Большая ловитва

С кем, единственным, согласен иметь дело? Лишь с тиуном Годуном, чьи приметы известны ему, о коем окольно знает от доверенных своих из подчиненных сего тиуна, что тот – человек свирепый, зато держит слово.

Хотя дирхемы он все одно проверит – не со свинцом ли? Аще выявит примесь либо подмену, передача сведений закончится, еще не начавшись.

И зря понадеется Годун, что сумеет выследить его отход, разместив соглядатаев своих в зарослях на том берегу, дабы отобрать полученные дирхемы, подло зажулив их! На сей случай, зная в тех зарослях каждый куст, подготовил он таковую каверзу, что не покажется мало ни самому Годуну, ни всей Секретной службе Киева! Посему пущай и не пробует!

Станет поджидать он, схоронившись в прибрежных камышах, и лик его будет закрыт черной повязкой по самое чело. А Годуну надлежит подплыть с дирхемами на одиноком челне, без сопровождающих, и начинать удить – для отвода надзирающих за ним зенок его подчиненных. Тогда он и выплывет, скрытно, прикрытый бортом челна от соглядатаев с противоположного брега.

Однако и рта не раскроет без предъявления оплаты!

Все оное должно быть донесено лично Годуну, и никому иному, не позде вечера следующего дня! И открывается для Михалапа таковая возможность отличиться и повыситься в скрытном чине, коя выпадает токмо раз в жизни! Ведь возлюбит его Годун за великую услугу, оказанную им всей Секретной службе Киева! Еще и наградит разовой выплатой в двойном размере! И слава о нем разойдется по всей сыскной службе, на зависть иным осведомителям…

А дабы не взбрело Годуну, что замышляется уловка супротив него, Михалап уже сей миг получит даром троих киевских, кои давно уж доносят им, ромеям. Сих можно отправлять в застенок, немедля! И назвал мнимый торговец войскового сотского Душана, детского Торопа из младшей княжеской дружины и младшего тиуна Девятко из киевского сыска.

Один из них – Девятко, точно доносил ромеям. А Душан и Тороп причинили много горя нашим соплеменникам, и были в крови, выше локтей, когда Святослав ходил в Землю вятичей для грабежей и злодейств.

– Вот каковой была наживка твоя, – вырвалось у Молчана.

– Таковой, и вельми уловистой! – не без самодовольства, зримого, подтвердил старший родич. – Ведь на нее клюнул и старший тиун Светозар, начальствующий над Годуном. Громадный чин в Секретной службе Киева, о коем и не чаял я!

По докладу Годуна, одобрив предложения того о согласии выкупа секретнейших данных за триста дирхемов, решил и он присоединиться, тряхнув стариной и покусившись на грядущую славу Годуна, дабы не досталась тому одному. Тем паче, Девятко уже дал признательные показания, пройдя две дыбы и три прижигания.

Душан и Тороп пока упорствовали, однако, по уверению мастера-палача, вот-вот должны сознаться и они. И ведь сознались! Причем, в самый канун убытия Светозара со Годуном на озеро – с охраной, и под предлогом ловли карасей на уду. Три признания кряду окончательно убедили их, что небескорыстный мнимый торговец вельми сведущ.

Помню, когда еще издали завидел я, что плывут к нам в челне двое, обеспокоился и изготовился отменить задуманное. Однако, чуть погодя, рассмотрел, что на веслах – Годун, а рядом с ним сам Светозар, решил рискнуть.

И в разгар недовольства фальшивого ромея с черной повязкой по самое чело, державшегося за борт челна, выкатившего двум именитым чинам за дирхемы, привезенные в мешке, хотя могли бы сообразить, что приметен он, и лучше бы в двух кошелях, подплыл я под водой со срезанной камышиной во рту. И дотронулся до подчиненного своего, подавая ему условный сигнал.

Челн мы мгновенно перевернули вдвоем! И удостоверился я, что недаром обучали его умениям подводного удушителя: при моей посильной помощи ловко разобрался он с обоими!

Ни тот, и не другой даже пикнуть не успели…

И еще раз отличился он, когда, бесшумно нырнув в самую глубь, поднял со дна мешок с дирхемами, коей нельзя оставлять было не токмо из соображений скрытной наживы. Ведь извлекая утопленников и обнаружив его, киевский сыск сразу и сообразил бы, что нечисто дело!

