Большая ловитва

Однако ничего пуще допрашиваемый не сообщил, хотя и тужился с превеликим усердием. Понеже Хмара не допускал его до иного, и никогда не общался связной ни с одним из вятичским скрытников с постоянным пребыванием в Киеве.

И получилось, что все время второго допроса, за кое конная группа захвата вполне успела бы в полевой лагерь старшей княжеской охоты, оказалось потраченным с вельми малой пользой!

А еже она прискакала на место – по самому срочному приказу начальствующих, пришедших в исступление от запоздания Булгака с докладом, содержащим новость особой важности, и долго искали Хмару в почти уже темном лесу, ведь скрылся он незаметно, не предупредив иных ловчих, пока сообразили рвануть по кратчайшей дороге в Землю вятичей, резидент уж пересаживался на второго подменного коня, загнав первого…

И все же не зря кони группы захвата Секретной службы славились самым резвым ходом во всем Киевском княжестве! Ночь, весь день, да еще ночь мчали они вдогон, поочередно отдыхая от всадников, и останавливаясь лишь на недолгий отдых с заправкой овсом и водой.

Следующим же утром почти догнали беглеца, уже и последний конь пал под ним замертво, и безостановочно шел он, весь в изнеможении.

Всего и оставалось погоне, выскочившей из леса с киевской стороны, что настичь его в заросшем бесхозными травами поле, за коим начиналась пограничная дубрава Земли вятичей – со сторожевой засекой в самом начале и заставой, чуть позади.

Обернувшись, увидел Хмара, что близки уж вороги, мчащиеся вскачь. И осознав, что может и не успеть, возопил он из последних сил в родную сторону: «Братцы, выручай вятича!»

И тут же выехали от опушки седмь верховых при оружии, ибо на заставе еще издалека заметили неладное, а за ними появились из леса пешие лучники. Припустив, достигли они своего соплеменника, допрежь киевлян, закрыв его конями. А старшой их, высоко подняв секиру в деснице своей, крикнул начальствующему над группой захвата, натянувшей уже поводья: «Эй, осади! Опоздал ты! Вятичи своих не выдают!» И премного досадуя, понял тот – в чине гридня, что и точно опоздали они. А попробуй отбить сходника, могут и не воротиться в Киев! – их пятеро, а вятичей боле, даже не считая лучников. Дале приказал повернуть назад…

С той роковой оплошкой и рухнул Булгак, мигом разжалованный из тиуна в осведомители первой потаенности, толком не успев воспарить, хотя мечтал, по талантам своим, со временем встать во главе киевского сыска, а там, глядишь, подняться еще выше. А по возвращении из Царьграда – одноухим и со шрамом во всю щеку, уже и не мечталось ему сие.

С превеликими трудами выхлопотал себе должность, соразмерную чину своему, и начал заново покорять Чернигов. Со временем, благодаря розыскным усердиям и двум сфальсифицированным заговорам супротив власти, был пожалован во младшего тиуна и возвращен в Секретную службу Киева, будучи поставлен на черниговский филиал высшей школы внешнего сыска, в коем готовили сходников в Землю вятичей под личинами торговцев, ремесленников, рыбарей и скрытных убивцев.

Булгак преподавал на отделении скрытных убивцев. И исполнял свои обязанности с особым тщанием! Поелику лелеял намерение расквитаться с Хмарой, о коем Секретная служба Киева прознала уже, что Путята он, приближенный к Высшему совету старейшин Земли вятичей.

И не токмо за Киев вожделел отмстить он. Имелась причина и вяще!

Ибо годы назад, не залечив еще раны, причиненные ему в царьградском подвале, пыточном, и собрав всю накопленную за время спецкомандировки наличность, отправился он, накануне отплытия из ромейской столицы, с обмотанной еще главой, к извергам, изуродовавшим его.

Те встретили его с удивлением, ощущая и некую неловкость за явное небрежение чувством прекрасного, допущенное в работе над ним, с одновременным отступлением от эстетических идеалов.

Ведь имперские застенки охватило тогда повальное увлечение зеркальной симметрией. И применительно к сходнику от Киева, надлежало: определив нос осью будущей композиции, отрезать оба уха, не прибегая к увечью ланиты. Либо прижечь раскаленным гвоздем обе ланиты, не посягая на ухо.

А нынешний облик иноземного лазутчика, представлявший рукотворную эстетическую аномалию и сущую диспропорцию, вовсе не соответствовал заданным эталонам новейшей пыточной моды, являя в глазах подлинных ценителей явный производственный брак, невежество и бескультурье.

