Большая ловитва

Частично переменился состав доверенных его людей: кто-то сложил голову, кто-то женился и стал непригоден на перспективу, кого-то и порешить пришлось – за непослушание, заматерел и стал самостоятельно возглавлять охрану иных обозов Зван, переменившийся в Миролюба, а все выжидал он.

Дело было в принципе: давняя промашка с изборской пушниной оставила в его душе неизгладимый след, и томился он жаждой реванша.

И вожделел уйти непременно красиво! – лишь с лучшими мехами и упиваясь собой.

Ведь мир, непреложной частью коего является и разбойный промысел, одухотворен красотой! А Жихорь обожал прекрасное в себе и округ!

Увы! – на пути к возвышенному стремлению оному имелись объективные препоны. Обозы, формируемые в самой Смоленщине, грешно и угонять было, посему и грабили их с неохотой.

Ибо профильными отраслями в ней, тогдашней, считались смолокурение, производство дегтя, кузня, гончарное дело, изготовление телег и саней, да керамика и ювелирное дело в городище Гнезново, однако его жители торговали своей продукцией лишь у себя, не вывозя ее.

Охотничий же промысел пребывал в нижней половине того перечня. Ведь оные края не изобиловали ценным пушным зверем.

Касаемо же отменных меда и воска, добываемых в них, они, как и лучшие меха, всегда переправлялись по воде – в силу боле высокой степени защищенности от разбойников, нежели при перевозках посуху. По сей уважительной причине лесные грабители из аборигенов предпочитали зариться на транзитные обозы с широким ассортиментом, где случалась, будто разбойный деликатес, и ювелирка.

И лукавили они пред Гамаюном о своем патриотизме, ибо вовсе не посягали на продукцию местных смолокуров и мастеров дегтярного промысла!

Однако, на пятом году, судьба улыбнулась-таки тщеславному эстету!

Некий преуспевающий купчина, именем Бабич, наблюдая, сколь успешен Гамаюн-страж, решил сэкономить на водных перевозках, ибо переволакивание грузов на пути к ляхам плюс оплата стражников из тогдашних ЧОПов обходились ему недешево.

И обратился он к Резвому, дабы включить в его обоз три своих повозки с предметами роскоши, одна из коих была загружена женскими украшениями – преимущественно серебряными, а две иных – сплошь мехами бобров и куниц в самую высокую цену.

«Настала моя пора, а то уж почти разуверился!» – возликовал Гамаюн, проведав о наполнении обоза, предстоящего к очередному сопровождению.

К чести его, разбойничьей, осиротил он обоз оный, убыв в неизвестном направлении с шестьнадесятью соратниками, и Зван меж ними был, лишь на содержимое тех трех повозок.

И не посягнул, из внутреннего благородства своего, на остальные двадесять две. А в них чего токмо не было!

Из кузни – ножи, долота, замки, удила, сверла, серпы, шилья, скобели, стремена, косы, подковы и гвозди; из кухонной утвари – туеса, корчаги, балакири, бурачки, ставцы, махотки, крынки, братины и даже черепушки – мелкие миски, предназначавшиеся для салатов, солений и приправ; ткани из шерсти, льна и конопли; выделанные кожи; косторезные изделия из костей коров и лошадей, рогов оленей и лосей – гребни, пуговицы, рукояти ножей, украшения. И прочая, и прочая, и прочая!

Все сие оставил честной Гамаюн нетронутым, не покусившись на чужое добро! Ибо не пожелал хлопот с реализацией тех товаров.

А взысканное Бабичем за убытки его, великие, с жадного и недалекого Резвого, суть внутренние разборки их! – и не нам встревать…

LXIX

– Убогая у тебя дружина, да и сам ты уже не тот! Запустил себя, жирком зарос, все чаще к хмельному прикладываешься. А в целом разочаровал мя! Вкладывал в тебя, вкладывал, а что на выходе? Где слава твоя хотя бы на два поколения вперед? – без предупреждения харкнул желчью внутренний глас.

«Елико ж лет он изводит мя!» – подумалось в сердцах Молчану.