А тут списали на несчастный случай, обрадовавший многих сыскных, ибо и Светозар, и Годун отличались свирепостью нрава, злопамятностью и мстительностью. И никто из подчиненных не мог сказать о них доброго слова. Потому и расследовали, спустя рукава…

Да где же, в конце-то концов, Булгак?! Елико добираться можно?! Уже начинаю тревожиться, не заподозрил ли он чего, не ускользнул бы от меня…

– А чего ж тревожиться? Ты ведь и сам ускользал от него! – вновь проявил ехидство Молчан, наново утомленный многословием старшего родича, равно и приводимыми им деталями: допрежь дойдет до сути, заснуть можно!

– Будя! – воскликнул Путята, впадая во всамделишный гнев. – Пресеклась моя терпеливость!

И высказал в адрес своего младшего родича таковое, что никак нельзя привести из соображений благопристойности…

L

Была та Прекраса главной и многолетней полюбовницей мечника Бажена, состоя и женой Истомы – ловчего-старейшины старшей княжеской охоты. И по рождению первенца ея, вскоре и сообразили все, что вряд ли зачинал его муж. К пяти же годкам того мальца отпали и последние сомнения: рыжий, конопатый, курносый – точь-в-точь Бажен, коему всегда все сходило, аки с гуся вода, по причине близкого родства с главным воеводой Свенельдом.

Еще три года тому, вслед за тризной по Люту – сыну и наследнику Свенельда, убиенному по приказу древлянского князя Олега, среднего брата Ярополка, что и предопределило будущую междоусобицу, Бажен, став ближайшим советчиком главного воеводы, возрос боле прежнего. Сильно прибавил в потаенных своих доходах, провозглашая, что живет токмо с жалованья от князя, отстроил дом – подлинно дворец, обзавелся личной конюшней, где и иноземные кони были, и вожделел уже боярства.

Свенельд же, бывший еще шесть лет тому десницей князя Святослава, а до того шуйцей княгини Ольги, напрочь сокрушив древлян и ограбив их подчистую, являлся закоперщиком похода на иноземные города с катапультами, прельстив обещаниями богатой добычи иных воевод и даже князя Ярополка. И скопированные чертежи хранились, под особым надзором, именно у него.

Ноне же, всего за полгода сильно утратив прежнее влияние при князе Ярополке и сдавая одну былую позицию за другой – из-за интриг воеводы Блуда и в пользу того, он убыл из Киева собирать войско для отражения варяжской рати под началом Владимира Святославича. Не подозревая при сем, что коварный Блуд, главный его соперник при княжеском дворе, окончательно переметнулся к Владимиру и уже измыслил, как извести Ярополка, предварительно запугав его, что и сделал потом.

Секретные же пергаменты Свенельд доверил перед отъездом на хранение Бажену. Из покоев оного мечника чертежи, в его отсутствие по выезде на охоту, и исчезли…

А кто был вхож в те покои?

Жене своей, Ружице, Бажен дозволял появляться там единожды в году – в ночь накануне праздника Лады – богини брака и семьи, из опасения, что иначе прогневается она и сурово накажет его за хроническое неисполнение супружеского долга. Прочее время проводила она в собственных покоях на другой половине дома, разделяя с мужем лишь вечерю, когда за общим столом собирались и дети их – юного и отроческого возрастов.

За уборкой в покоях Бажена лично надзирала ключница Богдана – главная над всей домовой прислугой, имевшая столь вздорный нрав, что даже самые кусачие и гавкучие псы, завидев ее, мигом поджимали хвосты и спешили слинять подальше.

Некий Добыш в личине поставщика к двору княжьему заморских вин, попробовал, было, привлечь Богдану к скрытному сотрудничеству, понеже, вразумлял ее он, крепчают внутренние вороги на тайном иноземном содержании, при том, что никогда не дремлют внешние, и должно неусыпно бдеть даже и в покоях своего хозяина, о чем ему, Добышу, при исполнении, докладывать. А обернулось для него вельми уныло.

Борзая ключница, полувековая, не боявшаяся ни Перуна, ни злобных банников-женоненавистников – нечисти, промышлявшей в мыльнях, ни тиунов из сыскного ведомства, не промедлив, ринулась выцарапывать бойцу невидимого фронта очи его, карие, стремясь и выдавить их из орбит! Однако, из-за разницы в росте, пришлось довольствоваться глубоким, сообразно величине когтей ее, процарапыванием сугубо враждебных ланит.

А еже они воспалились, ведь не соблюдала Богдана опрятность своих когтей, и не смогли помочь Добышу в спецлекарне, лишь обмазали чем-то вонючим, пришлось обращаться к знатному целителю Кудеяру – тайному ревнителю выявления внутренних ворогов по линии Второй главной управы, состоявшему в скрытном ведомственном чине осведомителя первой потаенности.

