Большая ловитва

Так и получишь новое задание, и преподнесут его будто неотложное…

– А кто сей Бушуй таков? – напрягся Молчан.

– Кому положено, те и ведают оное, – уклонился от ответа Путята, не став пояснять, что оперативный псевдоним «Бушуй» – для связи с Центром, был дан ему, еже, после смерти Любослава, возглавил резидентуру в Киеве.

Есть тайны, кои хранятся вечно!

– Не мог бы ты оградить меня от тех ведающих? – открыто спросил Молчан, отнюдь не жаждавший новых заданий, скрытных, не состоя к тому же в Секретной службе. Ведь семья у него, жена и двое малых, и за всеми нужна забота. Пусть ищут иных! – моложе, еще рьяных до подвигов в зарубежье. А ему уж тридесять три…

– Не могу! Даже мне невмочь! За то и винюсь. У нас и захочешь, не отвертишься! – признался Путята, превозмогая желание отвести очи, либо опустить их долу. – А дерзнешь возразить, худого жди! Самое малое: попадешь под особый надзор… И запугивать начнут, чем угодно.

Не держи обиду, и не поминай лихом, ежели что…

И обещал Молчан не держать, однако простился с ним без привычных радушия и приязни, ощутив себя вещью, кою передают от одного к другому. Особливо досадно было, что задания Путяты выполнял он – по просьбам того, из личного уважения и родственных чувств. А отныне грозит ему подчинение неким заведомо чужим, и нет тут кровного, а токмо приказы их!

«Было за что повиниться Путяте!» – подумал он с горечью.

А в конце того же лета об ином думал он, просветленно вспоминая на тризне старшего своего родича, незабвенного.

Настигла его на лесной тропе стрела в спину – вторая уже, и на сей раз – смертная.

«Дотянулись, вражины, до мя…», – токмо и успел выдохнуть Путята, истовый радетель за отчизну свою, пав на гриву коня и отбывая в небытие.

И отлетела душа его на суд к Стрибогу, ведь язычником был.

Так Земля вятичей осиротела на охранителя своего, доблестного…

Пресекая ворогов ее, не всегда он был безупречен, ежеди мерять в традициях людских убеждений, обычаев и правил.

И неизбежно сие! Не бывает святости в секретных службах! Невозможны там ангелы…

Ведай об его заслугах великих, собрались бы на тризну о нем многие!

Однако кубками, полными ставленого меда, поминали его лишь те родичи, что успели подъехать, да безымянные герои по ведомству скрытного фронта и молчаливое начальство их, сверлившее всех, кто не состоял в его прямом подчинении, взорами явного недоверия и неустанной бдительности …

LX

На ближних подступах к своему 31-летию урожденная Анна-Жозефина Тревань в одночасье тронулась от сильнейшего стресса. И угодив в тогдашнюю «дурку», безо всякого блата заняла положенное ей койко-место. Там и скончалась, немного не дотянув до 55-ти. А до рокового момента, когда толпа радикальных соплеменниц публично раздела ее догола и высекла розгами посреди Парижа, в саду Тюильри, была известна во всей Европе как Теруань де Мерикур, она же «Мессалина революции», она же «Куртизанка убийц». Дело было в разгар шабаша, обозначаемого Великой французской революцией.

Все же, превыше легендарных подвигов на добычливой ниве сладострастия с герцогами, графами, маркизами, банкирами и почти всеми лидерами Конвента – без учета уличных революционеров, коих тоже привечала, не огорчая отказами, прославилась она, истинно воинствующая феминистка, любившая щеголять в красном мужском сюртуке, своей революционностью, а на первой стадии оной и участием в убийствах, включая обезглавливания.

А когда отправилась качать права к тогдашнему королю Франции – с саблей в деснице и пистолетом в шуйце, во главе возбужденной женской колонны, состоявшей в значительной части из проституток с заряженными ружьями и топорами, тащивших на Версаль и пушку, ведь надобно было им хоть чем-то потешить свою пылкость, ибо революция наложила ограничения на сексуальный промысел, настал ее недолгий звездный час!

Казалось бы, при чем здесь добродетельная Доброгнева, окровавившая руце свои лишь однажды, когда, во время очередного убытия Молчана на спецзадание, обезглавила петуха, переставшего по возрасту топтать своей гарем, дабы приступил к обеспечению яйценоскости его рьяный преемник?

Да при том, что возглавила женский отряд самообороны, вдохновив его на подвиги и определив место каждой воительницы в боевом строю, задолго до того, как та же Франция обзавелась Бастилией, Версалем и садом Тюильри, где подвергли поруганию пресловутую Теруань.

Доброгнева, и лишь она, создала прецедент женского сопротивления – в пример и назидание иным племенам и временам!

Именно ей принадлежит исторический приоритет! И постыдно замалчивать ее деяния в течение неполного светового дня из низкопоклонства пред чуждым Западом, приписывающим себе даже изобретение монгольфьера!

При том, что не могла всерьез рассчитывать на действенную помощь со стороны мужских половинок данного городища, живущих поблизости.

Поначалу возлагала она надежды на примерно два слишком десятка мужей и молодцов с ними, однако, снимая пену, поднимавшуюся от горохового варева, призадумалась: годятся ли оные, дабы всерьез поставить на них? Однако, переосмыслив, омрачилась: пустые надежды! Не потянут они!

И то рассудить, один – межеумок, второй – пеньтюх, третий – фуфлыга, что и на рожу скверен, и видом немощен, четвертый – недогораздок, пятый – захухря, шестой – сбрехливый, седьмой же и вовсе курощуп, способный токмо задирать юбки самым податливым.

Да и иных не за что похвалить! – то заполошный, то колготной, то рохля, то вихлявый тютя, то смурной, способный заразить унынием всех прочих.

Касаемо молодцов, отчего ж до сих пор не женаты, а давно пора? Оттого, что шастают по вдовицам и гулявым, а семейного гнезда и не вьют! А когда нет семьи и защищать ее незачем, не жди от них ярости супротив злодеев!

Разве мыслимо одолеть ворогов с таковым личным составом? Не тот расходный материал!

Так ведь и отговорятся многие, выдумав разные поводы!

А Скурата и Балуй с ратным их опытом, аще и присоединятся, не внесут перелома, ведь двое – не дружина. Еще и в начальствующие вознамерятся! Шиш им, а не началование!

Оставалось уповать лишь на женок да девиц на выданье – непременно крепких телом, рассудила она, ведь незачем в бою худосочные!

И едва накормив сыновей, Доброгнева ринулась по товаркам – из тех, кто проживали неподалеку, дабы созывали они на сбор у старого пепелища.

Ближе к вечеру сие высокочтимое место заполнялось заслуженными ветеранами женского пола, проживавшими окрест, хотя иные – из того же возраста, что на подступах к конечной остановке на магистрали земного бытия, закольцованной от станции «Раннее детство», беззубое, до станции «Глубокое детство», аналогичное, усердно ковыляли сюда, нередко и при посредстве клюк, аж с оконечностей единственной в городище улицы, напоминавшей с птичьей вышины кишку изрядной длины с отростками в виде проулков.

Каждая из них занимала активную жизненную позицию, не поступалась принципами, была, по ее твердому убеждению, праведницей и неимоверной труженицей от рождения, а даже вполовину не воздали ей за оное, как надлежало бы, и досконально ведала, кто-когда-с кем. И по просьбам многих жен, жаждавших хотя бы вечером перевести дух от воспоминаний, наставлений и язвительных реплик неугомонных свекровей, сей провинциальный майдан был оборудован, для удобства прибывавших, сидячими местами, представлявшими четыре продолжительных обрубка рухнувшей от бурелома вековой сосны, расколотых вдоль и выложенных конфигурацией квадрата.

Обсуждение злободневных вопросов велось здесь строго по старшинству, начиная с тех, кому было под осьмьдесять либо даже боле.

Вот и прикиньте, часто ли выпадало блаженство высказаться, излить душу и поделиться злободневными наблюдениями тем, кто перевалил лишь за шестьдесять?

Накануне, к примеру, обсуждались контакты женатого Местяты с Блаженой – мужатой, а не за Местятой! И суровым был разбор их любовных полетов! Иные даже клюками постукивали в азарте благородного негодования…

Однако успели высказаться токмо седмь праведниц, хотя желающих принять участие в прениях по обличающему докладу Яромиры – соседки прыткой Блажены, было впятеро от того. А те, кому не посчастливилось выплеснуть принципиальные свои суждения, покидали сходку опечаленными, томясь невысказанным, уныло оседавшим в глубинах их. И прискорбно сие…

На призыв Доброгневы откликнулись, сообразно доблестям по первичным половым признакам.

Как и опасалась она, мужей, из ближних по проживанию, собралось всего ничего: Балбош – с острогой, Лиховид, Дробн и Легостай; Дробн и неженатых сыновей привел – Предислава и Волота.

Прочие ж отказались под явно лживыми предлогами: неотложности домашних дел, неверия в налет лихоимцев и резкого обострения хворей: у троих зубья, у двоих – чирьи; еще приключились недостоверная ломота в пояснице у Негослава и непредъявленная Кандыбой грызь, коей нет доверия даже и за версту!

Зато откликнулись аж полтора десятка жен и достойных девиц на выданье – с добротными статями и столь грозного вида, что не каждый взбесившийся бык рискнул бы нагнуть на них рога, ведь другие у него уж не вырастут.

На вооружении их, для предстоящего боя, имелось сулиц с десяток, топориков три, ножей – четыре. Буяна же пришла с вилами, а Глафира и с луком – оказывается, владела им, чего и не подозревала Доброгнева.

Всю последующую сходку наша воспламененная закоперщица являла трибуна-харизматика, берегиню городища и воительницу. И сулица в деснице ея внушала собравшимся не хуже, чем дирижерская палочка – оркестрантам.

Кто истово озарился, порой обращается в витию! – пусть и на краткий миг ментального своего зенита. И без разницы тут возраст, социальный статус и даже моральный облик. Вдохновился сам, вдохновляй иных! Магнетизируй их, заражая своей верой и не давая опомниться даже на миг!

Оное и сталось с Доброгневой, а века спустя – с обозначенной Теруань.