Большая ловитва

А дале, встретившись там, и не для праздной беседы, с доверенным моим человеком, прибудешь в Царьград и пристроим тебя в охоту сановного вельможи, дед коего состоял в ближнем окружении самого Василия Лакапина – евнуха, оскопленного своим отцом, василевсом Романом в семилетнем возрасте, а позде бывшего паракименоном – первым министром, при четырех императорах, впервые заступив в сию должность всего в двадесять годов…

– Отец оскопил родного сына? Чудно сие! – усомнился Молчан.

– Не удивляйся и никогда не верь, еже начнут тебе кривить об особливом благочестии, тамошнем! Промеж высшей ромейской знати внутрисемейные убийства, ослепления, оскопления и насильственные пострижения – самое обычное дело из века в век. Не токмо отцы, а и матери, не задумываясь, прикончат либо искалечат своих сыновей ради большей власти, своей, а чада не пожалеют родителей, вставших поперек их планов. И много тому примеров…

Тот же василевс Роман оскопил и младшего брата Василия – Феофилакта, коего семилетним возвели в иподиакона. Едва оному младшему минуло семьнадесять – возраст, когда и в мнихи не постригают, Роман-отец продвинул его в патриархи. И столь безгрешен был по женской части сей первосвященник, коего услаждали непотребным образом личные шуты и мимы, что усоп в тридесять шесть не от дурной хвори, а пав с лошади.

Однако вернемся к насущному. Ромейская знать зело увлечена охотой на оленей, косуль, зайцев, и даже кабанов. Недалече от Царьграда есть и огромный охотничий парк. А сановник тот давно уж ищет искусного иноземного ловчего; буде найдет такового еще до твоего прибытия, есть и иные знатные, желающие того же.

Вот и подумывал я пристроить тебя, племени твоего не скрывая. Ведь в ловитве несть вятича, ни ромея, бо все и во всем – охота!

Насчет же дев, будь уверенным: их, рядом с теми вельможами, боле, чем они осилить могут. Нес бы тайную службу, отдавался ловитве, любимой, получал достойную оплату в солидах, и не знал счета в прелестницах, когда б не твоя Доброгнева, кою, примечаю я, вознес ты избыточно высоко. Меж тем, для истинного вятича превыше всего – забота о вольном процветании земли нашей, и ничтожно в сравнении с ней любое иное! Не забывай о сем!

«Да что же до сих пор не обрежу я сего лицемера, дабы поперхнулся он?! Уже и в семью мою лезет, наглея, а я молчу, и молчу!», – укорил себя Молчан, отчасти и озлившись.

И высказал – вполне нейтрально, применительно к сверстнику, однако не вполне – по отношению к представителю старшего поколения:

– С женой своей сам и разберусь! – без подсказчиков. А завлекать на подвиги и жертвенность, ради собственной служебной корысти, тебе бы, родич, надобно не за сим столом.

Верно упомянул ты, что мне уже за тридесять! – вот и лови на крючок доверчивости тех, кто куда моложе. Доброго тебе клева!

Истинно поперхнулся Путята! А прокашлявшись и побагровев, выдал:

– Вставай, и иди – не держу! Не ожидал от тебя, а ведь со всей душой!

«И я не ожидал, что у начальствующих сходников бывают души», – мысленно усмехнулся Молчан. Встал, поклонился хозяину, направился к выходу.

И встретились они в иной раз лишь незадолго до погибели Путяты…

LXXVIII

Бытие определяет сознание, ежели есть последнее.

По весне до разбойного главаря окончательно дошло, что всего за осень и зиму опростился он боле разумных пределов, и мало осталось в нем от респектабельного совладельца двух ладей, собственника трех теремов, прогулочного челна и конюшни на седмь лошадей, равно и уважаемого заимодавца.

Вернувшись к романтике налетов и накрепко восстановив былые ощущения, Жихорь нерпеложно определил, что яства все же куда смачнее, а хвойная подстилка взамен перины допустима лишь за гранью беспросветной нищеты и полнейшего убожества. Опустившись до примитивности подчиненных, не смог он хоть чуть приподнять их до прежнего своего уровня. И вынужденно растрачивая собственную энергетику без адекватной подпитки извне, безостановочно тупел.

Вдруг открылось ему: «Чернь духом не выбелить добела! Пустая башка отторгает любую мудрость! Свяжешься с шелупонью, измельчаешь сам!»

А почитывай Жихорь пред сном Энгельса, чья брада еще длиннее была, чем у него, о том, каковым волшебством образовался гегемон природы и даже обзавелся обонянием, непременно вывел бы самородную формулу: «Гомо, временами сапиенс, произошел от злобной обезьяны, некогда выбравшей орудием труда увесистую дубину для охоты на сородичей».

Отчасти утешало лишь то, что для ликвидации Молчана, а с ним и всех обозных, сгодятся и сии, никчемные. Худо-бедно, а все же натаскал их он. Седмь добычливых налетов за зиму и раннюю весну – зело не слабо!

К тому же прикинул он, где Молчан будет ожидать его, и где не станет. Для сего понадобилось досконально обследовать путь, ведущий на торг.

Жихорь промерил его не верхом, а собственным шагом, скрытно заночевав в лесу, при вступлении в него дороги от городища Молчана; поутру же вышел и добрел к полудню до конца того леса, примечая и запоминая.

