец Гладыша, проживающий в селище дальнем, и прибыл вернуть тому давний долг в четыре векши, вслед приглашен был, поелику бредень сподручнее тянуть втроем. И нет тут его, Балуя, вины!

А ежели в чем неправ был, и обидное ляпнул, не зла сие, а по недомыслию…

И натурально оцепенела аудитория! Ведь многое ей открылось, рождая дополнительные вопросы. Оказывается, имелись в городище те, кто знали о лиходеях, а утаили о намеченном налете, подвергнув угрозе не ведающих о ней поселян. Таковым и вил мало! Острогой бы их, острогой!

И сердце Доброгневы будто разом сдавило железной рукавицей в шипах! «Молчанушка, соколик мой, да как же ты там?! Не зря я беду чуяла!» – пронзило ее, точно насквозь.

Однако, спустя мгновения, долетел к ней из памяти наказ мужа. И усомнилась она. Не мог Молчан ошибиться, предположив налет на городище! А злодеи не рискнут разделяться надвое. Знамо дело, ударят тут!

И усилием воли своей преодолела она нагрянувшую скорбь. Ведь для истинного воеводы, радеющего за свою дружину, личное – на втором плане!

Тем паче, дошло до нее, что дружинники вот-вот задумаются, а к чему ж тогда они изготовились, аще бандформирование нацелилось на обоз?

Дабы отвлечь их, и перевести стрелки, Доброгнева скомандовала:

– Яроок, баешь? Эй, Балбош с Легостаем, и Буяна с вами! Отправляйтесь за сим изменником, и притащите сюда! Допрос учинять будем!

И наново воспрянула она! Ведь иным ярым воительницам легче пресечь разъяренного зубра, нежели избыточный огнь в себе…

LXVIII

Немало лет и зим готовил Жихорь, коего, опричь Звана, все знали, как Гамаюна, и токмо, свой уход от Резвого.