Большая ловитва

– С чего же баешь оное? – покривился Молчан от еще одной хулы.

– Да с того! Не развиваешься ты якоже личность! Не работаешь над собой! Зазубрив некогда тыщу слов на ромейском устном, на том и остановился.

Не растешь ни ввысь, ни вглубь, ни даже в сторону!

А самообразование для тебя – пустой звук. Истинно: пень пнем!

Смотри, переметнется от тя Доброгнева к тому, кто хотя бы буквы освоил.

– Да где ж я мог освоить их?! – неподдельно вспылил Молчан.

– Хотя бы и в Киеве! – там иные горожане уже и кириллицу разумеют. А чем занимался ты, в свободное от сходничества время?

Сам и отвечу: заглядывался на пригожих молодок, норовя и прилабуниться. Не раз и блудил вслед!

Меж тем, заказав у тамошних кузнецов, а размер они бы замерили сами, гульфик целомудрия из ковких металлов, упрятанный в портах, и отдав резиденту ключик от него – на весь срок в Киеве, мог пройти у монахов-книжников обучение не токмо буквам, а и числам.

Вот и остался бездуховным невеждой!

Брезгливо мне с тобой! Лишь о суетном мыслишь, да плотском! А где твои думы о непреходящем астрале?

Да и что с тебя взять!

Ведь даже твой старший родич, кумекавший на пяти языках, а со свейскими диалектами и на седьми, умел читать, опричь своей тайнописи для сходников, лишь по-гречески, да и то по складам. Письмом же не владел вовсе. А еще начальствующим был!

– Да отчего ж не срамно тебе?! – оскорбился Молчан, негодуя. – Разве не ведаешь о правиле: «О мертвых либо хорошо, либо ничего»?!

– О правиле таковом и впрямь не ведаю, ибо не было его от веков в статуте узаконенного предписания, нет, и никогда не будет!

А взять того же Путяту, разве не ты – да и не раз, перемывал его опаленные погребальным костром косточки, пущай и в душе? При том, что душа – истинное отражение твоего «я», а язык – лишь орган сокрытия твоих потаенных мыслей.

И не оспорить тебе меня! – можешь и не тужиться. Ибо каждый твой импульс отслеживаю, фиксирую и вынужденно запоминаю навсегда, не испытывая, поверь, никакой радости.

На житейском же уровне сию демагогию воспринимают лишь невежды, далекие от адекватности.

Ведь первоисточник из античности наделен совсем иным смыслом: «О мертвом либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Заметь, «о мертвом», а не о «мертвых», как переделали, убрав и «кроме правды», позднейшие пошляки.

Все ж и те недалекие, единою не утерпев, столь изложат о покойниках в близком своем кругу, что лучше бы и не замалчивали допрежь! Уж такова человеческая натура: долго в ней не удержится, и непременно вывалится, точно тесто, все замешанное в ней на дрожжах нетерпения…

Добавлю, что согласно твоей безмозглой логике, нельзя и слова худого молвить о любом серийном убивце, когда издохнет тот.

Как же опостылела мне земная тупость! – один примитив квакнет, а вслед все болото хором…

А вот Вольтер из дальнего будущего, а пращурами его были нынешние франки, ровно чрез седмь веков выскажет – в развитие приведенного у Диогена Лаэртского, со ссылкой на спартанца Хилона: «О мертвых – токмо правду!».

Прими, за неизбежное: не доживешь ты до сего мыслителя. Однако будь уверенным: солидарен я с той цитатой!

И когда намедни узнал о вакансиях для внутренних гласов на осемьнадцатый век, а и Вольтер значился в списке будущих подопечных, сразу и подумал: «Не я ли и подскажу ему?».

– Выходит, ты изменишь вятичам, ради иноземных франков, став предателем нашего племени в угоду чужому? – всколыхнулся Молчан, заподозрив.

– Отнюдь! Не изменю я, ради франков, и даже ради евро не изменю, грядущих через десять веков. Ибо не будут конвертироваться они в нашу виртуальную валюту и запретят их к оплате в астральных торговых точках. Шутка!

Не токмо люди уходят в небытие, а и великие государства. Смертна, к слову, и Ромейская держава, да и не одна она! Что до франков, долговечнее они окажутся, нежели вятичи.

Так уж преначертано свыше, и не мне, рядовому ноне чину астрала с чаяними вернуться к прежнему – на пять рангов выше, оспаривать сие…

Ты же – следуй своим путем, а прощу тебя, и моим советам.

