Большая ловитва

А ежели начинается та ниточка с тебя, окажешься крайним – должны же кого-то назначить виновным, коли открыли дело, а клубок оказался ложным. И закончишь свои дни в узилище! – при том, что в граде сем тебе еще и гашиш подбросят: есть у них таковое средство.

Да кто ж выдает сокровенное первому встречному? А будь я ворог?!

Сразу очевидно: не из наших ты! Ведь из нашего не вытянешь таковое и клещами! Спроси у него посторонний, чихал ли он давеча, и то ни за что не откроется! Не говоря уже об икоте и вспучивании утробы от гороха…

«Совсем ополоумел сей скрытник! – вывел тогда Молчан. – Рядом с ним даже Путята – откровенный самый! Оный не разрешит подчиненному и до ветра сходить, допрежь тот не вспомнит тайного слова!»

Впрочем, расстались они почти радушно. Хотя хозяин взял с Молчана обязательство: никогда не заглядывать к нему впредь!

Обо всем, что случилось с ним вслед, не любил вспоминать Молчан, и всчески гнал от себя мысли о прискорбии том, обернувшимся печалями многими и могучим щелчком по тогдашней его гордыне, что наперед и к лучшему.

И неправедно винить его любому, претерпевшему от опрометчивости своей, блудной. Пусть припомнит свои курорты, когда жена оставалась дома!

Неискушенный провинциал на первом задании, оказался окружен он пучинами столичного непотребства. Утлый челн прежней его чистоты, врезался в айсберг царьградского разврата, коварно направленный навстречу ему двумя нештатными осведомителями ромейского сыска и ренегатом иже с ними. И прощай, порушенный «облико морале»! – доселе не початый, понеже всерьез никто на него и не покушался.

Сице и предался он творению прелюб! Хорошо хоть, живота не лишился…

Бесспорно, что Молчан понапрасну не внял предостережениям старшего родича, коему многократно приходилось жертвенно растрачивать себя, исходя из благородных надобностей скрытной его службы, во имя священного долга и высших идеалов, даже и в царьградских блудилищах, названных так пламенными обличителями из тамошнего монашества.

Однако далеко не каждому выпадает счастье состоять в секретных службах, жертвенных, равно и в действующем резерве под прикрытием, где растрачивают себя еще интенсивней.

И что там ни говори, соблазны всего слаще, когда по собственному влечению! А окорок куда заманчивее репы…

LXXIV

Справившись у доверенных соратников по налету у Волошни, зело почитавших его, ведь все стали в городище том уважаемыми людьми с постоянным доходом, а многие и обзавелись семьями, вышел Горазд, он же Гамаюн, а от рождения Жихорь, на Шестака, ноне Веденея.

Допрежь тот был из первых в любом налете и умельцем выпытывать любые секреты, держа жаровню под чуждыми пятками, а ноне, перевалив за тридесять, состоял владельцем немалого дома с баней за ним, кузни с тремя мастерами, однодеревки, куда вмещались шестеро – для водных прогулок и рыбалки, да и участка с прудом – под прибыльное разведение на продажу гусей и уток. Еще владел двуконной повозкой и породистым жеребцом для выезда.

Имелся у него меньшой брат, именем Осьмой – последыш. Шестак же, шестой у родителей, был старше того на три года. Прежде прохладно относясь к нему, Шестак проникся к Осьмому, когда тот, еще мальчонком, пискнул за него супротив взбеленившихся бездельных родителей.

А те умели токмо плодиться. И ленились даже придумывать имена своим детям, обозначая их как бы порядковыми номерами, начав с Первуши и Вторака. Вот и клянчили у кого могли и всегда спешили пораньше спихнуть на сторону сыновей, едва выходили они в установленный пятьнадесятилетний брачный возраст, избавляясь от голодных ртов и получая отступное за них.

Поводом для лютой ссоры, где Шестака зело чернили, стал его отказ жениться на перезрелой и побитой оспой дочери горшечника Гатеня. Сей посулил родителям за шестого их сына приплату из козы, двух несушек и поросенка на вырост. И не досталось им ожидаемых двух яиц в день, молока от козы – не обильного, а все ж не сравнить с козлом, и будущего борова для продажи на мясо, хотя загадка, чем откармливать его, равно и кур, ведь в семье никогда не оставалось объедков, а вылизывая миски, полировали их языками.