И когда Булгак предъявил всю прихваченную наличность в обмен на сведения о том, как раскрыла его секретная служба, царьградская, а подозревал он и кое-кого в представительстве Киева в Царьграде, старший в подвале, имевший доступ к некоторым тайнам имперской безопасности, презрел служебные обеты и открыл ему приметы доносителя, оговорив, что не ведает ни имени, ни племени его, а по-гречески тот чешет, почти что ромей.

По всем приметам вышло: Хмара! – один в один. Хотя Булгак до смертного своего часа так и не узнал, подозревая кое-кого в представительстве киевском, что именно сей «кое-кто» небескорыстно осведомлял Хмару…

LIV

Отличившись на новой службе, ведь на счету его воспитанников значилось немало именитых вятичей, хотя и не везло никак с Путятой, Булгак отчасти восстановил доверие вышестоящих. Удосужились они вспомнить, елико полезного сделал он для Киева в Царьграде. И назначили его начальствовать в черниговском подразделении Второй управы Секретной службы Киевского княжества, ориентированном на выявление сходников – преимущественно из вятичей. Здесь и воспрянул он, заслужив вскоре восстановление в чине тиуна.

Касаемо частной жизни, и по сей не женился, предпочтя свободу узам.

По молодости, еже строил карьеру, некогда было, да и незачем: не ведал он отказов, аще вожделел, а продолжать своим чреслами род Булгаков считал излишним, ибо все три старших брата его впали в таковое многоплодие, что скоро нечем будет кормиться их потомству. Да и не желал он неудобств от подрастающего поколения, бездельного, умеющего токмо транжирить сбережения родителей, предаваясь праздности. А для отдохновений имел домоправительницу, вдвое моложе себя, и сенных юниц, тоже угождавших ему.

В увлечениях своих предпочитал охоту, поставив ее с годами превыше сладострастия. Однако из предосторожности никогда не охотился один, выезжая с парой ловчих и сопровождением из осведомителей второй потаенности.

Никогда не приходили ему во снах особи женского пола, равно и те, кого упокоил он в застенках. Являлось иногда десное ухо, вопия: «Почто оставил меня в Царьграде без погребального костра и тризны?», оставаясь доныне в неведении, что Булгак давно уж перешел – одним из первых в Чернигове, в иную веру, бичевавшую оные обычаи как злостное язычество. А чаще всего снилась изобильная ловитва, где добывал он, кого хотел, и токмо тур всегда ускользал от него. И пробудившись думал не раз: «Вот незадача! Не выпало мне охотиться на тура наяву, а и во сне не поддается он!»

Ибо на туров в Киевском княжестве дозволялось охотиться лишь князю Владимиру – в сопровождении лучших ловчих большой охоты.

Не удивительно, что весь воспылал он, проведав от младшего тиуна Доброслава, завзятого, точно сам Булгак, охотника, состоявшего при воеводе, надзирая за тяжбами, что в полях, разделяющих границы Киевского княжества и Земли вятичей, объявился матерый тур. А раз никому не принадлежат те поля, нечего и опасаться княжеского гнева!

И Булгак без проволочек приступил к подготовке большого выезда, распорядившись о подменных конях, ведь до тех полей не добраться и за день. Напросился с ним и Доброслав. Бдительный тиун, подозревавший всех и вся, недоглядел, увы, ворога совсем рядом! Поелику Доброслав – с богатым послужным списком и многими отличиями по службе, являлся сходником от вятичей, действуя по приказу Путяты – высшего своего начальствующего…

Однако допрежь надлежало выяснить, не объявились ли конные отряды на подступах к ничейным полям со стороны Земли вятичей. И поступили ответы, что не замечено ничего особливого в движении по основным путям. Зато из городища близ реки Москвы пришло нежданное известие, что прибыл туда небезызвестный Путята за младшим родичем своим, начинающим охотником, и днями собирается выехать с ним в приграничье, где будто бы объявился одинокий тур.

– Эге! Вспомнил ворон сей свое ловитвенное прошлое. На тура моего зарится! Шиш ему, а не тур! Не успеет он! Сам ему зенки выклюю! – эмоционально рассудил главный черниговский добытчик сходников от вятичей.

А на следующий день поступило еще одно донесение из того же городища. Путята и младшой с ним выехали на тура! И Булгак незамедлительно сообразил: открывается возможность сразу для двух побед, великих: и тура взять, и сего ворона, о коем годами мечталось ему, не мене, чем о чудо-звере! Чуть погодя, рассчитал он примерное время прибытия своего ворога.

