Большая ловитва

Горазд, почесав в браде, высказал: аще за полцены, может напрячься он – из личных накоплений за всю свою жизнь честную, а выше никак не может надбавить он, уж лучше самому кормчему отправиться на правеж и битье палками по иску купцов, коих он наказал своей трусостью.

И прикинул судовладелец и кормчий: возместив купцам половину стоимости за счет выручки от продажи ладьи, сможет со временем накопить на новую, а угодив на правеж, едва ли уже поднимется. И ударили они по рукам, скрепив сделку при свидетелях и в присутствии старейшин городища сего.

Сице названый Горазд и верный его помощник, многолетний, стали совладельцами вместительного речного судна и богатого товара за полцены.

Рассчитав стражников, они частью заменили их своими соратниками; рассчитали и команду, оставив лишь троих для подержания на судне порядка. И остались все на зиму в городище оном.

А поздней весной, с полной командой и тридесятью стражниками, направились под управлением бывалого кормчего, с тем же товаром, сбереженным, в тот же город Булгар. И вернулись с богатой выручкой, отбив в ходе плавания два нападения и отправив на прокорм рыбам многих злодеев, преступно посягавших на чужое добро…

LXXI

И тронулись они в дальнейший путь, навстречу ворогам. Однако опередила тех мшица, навалившись на обозных и лошадей сущим облаком. Вся, без исключений, женского пола, ибо гнус мужского питается лишь нектаром и соком растений, встретила она обозных восторженным писком, возликовав: «Пожаловали кормильцы наши! То-то изопьем кровушки!» …

«С той самой поры, как Путята уговорил меня в Царьград, не встречал я мшицы, столь изрядной!» – подумалось Молчану.

И живо припомнил он, как на другой год от рождения Храбра объявился, едва обзавелись дерева первой листвой, в городище их Путята – с тремя в сопровождении, меж коими и Шуй без малого перста на деснице, не уведомив о своем появлении загодя.

Сразу же и смекнул Молчан: неспроста сие! Лукавый старший родич, явно что-то затеял, намереваясь втянуть и его.

«Наново наобещает, а обернется по-иному. Не бывать сему! Хватит с меня охоты на тура!» – твердо решил он.

Однако ошибся младший родич! Понеже начал Путята с иного, уведомив Молчана, что привез ему обещанный турий рог, и аще захочет он, тут же и распорядится, дабы поднесли.

«Ежели дарят, то сразу! А сей, не иначе, петляет!» – заподозрил Молчан изворотливого старшего родича в отсутствии большого желания всерьез расстаться с главным своим трофеем, охотничьим. И гордо отказался от дара!

– Досадно оное, однако было бы предложено, – отреагировал Путята, не озаботившись изобразить даже подобие досады. – Я свое слово сдержал, а раз пренебрег ты, будет и впредь у меня храниться.

Все ж турьи рога – дело прошлое. А пора озаботиться нынешним. Не поверишь, приехал душу отвести, младость, давно прошедшую, вспомнить…

«Ни за что не поверю!» – подумал Молчан, непреклонно.

Однако согласился назавтра отправиться в лес, дабы узнать-таки причину приезда Путяты. Наутро и отправились они, не вполне здоровые из-за вчерашнего пира.

Когда прибыли и спешились, Путята приказал Шую:

– Мы тут потолкуем, а вы отправляйтесь за дичью. Ведь негоже возвращаться пустыми. Ищите и добудьте! А за лошадей своих не тревожтесь…

– Явно завлекать станет! – предположил Молчан. – Не поддамся ему!

Путята начал издалека, и не заметил младший родич явного завлечения.

– Сам помнишь, сколь предан я Земле вятичей, не щадя ни себя, ни иных, и равного в усердии сем нигде и не сыщешь боле! А посему любезно мне и отрадно, что столь привязан к ней ты, не мня и нос высунуть за ее пределы!

Любо сие! Горжусь я тобой! И в душе завидую…

«Отчего же не мню я? – вмиг подумал Молчан. – Всякое может быть».

… – Рассуди сам, сколь прав ты!

Еже вернется с дичью Шуй сотоварищи, и приготовит из нее твоя Доброгнева, вкус, конечно, много уступит царьградской птице фазан, испеченной на углях и начиненной отборной рыбой, однако свое будет, родное!

И не беда, что редька, кою подаст на закуску, далека от царьградского сыра неимоверной вкусноты, ибо приготовлен он из самого отменного молока и дозревает годами, да и запьешь квасом, а не вином из ягоды виноград. Зато воздух в избе твоей, когда ее изрядно проветрить, будет, пожалуй, чище царьградского. А любая наша блоха, кусачая, ближе к телу, чем зарубежная!