Мыслимо ли было упустить таковое богатство?! А упустили…

Минули годы. Шестак, сбежав из дома вскоре после распри, четыре с лишком года бродяжничал, питая тягу к странствиям. И кормясь от разовых подсобных работ в городищах и селищах на путях своих, равно и мелкого разбоя, когда встречал одинокого путника, добрался до Смоленщины, где сколотил из сверстников малую артель, промышлявшую на выездах с торгов.

И совпало, что незадолго пред тем прибыл в Смоленск беглый Жихорь, став в одночасье Гамаюном и начав формировать команду свою из местных.

Высмотрев Шестака, расположился к нему Гамаюн, обнаружив самородке от кистеня незаурядные данные вкупе с полным отсутствием сдерживающих нравственных начал. А вслед предложил ему охранную службу в безоговорочном подчинении себе, посулив и припугнув. И пошел младой Шестак в рост, ибо смекалист был и ловок, предусмотрителен и осторожен, дисциплинирован при исполнении приказов и не страшился проливать кровь.

А в знак особой симпатии Гамаюн поставил его надзирать над тем гулявым домом повышенной доходности.

Когда ж рванули они из Смоленщины с особо ценными товарами и домчали до Земли вятичей, Гамаюн доверил ему командовать скрытным дозором у реки Шоши. Чрез месяц его сменили. Вслед принял деятельное участие в четырех налетах, отличившись в них.

И затосковав вдруг, единою попросился у начальствующего отпустить его на недолгую побывку в родные места – в городище у реки Клязьмы, где не был со дня побега от родителей, поелику ностальгия возможна и у серийных убивцев. Гамаюн – внял и разрешил. Однако воспретил задержку с возвращением, предупредив: намечено большое дело и вскоре он будет нужен тут, состоя в доверии. Настрого же наказал Шестаку: ни слова, кто он, да откуда, даже и самым близким, у коих есть языки и соседи – всегдашние доносители сыскным, и пусть изготовится, что нескоро повидает те места вновь.

Прибыв, обнаружил он, что местный люд в основном живет нескудно – за счет развитых ремесленных промыслов, пристани для судов с товарами и большого торга на набережной; стало быть, есть кого пограбить, аще надобность. Доводя до встреченных знакомых с детства, что он, проживая в славном граде Муроме – не роскошествуя, зато и не голодая, заехал проведать родичей, начал искать Осьмого – единственного, кто ему интересен был; родителей же пожелал видеть не, хотя и дошло до него, что обнищали они, хуже прежнего, оставаясь в бездельности и перебиваясь подаяниями.

Не сразу, а нашел братца-последыша. Тот явно не процветал, обитая с двумя таковыми же в заброшенной прежними хозяевами двухуровневой полуземлянке с бревенчатым срубом, возвышавшимся от земли примерно на два локтя, и выложенным деревом дном.

Завидев старшого, однако не поприветствовав его, несмотря на долгую разлуку, взмолился Осьмой, что оголодал он – уж брюхо урчать перестало, и случится худое, аще не насытится разом!

И когда добрались они до набережной, а Шестак даже вприпрыжку едва поспевал за Осьмым, меньшой изумил бывалого злодея, в коего немало влезало, однако куда ему! Ибо тот умял в один присест два курника, по пирогу с визигой, с зайчатиной, с капустой, да и с яблоками, запив четвертью кваса!

Завершив, зычно рыгнул, и наконец высказал радость от встречи со старшим братом.

Из последующей беседы выяснилось, что Осьмой несчастен по жизни, зане постоянно не везет ему, а с юной женой пришлось расстаться, ведь выгнала его по козням своей матери, как, якобы, нахлебника и дармоеда, и не пустит обратно, ежели не станет кормильцем, чего не вожделеет он. Не берут его в торговое дело, не обучен он ремеслам, а в артель рыбарей сам не желает, понеже не умеет плавать и страшится утопнуть.

И с горечью осознал Шестак, что нет в последыше сем привычки к добычливому труду, аки у него самого, а склонностью к праздности пошел он в незадачливых родителей.

