Большая ловитва

Поведав о грядущих бедах и постращав во все присущее ей красноречие, перешла она к изложению диспозиции, испуская таковую энергетику, подавляющую инакомыслие еще при пробуждении его, что и возражать боязно!

А все же одна диссидентка рискнула, по умишку своему, скудному. И незамедлительно поплатилась за опрометчивость…

LXI

Елико веревочке не виться, а единою совьется в петлю!

Таковое случилось и с бандформированием Быляты, когда выследил его верховой отряд кметей, направленных воеводой Домном.

Прорвались сквозь кольцо оцепления только двое на конях: Жихорь, давно уж ставший десницей Быляты и носивший в знак своего высокого положения серебряное кольцо с алым лалом в шуюем обушии, да Зван – самый младший средь них, почитавший Жихоря за своего наставника в многотрудном разбойном промысле и не отходивший от него ни на шаг.

Остальных взяли в копья, а тех, кто сдался, тут же и вздернули, заткнув им допрежь рты, дабы не орали. А Быляту удостоили особой чести – по примеру изобретательных древлян, упокоивших избыточно жадного киевского князя Игоря: привязали за ноги к согнутым деревам и резко отпустили их.

И когда они остановились-таки, а долго гнали во весь опор, хотя никто их и не преследовал, пришло время обдумать: как дальше быть?

Не сомневаясь, что оставшихся сотоварищей уж прикончили, одновременно и скорбя о них, Жихорь не в меньшей степени скорбел об утрате всего, что было нажито многолетней пахотой с кистенем.

В начале одиннадцатого века Русь не могла, увы, похвастаться развитой кредитно-денежной системой, как, впрочем, и в наши дни, независимые от Ашхабада, Бишкека и острова Даманский. И пренебрегали приездом в нее ростовщики иноземного происхождения.

А менялы в Киеве, Новгороде и Пскове толком еще не овладели навыками сверхдоходного ростовщичества.

Не обрели хождение и тамплиерские чеки – с непременными отпечатками пальцев их владельцев, ведь еще не родился первый Великий магистр оных храмовников, и произойдет сие лишь более полувека спустя.

Да и не вызывали на Руси доверия отнюдь не бедные рыцари Ордена бедных рыцарей Иерусалимского храма из-за их злокозненной принадлежности к Римской церкви, состоявшей в прямой конкуренции с Царьградской, а потому – заведомо погрязшей во всех немыслимых грехах, ложной, чуждой и алчной, токмо и мечтающей господствовать в том же Изборске с прилегающими пустошами, одновременно вожделея доходов местного причта.

Посему приходилось импровизировать и самим открывать подступы, внедряя самородные ноу-хау – при непременном соблюдении коммерческой тайны, ибо успешное ведение бизнеса, даже и бандитского, предполагает скрытность, не хуже, чем в разведках и контрразведках.

По традиции, заведенной Былятой в оном сообществе недобрых молодцев, половина добычи отчислялась в общую казну. А иная половина передавалась, путем дележа, в личное пользование, сообразно занимаемой должности, стажу разбойной деятельности, внеурочным переработкам и коэффициенту трудового участия.

И сии коллективные накопления были вверены на попечение некоего Годоты, отвечавшего и за выдачу из нее средств на оперативные нужды.

К примеру, для пополнения арсенала кистеней, топоров и сулиц. Либо для отстежек подвижникам сыска из ближних городищ.

А те состояли на службе и опасной, и трудной, и не видной на первый взгляд, равно и на второй-третий-четвертый-пятый, даже для их начальствующих, не говоря уже об обывателях.

При том, что кое-кто из них порой, и не токмо порой, а много чаще, отказывался жить не по лжи без дополнительных внебюджетных выплат. Равно и вести незримый бой, коего невозможно было разглядеть и в упор.

Дозволялось ему и кредитовать промотавшихся членов трудового коллектива из общей казны, базовую часть коей хранил в столь укромном месте, что и вовек не докопаешься. Однако при обязательном условии: возврат – не позде, чем чрез тридесять дней, и в двойном размере от выданного!

А иначе оную недоимку возмещали посредством физического воздействия на голый зад; когда ж тот превращался от батогов сих в сплошную рану, неплательщика по кредиту привязывали на ночь к древу, оставляя без портов, дабы отвела душу на его увечном седалище лесная мшица.

Кара должникам оказывалась столь действенной, что повторных невыплат к сроку боле ни у кого не случалось, и незачем было обращаться к свирепым коллекторам…

Дабы не запамятовать, надлежит, немедля, довести: Годота имел личную заинтересованность, получая в размере пятой части от каждого возвращенного кредита, что, предполагал Былята, остережет его от финансовых лихоимств.

Увы! – недооценил он, наивный, сколь податлива человеческая натура на соблазны такового рода.

Ведь Годота не токмо зажуливал из общей казны, а и втайне давал в рост – тем же сыскным из ближних городищ, под вельми щадящие, по его, корыстолюбца, мнению, пятьнадесять ссудных процентов – в полтора раза превыше, нежели выручали при ссудах тамплиеры, хотя прочие ростовщики растленного Запада брали все сорок.

И алчный заимодавец поставил дело так, что и те заемщики не шалили, возвращая с указанными процентами, яко главный сыскарь в округе оной ценил постоянные выплаты от Годоты и строг с подчиненными был.