А впервые объявился при нем сей критикан сразу же после женитьбы. И тут же поучать начал, давая наставления даже и по интимной части.

Обеспокоился Молчан, ведь не заткнуть от сего незваного и непрошенного уши, и пошел по волхвам, дабы справиться у них, сведущих в тайнах, неведомых иным смертным, не началось ли у него раздвоение личности, а с ним и глюки.

Волхвы излагали разное. Однако с примерно схожим резюме.

Мол, скорее всего, до раздвоения еще не дошло, хотя и нельзя поручиться. Вполне возможна шизофрения, и здесь не след преждевременно огорчаться: до поры дельные бывают и среди шизофреников – иные из них и племенами правят, а встречаются и наделенные исключительными дарованиями, коих не встретишь и у здоровых.

Налицо признаки звуковых галлюцинаций, однако вряд ли помешают они ловитве.

И не обойтись без строгой диеты и полного отказа от вредных привычек, включая хмельное, мясное, рыбное, мучное, сладкое, кислое и горькое, а пуще всего, жареное и печеное, довольствуясь лишь пареной репкой в день – допустимо и с ее ботвой, в сочетании с утренней зарядкой и обливанием ледяной водой, ранним отходом ко сну и здоровым образом жизни, невозможным без строгой умеренности в супружеских ласках.

На досуге показаны плетение лаптей, любование первыми звездами и вдыхание природных ароматов.

И опечалился Молчан от таковых диагнозов, а пуще того, рекомендаций, следуя коим, и жить не захочется!

Тут и вспомнил он о самом древнем из живущих в Земле вятичей волхвов – старце Людогосте, не раз хвалимым Путятой, как самым мудрым из всех вятичей.

И отправился к нему, пребывавшему в четырех днях конного хода.

Не сразу принял его тот, а лишь узнав, что Путята доводится Молчану старшим родичем.

Долго и внимательно выслушивал, не раз и задавал вопросы. А в завершение определил:

– Незваный советчик твой – явно сущность из иных пределов, величаемая внутренним гласом.

И не страшись его! – предполагаю, во благо тебе он, а не в печаль.

Явно, что ноне ничем не примечателен ты, помимо добычливой охоты. Однако не исключено, что вышние силы готовят тебя для гораздо большего.

Вот и старший твой родич, а он в авторитете у нас, хотя сам из светских, как-то обмолвился мне, что видит в тебе особливое, хотя еще и не скорое.

И сей внутренний глас, разумею, командирован с небес.

Внимай ему, соблюдая почтение и вежливость, ибо в совокупности прозорливее он всего городища вашего, хотя вряд ли с медовым характером – ведай, что все мудрецы сварливы!

А едва покинули они обитель ту, сразу же и высказал внутренний глас:

– Истинно молвил сей старец! Внимай мне, и не прекословь! – может, и умным станешь, следуя моим наставлениям…

Так и появился у Молчана надоедливый наставник, от коего не отвяжешься. Через многое прошли они в последующем, даже сдружились отчасти.

Однако с прошлого лета внутренний глас как с резьбы слетел и пошел в разнос! И наладился обдавать Молчана, будто из брандспойта, потоками сварливых, ядовитых и зело обидных словес.

Вот и сейчас полилось таковое же!

И не выдержал Молчан, спросив у многолетнего советчика с неизменным критиканским уклоном, с чего бы взбух он на ровном месте. Уж не разладился ли нервишками по избытку годов?

А взбеленился внутренний глас, в точности, ажно тот осел из Царьграда! И возопил:

– С тобой любой обветшает до срока! – при том, что в очереди на регенерацию и омоложение придется стоять три века.

А мне еще и недоплачивают за вредность твою, зажуливают за переработки и не отстегивают за амортизацию моей сущности со дня прикрепления к тебе, когда женился ты и стал полноценным вятичем! О командировочных же и не мечтаю…

И посему, в знак внутреннего протеста, решил я: не стану перегружаться впредь!

Перестану просвещать тя! Тем паче, не в коня корм!