Зачем нам чуждые сыры, когда пахучи и наши онучи? Похвально чрево, целомудрие коего в запрете для иноземных яств! И во благо ему сие…

«Что за благо в целомудрии том?» – усомнился Молчан, ощутив, что было бы неплохо и слегка перекусить. Однако запах онучей не прельстил его.

… – Не утаю, что хорошо в Царьграде мясное. Представь: отрезаешь ты сей миг от нежнейшего окорока холодного копчения, а рядом – ломоть хлеба свежей выпечки и добрый ковш вина! Не раз наслаждался ими. Однако при сем всегда тосковал о жареной брюкве, нашенской, и березовом соке!

Что до оливок ихних и артишоков со спаржей, а и те зело вкусны, скажу, аки на духу: недостойны они истинных вятичей! Понеже располагают к неге и отвлекают от гордости землей своей, коя должна быть непреходящей!

Не оставлю без укоризны и морскую живность названием устрица, подлинно тающую во рту. Ибо должно оборонять нам патриотизм утроб своих!

Хрен да репа – вот наше истинное! Ими и победим…

«Предпочту побеждать, перекусив чуждым окороком с нашим тертым хреном. Не одолеть нам Киев на одной репе!», – мысленно оспорил Молчан.

… – И не утаю: сладостью своей и сочностью порочны плоды названием персики супротив наших яблок! – ведь косточки в них, а не семечки. О плодах же названием финики и айва, кои еще слаще, не стану даже упоминать…

«Извел меня он рассказами о царьградских яствах! Невмочь боле! Прерву разговор сей и кинусь в чащу – хотя бы листьев младых пожевать. И пусть Путята винит самого себя!» – изготовился уже Молчан.

Однако, почуяв сие, старший родич перевел на иные искушения. – И все же, – молвил он, – ни персики, ни финики, ни айва не столь порочны сладостью своей пред истинными вятичами, аки мужатые прелюбодейки из того же града, блудливого, равно и царьградские девицы, презревшие добрачную непорочность. Не встретишь у них отказа! – еще и скидку предложат. А кто покажется им особливо пригожим, вроде тебя, вовсе не потратится!

Вот она, скверна во плоти! – сегодня один задарма, завтра – иной, а на третий день рухнет рынок платных услуг. И что впредь?! Сущая скорбь одна да реформ руины!

Радуюсь, что не испытаешь сего, ведь не поедешь в Царьград, куда собирался направить тебя на подвиги во благо Земли вятичей.

Однако вовремя опомнился я, узрев, сколь доволен ты бытием своим, размеренным, ибо нет соблазнов в нем, благочестивом, как наш погребальный обряд! Да ты б и сам отказался из-за постоянства своего, преданный жене своей, охоте и рыбалке.

Вельми счастлив я, как старший твой родич, что полагаешь ты постылыми иные радости жизни, нежели в твоем городище! И хотя молчишь, четко ощущаю, сколь презираешь чужестранное обжорство вкупе с иноземной похотью, и нашенская еловая шишка дороже тебе всех персиков Царьграда!

И в самом деле, зачем тебе, лесовику, соблазны оного великого града с площадями его, дворцами и торгами, любой из коих в три раза боле твоего городища, поелику съезжаются на них со всего света и даже черные кожей? Разве жаждешь ты ароматов заморских благовоний, ежели и запах лесного зверя вполне хорош? Не для тебя чуждые поцелуи, изощренные, от коих у любого все всколыхнется разом! Излишни они, аще под боком старая жена! – здесь подразумеваю я: одна и та же – из ночи в ночь, а отнюдь не лета ее.

И троекратна правота твоя в презрении растленного Царьграда!

– Да с чего решил ты, что презрел его я? – отозвался, наконец, Молчан.

– Из-за затворенных уст твоих, – возликовал в душе коварный искуситель. – Раз молчит он, не подавая гласа, рассудил я, то согласен с правдой моей! Не выступает поперек!

Да и к чему тебе самому вкушать те яства? – ведь расказал уже о них, и вполне достаточно оного! И разве привлекут тебя тамошние прелестницы, от коих и очей не оторвать? Ведь навязчивы они, хотя и обворожительны своей лепотой, безмерной, и до того сладострастны, что и описать никому невмочь! – лишь вздыхать, вспоминая…

Сам удостоверишься в том, когда очаруются тобой, чужеземным молодцем, а падки они на таковых торговых гостей, и предлагаться станут!

И осмысли: зачем сие, когда и одной жены тебе за глаза хватит от чистоты твоей? – духом, а надеюсь, и телом…

«Без тебя разберусь, зачем, побывав в Царьграде!» – подумал Молчан.

Вслед огласил он: