Большая ловитва

Уже вблизи от вражьего арьергарда, а не учуяли вороги скакового топота из-за громов и трех-четырех молний, раздалось впереди истошное «А-а-а!», будто наступили кому-то сапогом на сокровенное, упрятанное в портах, однако незнакомым был звук оного вопля.

Не успел Молчан осмыслить сие, как предстали шагах в тридцати пред ним, преграждая дальнейшее продвижение, лошадиные зады, хвостатые, числом четыре.

И вмиг придя в себя, осадив Серка и вспомнив о задании, ему доверенном, озадачился он, ведь потемнело, и не разобрать длину вражьих влас, выбивавшихся из-под шлемов: «А где ж Булгак тот? В чей круп целить?»

Тут же сообразил, что Булгак должен непременно быть впереди, как уверенно полагал Путята, излагая план захвата сей лесной гадюки.

А каковым образом пробиться туда сквозь сей задний фронт, не считая даже всадников на нем, представших тылом?

Однако сразу вслед в три вражьи спины вонзились стрелы, и лишь одно тулово осталась не задетым. «Держись за мной, паря! Проломимся!» – крикнул Молчану Шуй, оказавшийся вдруг одесную и чуть впереди, хотя, когда выскакивали из леса, конечным он был. И направил своего жеребца в просвет между двумя конями, шарахнувшимися врозь уже без всадников, вылетевших из стремян.

Исхитрившись не споткнуться о рухнувших, вылетели они через миг-другой-третий на пространство, не столь великое. И за ним, ошую, узрел Молчан четверых на траве и Берендея меж ними, и пятерых – поперек их курса, махающих оружием, бок же о бок с Путятой – незнакомый ему конный с кистенем в деснице, а в гриву коня его была вплетена красная лента, и сразу понял, кто таков.

Теперь-то и распознал он Булгака по власам длинным! Выхватив из тула стрелу со срезнем, пустил ее, не задумываясь, в брюхо вражьего коня – понеже, целясь со стороны, не рискнул он в круп.

И ведь не промахнулся младший родич! Не отступил от плана Путяты. Исполнил!

В бою верховом без разницы, кто падет первым: ворог в седле иль конь его. Однако ворога незачем жалеть …

– Не задохся бы: кляп-то я глубоко вогнал! – обратился Невзор к своему начальствующему, кивнув на связанного пленника, лежавшего ничком.

– Дело баешь! Будимир и Первуша, подымите его, да кляп выньте. И отступив немного за спину ему, стойте, держа в готовности топорики. Дернется вспять, рубите немедля! – распорядился Путята.

Когда исполнили они, и выпрямившись, раздышался Булгак, не являя даже малых признаков робости, Молчан, бывший сбоку – шагах в десяти, невольно сличил, наблюдая, старшего родича своего с черниговским аспидом.

Стояли друг против друга – с обнаженными главами, что невозможно было по сану их в иной ситуации, два русоволосых добрых молодца, пригожих, хотя давно уж не младых.

Ладно сложенные, преизрядного роста, могутные даже с виду. Подстриженные их бороды были равно прихвачены сединой. И очи у Булгака, кажись, тоже голубые. Разве что власа у него спускались ниже, дабы закрыть корноухость. А долгий рубец на ланите никуда не спрячешь…

И Молчану пришло на ум, что нет между ними особых различий – ни внешних, ни по делам их. Будто ровня они!

Сшиты, словно на одну мерку, и живут по схожим обычаям, служебным, в коих не всегда и выведешь для себя, где геройство, а где злодейство, определяя в зависимости от того, на чьей ты стороне.

А держись он, вкупе со старшим родичем, христианской веры, ведая и ритуалы ее, мог вывести о Путяте и Булгаке: «Одним миром мазаны» …

LVI

Восстановив дыхание, Булгак, обратился к Путяте:

– Ну что, давний мой ворог, главный, потолкуем напоследок?

– Отчего ж и не перемолвиться, – согласился Путята, – говори, ежели дельное. Однако в меру! Твои-то – уже покойники, им спешить некуда; а у меня двое раненых. И до ближней веси, где помогут им, полдня конного ходу.

– Ловко ты мя провел, не оспорю, – без тени огорчения высказал Булгак, разминая пясти. – А я ведь, тура добыв, собирался подождать тя, затаившись. Хотя и смущение испытывал.

Ведь прискачет он, думаю, весь в азарте. А тут и я! Вместо тура. Неловко даже и совестно…

– И мне неловко, что пришлось огорчить тебя. – солидаризовался Путята. – Однако непричастен к тому, что ехал на тура, а объявился ты. Не приглашал я тебя охотиться!

– И верно: не приглашал, – охотно согласился Булгак. – Подманил токмо.

– Укор твой от неведения, явно! – как бы оспорил Путята. – И вразумлю тебя, ради давнего знакомства нашего. Самое обычное дело в ловитве, ежели промышляют с приманкой. И тянется дичь, скудоумная, к ней, забыв про осторожность, а тут и охотник!

Тот же, кто охотится не в лесах и полях, а по жизни, сам становится дичью, попав на приманку из-за того же малого разума. И уж не осерчай за правду, потому и попался ты…

– Да вовсе не серчаю я! – расплылся в радушной улыбке Булгак. – Понеже, не поверишь, соскучился!

Лишь вспомню последнюю нашу встречу в Киеве, еже ты меня выслеживал, предуготовляя мое убийство, аж сердце щемит: елико лет прошло! Эх, где они, младые лета наши?

– А ведь и я по тебе истомился. Хоть в чем-то сошлись! Изрядно рад! – ухмыльнулся Путята.

– Мню: еще боле рад тур! – продолжил Булгак, развивая тему. – Не будь сей встречи, не уйти ему.

– Отнюдь не уверен, что ты преуспел бы! – энергично возразил Путята. – Довелось мне состоять в двух охотах Ярополка на тура, а в каждой из них токмо ловчих, не считая иных, пуще было, нежели в дружине твоей. И многие меж ними – бывалые, знающие все турьи повадки.

А что вышло? Пять ловчих полегло! Еще четыре, кто упокоился в охотах тех, помощники их. А в княжьей свите убыли три, один из коих в чине детского. При том, что второго тура не чисто взяли! Истек кровищей он, весь истыканный сулицами и стрелами, а поразить его копьем Ярополк не рискнул.

– Допускаю правду твою, однако не исключаю: все же добыли бы! – пусть и с потерями, – возразил Булгак. – Да теперь-то к чему гадать?! Умчались турьи рога вместе с хозяином…

И даже сей миг, когда захвачен я, токмо сего мне и жаль: всегда вожделел их!

«Верю ему, точно себе! – подумал Молчан. – Ведь и сам зело сожалею!»

– А я вот владею турьим рогом! – не удержался прихвастнуть старший его родич.

И Молчан живо растопырил уши, елико возможно.

Ибо накрепко запечатлелось в его памяти вчерашнее обещание: «Отличишься, будет тебе турий рог: мое слово – твердое!». Не сей ли подразумевался?

– Ужель князь Ярополк подарил? – с явным недоверием и не менее очевидным ехидством справился черниговский тиун.

– Не он, а Болеслав, сын Мешко, князя ляхов, – энергично возразил Путята. – Сей Мешко изрядно расширил прежние свои земли новыми, богатыми лесом. И туров на них хватало!

В ту пору я и прибыл туда по делам неким…

– Да сообразил я, что за дела! – оживился Булгак. – Когда князь Владимир отнял у ляхов Перемышль и Червен, озлобились они! И стали с радостью привечать всех матерых ворогов Киева – таковых, как ты: вдруг, что подскажут?

Не случись увечья моего, сам бы напросился для скрытного осведомления в Гнезно, главный город их. От наших заправлял там знакомец мой по службе в Киеве – точно обрадовался бы мне! Да не судьба…

А тебя, выходит, ляхи наградили турьим рогом за козни супротив нас. Угадал?

– Вот и кривда твоя! – высказал, как отрезал, не на шутку задетый Путята, ощутив, что словесный поединок начинает складываться не в его пользу. – Когда Болеслав, а ныне он ляхами правит, выехал на тура, в ловитве его оказался и я.

Поначалу тот зверь, завидев нас, внезапно выскочивших, оторопел, шарахнулся и припустил с таковой прытью, будто охочий жеребец за кобылой. Однако вскоре опомнился, замедлился и встал.

А повернувшись и набычившись, попер на тех, кто гнался за ним. Самый резвый конь был у Болеслава, ему и досталось первому! Взлетел на рогах вместе с конем!

Тут бы и добил его тур, да успели двое из всей ловитвы: ловчий из ляхов и я. Заскочили с двух боков его, и изловчились всадить свои копья! Он – в загривок, я – в брюхо. А едва тур развернулся на нас, подоспели остальные…