Ибо верно сообразил Людогост: наметили тебя, единственного средь вятичей, для дела, судьбоносного для всей Земли вашей, и даже намного шире!

Так соответствуй избранности своей! Расти! Глядишь, и оправдаешь предначертание свыше…

LXX

Из Смоленщины беглый отряд направился от кривичей к вятичам, добравшись за десять дней до важного торгового пути. Там, рвением воротил новгородской торговли, наладили волок Ламский, по коему суда переволакивали из одного речного бассейна в бассейн Москвы и наоборот. А то, что Москва впадала в Оку, та же – в зело полноводную магистраль, именуемую тогда рекой Итиль, открывало дополнительные возможности для торговых экспедиций.

Здесь хитроумный Гамаюн учредил два скрытных дозора – по четверо в каждом, для постоянного наблюдения; один располагался у Шоши, другой – ниже по течению, у волока в московский приток Волошню.

Сам же, с остальной частью своей ватаги, отправился на дальние торги для реализации товара с тех трех повозок, а исполнив, начал грабить обозы на прилегавших лесных дорогах, поддерживая вместе с тем конную связь с наблюдателями у Шоши и Волошни, равно и меняя их на новых.

И год спустя, а в дружине его, разбойной, набралось уже боле полста, ударил он по новгородцам, переволакивавшим груз с ладей в Волошню и не ожидавшим такового подвоха, о коем в тех краях доселе не слыхивали.

Сеча была жаркой и не менее половины личного состава навек упокоилось. Однако и добыча оказалась столь обильной, что всем оставшимся в живых впору было завязывать с кровавой татьбой и мирно доживать в достатке.

Большинство так и решило, забрав свои доли, немалые. Благородный Гамаюн не стал укорять и препятствовать, а устроил засаду на пути отхода оных, и упокоил, силами оставшихся с ним, всех недостойных вольнодумцев, вернув и всю добычу их.

Увы! – после распри сей недосчитался он многих верных. А изъятое у изменщиков поделили меж выжившими по правилам Быляты…

У самого Гамаюна оказалось столь изрядно, что озарился он новой задумкой: «отмыть» свой криминальный капитал, приобретя ладью для дальних речных перевозок. И уговорил он Миролюба, тоже преуспевшего в накоплениях от награбленного, стать его компаньоном.

Сии накопления были переведены – для удобства при перевозке – в полновесные дирхемы, коими тогда предпочитали расплачиваться при крупных сделках, и потребовало оное изрядной ловкости, ведь искали их по всей Земле вятичей. А оставшимся соратникам своим он предложил участие в новом промысле – чисто торговом.

Вслед спешно откочевала ватага та к богатому торговому городищу, стоявшем на бреге Оки, где никто б не догадался найти их, ибо находилось оно в двенадесяти днях конного пути от волока у Волошни. Недалече разбили свой стан и стали хаживать на местную пристань, где, опричь стругов, останавливались и ладьи с торговыми товарами – на веслах и под парусами.

Гамаюн и Миролюб выдавали себя за ближних слуг богатого купца из дальнего града Смоленска, пославшего их в дальнюю торговую разведку, дабы изыскали новые рынки для продвижения товаров его.

А прибыли, мол, по суше, а не реками, по причине одновременной разведки обозных подходов к разным пристаням на Оке.

Прочих же с ними представили они своей охраной в многотрудном и опасном странствии своем. И никуда не торопились они…

Единою причалила ладья, груженая товарами и со стражниками, куда большая, чем те, что на Днепре и Москва-реке. Неудачным оказалось ее хождение по реке Итиль, называемой порой и Волгой, до града Булгара! Ибо, повстречав лодочную флотилию на веслах, еле оторвалась она, повернув вспять. И от огорчения стенал владелец, он же и кормчий ее, не ведая, как откупиться ему, убоявшемуся сразиться с речными разбойниками, от купцов, направившим его на торги в Булгаре.

Тут и пришел ему на выручку старший слуга смоленского купца, представясь Гораздом.

Вразумил он страдающего, что хозяин его выделил, помимо прочего, средства на покупку торгового судна, ежели выпадет таковая возможность, а цена окажется сходной. Однако не может он, Горазд, превысить отведенный ему бюджет! – иначе сурово спросит хозяин, и придется ему, растратчику, оказаться в разоре, а у него жена и пятеро детей, мал мала…

Оплошавший речник внял сему здравому суждению и согласился на скидку – впрочем, вельми умеренную. Сразу же встал вопрос: как с товаром быть, и кто его оплатит?