Впрочем, сие не уберегло скрытного ростовщика от повешения на березовом суке упомянутыми кметями воеводы Домна, коего, по роковому недомыслию Быляты, бывшего не столь предусмотрительным, как его казначей, не обеспечили постоянными выплатами, включая пушнину из награбленного и серебряные изделия с дорогими камешками. Вот и осерчал он на сию скаредность, решив дать предметный урок всем остальным кровавым татям, промышлявшим в его округе!

Хотя на недалеких кметей, не сообразивших выявить хранителя казны и выпытать у него, ране предшествовавшего казни забитого кляпа, где затаил ее, он осерчал куда пуще… Ведь елико ни перекапывали вслед всю территорию разбойничьего стана, равно и лесные окрестности, так ничего и не выявили.

И Жихорь осиротел на изрядную долю в общем хранении, не говоря уже о прочих сбережениях, немалых, скрытно зарытых в окованном железом ларце под высокой сосной в глубине того леса, а верной приметой был огромный муравейник поодаль.

Совокупно хватило бы на терем в три яруса, двух добрых коней для выезда, еще тройку для справной упряжки, шесть-седмь прислужников и богатые дары семье невесты из родовитого купечества с изрядными связями, кою не раз представлял он в мечтах, соглашаясь и на убогость в лике, абы не была с ланитами, изъеденными рябинами. Ибо то всегда остужало его вожделения.

Еще б и самому осталось на личные расходы, широкие!

Теперь же, разом лишившись всего, что было нажито непосильным трудом, разбойным, располагал лишь тем, что на нем имелось: кольцом с лалом в обушии, да массивной серебряной чепью на вые, поелику тогдашние бандюганы не носили голд, ввиду отсутствия на Руси золотоносных рудников и дефицита привозного злата.

А потаенным карманом на изнанке портов не обзавелся он из гордости, ложной, рассудив, что недостойно сие главного помощника Быляты. И ноне горько сетовал на собственное тщеславие, зряшное и убыточное, ведь в тот карман могла вместиться не одна горсть резан.

«Выбрался из узилища во Пскове, и опять весь в дерьме. Елико лет впустую! Должно выбираться наново!» – прикинул он.

Однако легко сказать, а попробуй, воплоти!

Что умел он, опричь лесных грабежей? Ничего! Хотя в избранном ремесле своем искусен был и добычлив.

А можно ли обратить сей навык в пользу, не имея под началом вооруженной ватаги? «Вполне!» – сообразил поутру Жихорь, когда зело отдалились они от округи, управляемой жадным до чужого добра воеводой, переночевав в лесу и насыщаясь черникой, ибо отсутствовали у них съестные припасы, а заезжать в какие-либо веси еще опасались они…

LXII

Незнамо с чего, погодная умеренность поутру обратилась в натуральное пекло пополудни.

«Ну, и жарынь! Не укоряй мя, Ярило, однако сие избыточно!» – подумал Молчан, неспешно покачиваясь в седле. И припомнилось ему таковое же палево пред боем с дружиной Булгака. Путята прервал тогда рассказ из-за неумного ехидства младшего родича, о чем Молчан из 1020-го вельми сожалел.

А поелику с дозорного древа в тот час еще не трелили и не куковали, решил он сгонять к опушке, дабы наново полюбоваться туром.

Зело насытившись, аж отвисло брюхо, тот праздно фланировал в поле – возможно, и подремывал, предаваясь сиесте. И будучи отвергнут сородичами за небрежение коллективным началом, присущим любому стаду – даже не токмо в фауне, являл полное удовлетворение своим бытием, ибо оно и определяет любое сознание – в зависимости от степени наполнения чрева.

Вот к чему приводит моральное разложение в отрыве от рогатых масс!

Неподалеку хрустнула ветка. И подкрался не ворог, а Берендей, вставший поодаль и несколько позади, с той же созерцательной целью.

– Что за суетное житие у мя?! Даже в лесу кто-нибудь непременно рядом, точно выслеживает. И как тут предаться думам высокого смысла?! – с раздражением рассудил Молчан, сугубый индивидуалист, злостный.

Однако, когда на него спикировал, затем и впился слепень, удостоверив, что высокое и суетное неразделимы, стало ему не до зряшного брюзжания, растирая место укуса. Все же, чуть погодя, впал в новое размышление.

– А с чего я полагал, что осилим его? – аналитически вывел он в уме, переводя любование чудо-зверем в практическую плоскость. – В ловитве способен один Путята, а иные – не ловчие отнюдь! И лишь у двоих из нас копья, а токмо ими возможно взять тура. Не может не понимать Путята оного! Стало быть, кривил передо мной еще в городище, а о туре и не помышлял…

Сходник, он и есть сходник, пущай и наш, а не вражий! – невозможно ему без кривды, аки рыбе без воды.

Однако голодно мне! – чуть ли не полдня прошло от раннего перекуса. Согласился б, рискнув зубами, и на турье мясо, когда запечь его в угольях…

Сей же миг тур, будто уловив флюиды гастрономических устремлений, исходившие от Молчана, и оскорбившись ими, несколько раз энергично ударил хвостом по бокам своим, набычился и повернул в сторону опушки, с коей велось наблюдение.