Вместе с тем, была она безусловно предана Бажену, хотя терпеть не могла полюбовниц его, при том, что Ружицу не терпела еще боле.

Обстоятельства сии исключали вероятность лукавых подходов к ней вражьих сходников, ибо не спустила она даже прыткому служивому Секретной службы, не прикоснувшись к личине его, скрытной, однако не пощадив натуральную.

В покоях тех была – с обратной стороны, куда можно подняться, минуя густой придомовой сад, исключительно с черного входа, содержащегося под замком, и тайная дверка с еще одним замком, тоже вне контроля Богданы. А ключи от них, помимо самого мечника, имела Прекраса, и лишь она одна, как самый близкий Бажену человек и в Киеве, и за его пределами.

Булгак давно уже проведал о том из собственного скрытного источника – от ее задушевной подруги именем Белослава, с коей вступил не токмо в агентурные сношения, втайне от вышестоящих над ним. Поелику, задолго до хищения секретных пергаментов, затаил он мечту продвинуться по службе с помощью всесильного главного воеводы, раз уж собственные начальствующие тормозили его. И решил начать с извилистого выхода на Бажена.

Путь к достижению лакомой цели избрал он таковой: соблазнение задушевной подруги Прекрасы – личное знакомство чрез нее с самой Прекрасой – личное знакомство с Баженом чрез Прекрасу – личное знакомство со Свенельдом чрез Бажена. Предполагалось, что главный воевода вскоре сообразит, елико полезным может оказаться, аще приблизить его, столь даровитый тиун, недооцененный в Секретной службе, хотя чудеса творил он еще в Чернигове и уже в Киеве арестовал матерого затаившегося ворога.

Отчасти уже преуспел он. Дюже невзрачная Белослава, ибо иных задушевных подруг у красавиц и не бывает, отнюдь не воспротивилась ему, будучи завистливой к блудежам Прекрасы и охочей до любовных забав, на кои скупился ее муж. Вслед познакомился чрез нее с главной полюбовницей мечника. И когда мысленно сравнил вынужденную свою возлюбленную, от коей воротило его, и приходилось понуждать себя, с неверной женой ловчего-старейшины, сравнение оказалось сильно не в пользу Белославы…

По совершению кражи чертежей греческой катапульты, осмыслил он данные, накопленные в общении с Белославой – постылой, зато полезной. Ибо золотое правило сыска: с лица воду не пить, был бы осведомитель хороший!

И четко вывел: надобно копать либо в ближнем окружении Прекрасы, либо в ближнем окружении ее покладистого Истомы. У Прекрасы такового не имелось, поелику ей вполне хватало, из предосторожности, одной Белославы, мухортой. Оставалось окружение ловчего-старейшины старшей княжеской охоты, с коим – фальшивым отцом своего первенца, Прекраса предусмотрительно сохраняла ровные отношения, не дозволяя ему ничего иного; впрочем, он и не домогался очередности с мечником.

Главное затруднение заключалось в том, что в окружении гостеприимного и хлебосольного ловчего-старейшины состояла чуть ли треть старшей княжеской охоты. И хватало меж них удальцов, не вышедших за пределы младости!

Прекраса же, пылкая, давно пресытившаяся Баженом, имевшим и других полюбовниц, опричь нее, имела обыкновение заглядывать на пиры Истомы со товарищи. Явно высматривала, кому б из ловчих отдаться ловчее!

Ежели преуспела она в сем, мог ли ее избранник оказаться вражьим сходником под видом служивого старшей княжеской охоты? Еще сколь мог!

А способен ли оный сходник выманить у нее, либо, что еще вероятней, выкрасть на время, ключи от черного хода и тайной дверки, и проникнуть, никем не замеченным? Даже сомнений нет! – сходники, они ловкачи. Сам он, Булгак, точно не преминул бы!

Вслед начал он исподволь прикидывать, в свободное от службы время, в ком таится злодей, совершенно упустив из виду, что к отгадке можно привлечь и Белославу. И лишь вечор, пребывая по необходимости в ее объятьях – первый раз за многие дни, понеже сначала некогда было ему, да и желаний не возникало, а потом нельзя было ей, осенился он!

И велеречиво молвил – с вкрадчивой нежностью в тоне:

– Умаялась ты! И меня умаяла… Лучше тебя и не встречал никого! Рядом с тобой не токмо Прекраса, пожухлая, а и любая из киевских прелестниц померкла. Ничтожен погасший огарок супротив горящей свечи!

– А она пожухлая, на твой пригляд? – встрепенулась Белослава, не в силах скрыть радость свою, кою Булгак, понятно, провидел.