Попутно пришел к выводу: никогда не отважится бывалый ловчий отправляться на тура вдвоем, а стало быть, кто-то присоединится к нему в пути. И елико конных будет в отряде том? Ежели немало, пленение Путяты существенно затруднится.

Однако по-прежнему не докладывали ему о выявлении больших отрядов. И уверовал он: немногие с Путятой будут! А значит, вслед за туром настанет и того черед!

Одновременно рассудил о бывшем резиденте Секретной службы вятичей в Киеве – злостном и заслуживающим самых суровых кар, предстоящих ему в скором времени:

– Не стал бы он болтать всуе об охоте сей, и брать с собой младшого, буде каверзу замыслил. Можно выезжать!

И опрометчиво расслабился…

Не ведал он в расчетах своих, что связной, принимавший сии донесения, устные, дабы, через двое суток скачки, меняя и лошадей в пути, передать их иному связному, а тот еще через двое суток, передавал их третьему, коему и предстояло, завершать этапы скрытной эстафеты, конной, давно уже выполнял приказы Путяты.

И будучи единою разоблаченным его людьми, столь преуспел на своей службе, новой, что пади в ноги Булгаку с чистосердечным покаянием, его бы и сие не спасло. Сами же донесения, намеренно придержанные, припаздывали в Чернигов на три дня каждое.

Не всякий доверенный нарочный подлинно прыток, и в редкостной цепи не заведется со временем слабое звено!

А вот доносителя из городища, возглавлявшего резидентуру Первой управы Секретной службы Киевского княжества в округе, включавшей седмь городищ и осьмьнадесять селищ, не призвали на новую для него службу.

Поелику слишком преуспел он на старой, и допрежь не оказался раскрыт, стал причиной гибели не одного подчиненного Путяты.

Теперь же, с последними извещениями в Чернигов – о Путяте и выезде на тура, отпала необходимость использовать его втемную, держа под незримым контролем тайный канал вражеской связи. Ибо с предстоящим захватом Булгака сему каналу все одно пришел бы конец. Не идиоты же служат в Чернигове! – доподлинно сообразят при расследовании, скором.

Посему резидент тот, непригодный отныне для скрытного использования и ставший, вследствие сего излишним, аки червь в яблоке, был по убытии Путяты с Молчаном предан некоей трясине, навзрыд голося пред тем…

И хотя вынужденно задержался Булгак с выездом из-за кончины престарелого отца и последующих надлежащих церемоний, времени, полагал он, еще достаточно, дабы дважды ублажить давние свои чаяния. Особливо ж возгорелось в нем ретивое, когда по итогам последней проверки доложили – уже по прибытии его на дозорную заставу: тур пасется в том же месте, где и был выявлен. И точно красавец он!

Яснее ясного, что сие волнительное известие надлежало как-то отметить. Предполагал ограничиться малым, а получилось, как получилось. И пробудился Булгак с тяжелой головой, приходя в себя не один час. А когда пришел-таки, не погонял дружину свою, следуя к полю тому не торопко. Понеже некуда было спешить, а вчерашнее излишество болезненно отдавалось в зашее при ускорениях …

LV

Ежели б Молчана из самого конца мая 998-го, за несколько мгновений пред тем, как всадил стрелу в лошажье брюхо, диагностировали бдительные читатели знаменитой статьи в «Правде» от 28 января 1936-го, они с полным основанием могли вывести: в голове сего молодого человека – явно, не пролетарского происхождения, что вызывает вопросы об его социальной изнанке, сущий сумбур вместо музыки героической битвы с классовыми врагами!

А и впрямь! – растерялся, было, младшой в первой своей битве. И незачем тут приукрашивать! Бой – отнюдь не гламур, слащавый и показушный, и пахнет он не парфюмом, а проливаемой в нем кровью…

Едва вдогон трели Шуя с дозорного древа ринулся он к своему Серку, затем оседлал и выскочили они, впятером, в поле, где уже сближались двенадесять черниговских и Путята с Берендеем, и услышал он глас старшего родича: «За вятичей!», за ним – ответное: «За Киев!», персты его встрепенулись дрожью и все заколотилось в нем…

Тут же – потемнело, громыхнуло и, сказали бы те, кто читал в Библии о Всемирном потопе: «Разверзошася вси источницы бездны, и хляби небесные отверзошася».

Никто из них – ни в том, ни в ином лагере, отродясь не держал в дланях Библию, даже и такового слова не слыхивал, равно и тур, резво дернувший вбок еще до первого громового раската, рассудив: «Окружить хотят мя! Пора уносить копыта!», а все ж не поддались стихии!