А все же меньшой брат! Надобно попробовать направить его в нужное русло – вдруг, и получится? Тем паче, имелись у Осьмого в детстве и некоторые достоинства, кои, возможно, не пропали еще. Не робок был, соображал отчасти, верховодил средь своих сверстников. И решил Шестак наскоро обучить брата тому, что искусно умел сам, трижды показав ему на деле, как вечерами и в сумерках грабить на окраинах подгулявших обывателей.

На четвертый – вручив кистень, стоял уже поодаль, будучи готовым прийти на помощь. И с удовлетворением увидел, что Осьмой справился и сам. Добыча оказалась небогатой, а все ж хватило бы на три пирога. «Отныне не околеет с голоду, – подумал наставник. – Вывел его на путь истинный!»

Меж тем, приспела пора для срочного возвращения. На прощанье Шестак научил меньшого, как привлечь ему для уличного разбоя и тех двоих, тоже бездельных, кои делили с ним убогое жилище.

Подарил ему тот кистень и еще два, втайне приобретенные на торге. А ножами пущай обзаводятся сами! Дал еще несколько практических советов, пожелал удачи в первом для него промысле, ибо иных и не пробовал он из лени.

И наказал:

– Увидимся вновь нескоро. Не пытайся искать мя, все одно не найдешь! И никогда не упоминай имя мое в разговорах! – не то без головы останешься, и никто не спасет.

Ежели решу передать тебе весточку, прибудет человек надежный. Верь ему, когда предъявит знак, тайный. Вот он! Ломаю гребень, купленный ноне: одна половинка – твоя, а себе оставляю иную. Когда встретитесь, приложи свою половинку, с коей никогда не расставайся, к той, что предъявит он. Все его слова моими будут! – исполняй в точности! И прощай на время…

Оный Осьмой и стал единственной зацепкой для Жихоря. Он не возлагал на нее больших надежд. Ведь за годы, прошедшие от встречи Осьмого со старшим братом, запросто мог оказаться тот в узилище, мог голову сложить, мог откочевать куда-то, и не сыщешь. Не мог он токмо остепениться и принять образ жизни добропорядочного обывателя – в сие Жихорь решительно не верил, обдумав рассказ Шестака об его меньшом.

С изрядным трудом и лишь благодаря счастливой случайности отыскав Осьмого, новоявленный Берсень сразу и вывел: «Се точно не Шестак! Ворона он – не орел: нет в нем полета! Годится лишь подсобным».

Впрочем, остальное обстояло вовсе не худо. У Осьмого было шестеро под его началом и несколько смертных кровопролитий за спиной. Имелись у него небольшой, а все же авторитет и некие знакомства.

И подобрать людишек, обучив их и проверив в деле, дабы весной, когда подсохнут дороги, покончить с Молчаном, представилось Берсеню вполне посильным делом…

LXXV

Истинно молвлено в народе: «Кто старое помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому оба вон!»

«В последний раз столь тревожу Доброгневу! – восседая в седле, мысленно постановил Молчан, погруженный в думы, а все ж прислушиваясь и озираясь. – Впредь откажусь охранять обозы главным: есть и моложе меня!

И боле не высунусь за пределы Земли вятичей! Посвящу себя жене с чадами. Ведь елико раз Храбр и Беляй могли остаться без родителя, сгинувшего вдали от родного дома! Уж осьмь лет вполне обхожусь без иноземья, чреватого опасностями многими и обильного соблазнами для всех, кто тщится соблюсти себя. И впредь обойдусь с радостью!

А ежели вновь захотят вовлечь, не поддамся возврату в скрытность! Премногим обязаны мне, не раз мог и живота лишиться, а благодарность какова? Даже в подорожных ущемляли, якоже чужака со стороны!

Становился для них своим, лишь когда особливо нуждались в моей помощи. И плевать им было, что в чужих краях буду ходить под смертью! Так ведь и ходил не единожды…

Да и тогда источали лживое словоблудие: мол, раз не удостоился попасть в наши кадры, радуйся и гордись уже тому, что состоишь в доверии и имеешь возможность нештатно скрытничать, рискуя собой и сотворяя подвиги, о чем все мечтают, а удается лишь избранным!