Большая ловитва

– Прости нас, старшой, неразумных! Не ведали мы, причиняя обиду…

И солидарно поддержали его иные…

Берсень изобразил сомнение: простить, аль нет? Все же простил!

Ему и дела не было до подчиненных злодеев, опостылевших за примитивность, ничтожность в желаниях и полное отсутствие рвения к профессиональному росту.

И давно уж вывел он: способны сии отбросы токмо глушить кистенями в разбое да жрать медовуху с гулявыми девками.

Ни размаха в них, ни полета! Мелкота…

Даже Осьмой, единственный не совсем убогий, был бы последним в прежних его коллективах, разбойных.

«Ноне упокою Молчана, лягут и остальные с ним, а добычу пущай берет себе ватага! – мне она ни к чему. Как дележ начнется и лай, кому больше хапнуть, скрытно покину их вместе с Осьмым, многое посулив ему. В пути же упокою, пожалуй, и Осьмого – из предосторожности…».

Так прикидывал в канун налета, готовясь к убытию в иные края, где ожидал его партнер по торговле, старший совладелец двух ладей, плававших по Оке и реке Итиль, он же единоличный собственник трех теремов, прогулочного челна и конюшни на седмь лошадей, промышлявший и деньгами в рост…

LII

«Война войной, а обед – по расписанию!» – некогда приказал своим интендантам король Пруссии Фридрих Вильгельм I, страстный курильщик и матерый вояка, известный как «король-солдат», изловчившийся зачать в интервалах между походами на супостатов 14 детей от супруги своей Софьи. И не осмелились прекословить сему императиву монарха те снабженцы в военной форме! С той поры прусская армия прибавила в агрессивности, ведь жить ей стало лучше и веселей.

Доброгнева не являлась современницей оного пруссака, не служила в его армии, да и в Пруссии никогда не бывала – по той уважительной причине, что в начале одиннадцатого столетия такового королевства, за без малого седмь веков до его образования, не было и в помине.

А славная жена аналогично славного Молчана, сколь ни превозноси ее, все же не была рекордсменом долгожительства, подобно достоверно запечатленным ветхозаветным персонажам: Адаму, опочившему в 930 лет, Сифу, преставившемуся в 912, Кананаину, до срока покинувшнму земные пределы в 910, и даже вельми младому в оном достопочтенном ряду Ною, о коем доведено в Священном Писании: «Ною было пятьсот лет, и родил Ной Сима, Хама и Иафета», а в шестьсот он осилил построить достопамятный ковчег для сохранения от Всемирного потопа себя, своего семейства, равно и избранной живности – чистой и нечистой, каждой твари по паре…

Все ж, даже не примеряясь дожить хотя бы до четырехсот с лишком, соблюдала она – со всей непреложностью и тщанием! – правило: «Обед – по расписанию!» И стало быть, проводив мужа и смахнув невольные слезинки уголком платка, приступила она к готовке.

Дневной прием пищи наметила из гороховой каши и пареной репы, ничуть не сомневаясь в востребованности сих блюд старшими сыновьями, да и самой были они по вкусу. Не окажись же в отлучке Молчан, ту кашу, всю распаренную, уплетали бы не в три, а в четыре ложки, а вслед доскребывали.

Невелика печаль, что пучит от нее в утробе, зато отменно вкусна она у Доброгневы, не отнять!

А почему? Да потому, что оная хозяюшка никогда не ленилась ни до варки еще, ни таче!

Загодя перебирала сушеный горох, отделяя негодный, дробила его, замачивала на ночь, заливая холодной водицей и оставляя разбухать, утром опять перебирала. При варке вовремя снимала жирную пену, а когда докипала вода на донышке, наново добавляла кипяток – иначе всю кашу испортишь. Вот и получался смак!

Оттого-то и не сомневалась: когда выложит вслед пареную репу, сразу по выпеканию хлеба дозревавшую в печи в большом горшке с водой на донышке, будет солидарно одобрена и она.

И воздадим должное: даже предуготовляя дневную трапезу, она размышляла не токмо об ее наполнении! Куда пуще была озабочена информацией Молчана о возможном налете лиходеев на беззащитное от них городище.

Иная бы лишь и думала вслед, где укрыться ей с детьми, дабы не достигли вороги. Не таковой была Доброгнева!

Разве не она с азартом осваивала оружие, предложенное мужем? Именно, что с азартом! А обучаться стрельбе из лука сама и настояла! Наловчилась бы и добывать дичь, да муж возревновал к ее успехам …

При всех своих неоспоримых достоинствах Доброгнева точно не являлась кроткой голубицей, безропотно переносящей, когда ее мутузит голубь. И ни за что не подставила бы вторую щеку, врежь ей кто-то по первой, незамедлительно ответив выскребыванием зенок из чуждых орбит!

Не быв по природе мстительной, наизусть помнила она все обиды, кои претерпела сызмальства и доселе. А ведь зря! Ибо многая память – многие печали. И в дурном настроении могла подолгу перебирать худые воспоминания, словно бусины четок, надувшись на весь белый свет, аки мышь на крупу.

Впрочем, становилась вслед отходчивой, ежели муж, почуяв ее печаль, накатившую, догадывался вовремя молвить доброе слово – словно авансом. Однако за всю их супружескую жизнь догадался он о сем, либо пожелал догадаться, не боле раз, неже перстов на обеих дланях.

А встань поперек ее супружества подлая соперница, вознамерившись увлечь Молчана, затем и увести его, починял бы ту, бесстыжую, челюстно-лицевой хирург по срочному вызову, и не факт, что сумел…

Есть женщины в селищах и городищах вятичей особливой боевитости, переходящей порой и в лютость!

И когда дошла до полной готовности каша, а Храбр с Беляем уж ерзали в нетерпении у стола, мысленно постановила она, исчислив, взвесив и найдя искомую диспозицию: «Докажу ему, и городище спасу! И не изловчится он возразить, когда вернется… Враг будет разбит, победа будет за нами!»

Диспозиция же, предложенная Молчаном, не согрела душу ея, в коей уже запели боевые трубы! Ведь показалась она избыточно осторожной, хотя и из самых лучших побуждений, мужниных. А Доброгнева пришла уже в ажитацию, точно скаковая лошадь под жокеем, нетерпеливо перебирающая копытами, пред тем, как рвануть со старта.

По уважительной причине сей не все наставления бывалого супруга расценила она стратегически верными. Скажем, восприняла пораженческим его наказ: «Ежели почуешь недоброе, без промедления собирай детей, и беги с ними к валам».

И рассудила, уже воспылав азартом возможного боя: «Ни шагу назад!»

Не одобрила Доброгнева и иную директиву Молчана, в коей заподозрила умаление и недооценку ее морально-волевых качеств: «При необходимости испроси совета у Скураты и Балуя, ежели окажутся рядом. Проверены они боем и не убоятся любых лиходеев».

Не убоятся они! А рази ж она боится?!

Было, однако, в наставлениях Молчана и дельное, кое пришлись ей по душе. К примеру, захватить с собой, торопясь к валам, все оружие в доме.

«Валы – пустое: отступать – не станем! Перенести же оружие к месту возможной засады для ворогов, кое определю позде, разумно сие!» – мысленно постановила она, всецело согласившись с завершающим наказом Молчана: «Аще понадобится, не жалейте с Храбром ни стрел, ни сулиц, ни ножей, а ты и топорика! И не страшитесь ни на миг…».

Ведь Доброгнева и в мыслях не держала страшиться!

И еже приспело позвать Храбра с Беляем к столу, подытожила дальнейший план действий. Перво-наперво, сразу вслед обеда надлежало обежать товарок из числа тех, кто не в поле, и покрепче духом, нежели иные.

Довести до них о грядущей угрозе, дабы надавили на своих мужей, кои заняты ноне ремеслами – пущай всполошатся и те, осознав, что вскоре злодеи начнут сильничать их женок, еще и жилища сожгут. Да вразумить, что спасение для сих, в портах, одно: бросить, немедля, свои работы, изготовить оружие, а оно в городище имелось на всякий случай у каждого мужа, а затем прибыть вооруженными на общий сбор во дворе ее дома.

По завершении целевых указаний, следовало тут же направиться к Балую, живущему неподалеку. Уклонился он ехать на торг, хотя и неведомо, отчего. Возможно, совестно ему пред Молчаном и иными отъехавшими.

«Передам ему об опасениях Молчана, доведя: пущай, немедля, бросает свою кузню и снаряжает кого-то из своих малых оповестить Скурату, своего друга, да Гладыша, соседа! – дабы поспешили они, при оружии, в наш двор, – наметила Доброгнева. – А попробует увильнуть Балуй, натравлю на него Весняну, жену! – под каблуком он у нее, втайне блудящей с Гладышем. Аще воспротивится Весняна надавить на мужа, шепну ей, что ведома мне тайна та – враз шелковой станет!»

По всему выходило: соберется под два десятка мужей с оружием, да с пяток молодцев, коими обозначались те, кто превышали по возрасту отроков, однако еще не женились – тоже вооруженных. Не малая сила! Лишь бы успеть изготовиться до налета и всех отстроить!

«А ведь отстрою!» – решила она. И приступила к исполнению …

LIII

Булгак прибыл на службу весь в благодушии от предвкушения. И уже собирался отъезжать, дабы, проверив и два иные узилища, находившихся под его попечением, приступить в полуночную пору к осуществлению задуманного, как доставили некоего простофилю, решившего сэкономить на продажной любви. А оказался сей скрытным связным Хмары с Землей вятичей!

Чудо, сколь добычливо проведя допрос, бравый тиун ощутил, что привалило ему, превыше всяких чаяний, будто на лесной тропке нашел серебряный слиток, размером в бычью ногу.

Одного не допер Булгак! Шальная удача – девица бойкая и ежели не приголубить ее мигом, незамедлительно достигнув вслед безоговорочной взаимности, упорхнет она к другому, боле смышленому и прыткому, да и не обернется даже! А он, затянув с предварительными ласками взамен решительных действий, непростительно промедлил…

Ему бы безотлагательно ринуться верхом к высшим начальствующим Секретной службы в Верхний град, дабы тут же объявили они охоту на ловчего-резидента. А он отправился на доклад к ним значительно погодя – по завершении второго допроса.

Пред тем Булгак отчасти преуспел. Выпотрошив малодушного связного до самой его хребтины, выведал, что третьего дня тот конной депешей отправил в Центр пять пергаментов, свернутых в трубки и переданных ему Хмарой, а ромейские чертежи были скопированы именно на пергаменте.

Узнал, что с прошлого лета по нынешнее, депеш для Центра было осьмь.

Установил и место, где находится тайная конюшня, поднадзорная связному.