И завершив, вывел: «Ведаю, где обидчик мой надеется отразить меня. Всего удобнее напасть у Беданова камня! А вот и шалишь, сквернавец!»

Силы распределил таковым ордером: сам он и еще осьмь налетают с одной стороны дороги, а остальные десять во главе с Осьмым – с другой. Наблюдателем с древа и сигнальной кукушкой будет Цукан из десятки Осьмого – туповат, однако урожденный лесовик, умевший подражать птичьим голосам.

«Когда завидит обоз, подпустив его поближе, оповестит кукованием», – решил Жихорь, не подозревая, что сей фокус хорошо известен Молчану.

На всякий случай, ведь глуп Цукан, в помощь ему был намечен Осляб, соответствовавший своему имени, означавшему «дубина», зато исполнительный. А исполнительная дубина – всегда страшная сила!

Лошадей оставили шагах в трехстах, исключая двух, коих привязали рядом с Жихорем и Осьмым. Ведь подчиненному личному составу было куда сподручней днесь ринуться на обоз пешими. А вслед, с упокоением Молчана, надлежало вернуться в коммерцию, вновь став Гораздом.

И рассчитал Жихорь: когда алчные подчиненные начнут дележ добычи, незаметно покинет их с Осьмым, посулив тому тридесять резан, пришпорят они коней, и – поминай, как звали! Понятно, на первом же привале надлежало упокоить и Осьмого: ведь ведал он имя его и ремесло своего брата.

Подобные ниточки полагается рвать с концами!

Истинно береженый тот, кто сберегает себя сам…

LXXIX

«Все великое земное разлетается, как дым…», – еще когда констатировал Василий Андреевич Жуковский, перелагая Фридриха, не нашего, Шиллера.

Однако с чего ж разлетается оно? Да по прихоти вышних сил!

Взять Наполеона – абсолютного фаворита госпожи удачи, коему во всей истории человечества не было равных по везучести.

И сражения проигрывал вчистую, а кто-то, вопреки его приказу, являлся и выручал – ценой собственной жизни. А главный конкурент его за славу первого полководца тогдашней Франции, преуспев в объятьях Жозефины задолго до будущего императора, вдруг опочил в 29 лет при весьма подозрительных обстоятельствах. И наособицу симпатизировали ему тайные общества, причем, Жозеф, старший брат, даже имел 33-ю степень посвящения, последовательно возглавляя масонские ложи Великий восток Франции и Великий восток Италии. А контр-адмирал Нельсон лишь из-за шторма, лишившего его быстроходных фрегатов, выполнявших дальнюю разведку, не отправил генерала Бонапарта на дно со всем 35-тысячным экспедиционным войском еще в 1798-м. И тайно драпанул он из Египта, преступно бросив на погибель свою армию, а вместо надлежащего трибунала ему всемерно помогли при организации государственного переворота. А за 17 дней до переворота те же силы подсадили в кресло главы Совета пятисот – нижней палаты парламента, куда могли избираться лишь лица, достигшие тридцати лет, его 24-летнего брата Люсьена, без чего у генерала-дезертира вообще не было шансов прийти к власти и оказался бы он, в лучшем для себя случае, в тюрьме «Синнамари» во Французской Гвиане, где выживали всего три процента сосланных.

Что до удачливого падения в ров при штурме Аркольского моста и спасения в последний миг, елико было потом подобных спасений!

Он оставался целым при покушениях. Неуязвим был в битвах для пуль и даже ядер, падавших у его ног без разрыва; когда же возникла уязвимость, его адъютант Миерон пожертвовал жизнью. А драпанув и оставив околевать в российских снегах ошметки своей армии – 600-тысячной на момент вторжения и микроскопической в «сухом остатке», невредимым домчал до Парижа.

И многое-многое иное, что при подробном рассказе займет не один десяток страниц убористого текста…

А потом фантастическое, направляемое свыше везение обернулось кармическим бумерангом, едва наскучил Наполеон небесам!

Презрели они его, и разлетелось, аки дым, величие, обратившись в частную жизнь под аглицким надзором, в окружении немногочисленной челяди, на мелком острове, неимоверно далеком от Франции.

Там и прекратился вчерашний властелин чуть ли не всей Европы.

А и от Жихоря вдруг отвернулась фортуна, показав ему оголенный, будто у павиана, тыл!

Ибо оскорбил ее эстетические начала и сопутствующую изысканность манер невтерпеж у намеченного в сигнальщики Цукана, равно и его самодеятельность, вопреки вышним помыслам. И в наказание, разово опростилась она, под стать тому!

Хотя первопричиной стало промедление Молчана с отъездом обоза. Поелику все злодеи, изготовившись грабить еще до полудня, попросту изнемогли в ожидании! Ведь даже в лесу припекает, когда жарынь – над кронами дерев.

И на четвертом часу наблюдения Цукан ощутил: подступает в нем! И воззвал к соратнику, стоявшему неподалеку, надзирая за ним:

– Слышь, Осляб! Срочность меня припирает! – сил уже нет… Обернусь сей миг! А ты полезай на сук да за кукушку побудь…

Высказав, Цукан спустился по стволу, быстрее векши, и рванул в отдаление, мелькая подметками и каблуками юфтевых сапог своих…

А едва грузный Осляб не без труда вскарабкался и стал высматривать, сразу и узрел он, шагов за осьмьдесят, обозный перед. Ему бы повременить, дав ворогам приблизиться хотя бы вполовину, да дубиной был по уму!