Большая ловитва

Известно нам, радетелям княжества Киевского: оба они замыслили извести князя Ярополка, кормильца нашего и благодетеля. В заговор вступили, скрытный!

Вожделеют отравить князя греческим ядом. А вслед отворить киевские врата печенегам! – позде и на Чернигов навести кочевников сих, кровавых…

Однако не успеют они, ведь выявлены. И скоро будут казнены!

Хотите на плаху аки пособницы их в сношениях? Будет вам плаха! А ваши тела, блудливые, бросят в чистом поле – на радость стервятникам и волкам, не сытым… Готовьтесь, и ждите! Недолго осталось!

И Булгак представил, как затрепетали Забава, Любава и Новица, не ведая в простоте своей, что начальная стадия шантажа никогда не бывает ласковой. Да и по собственной его спине давно уж струился холодный пот…

Вслед дорогой гость совершенно секретной мыльни справился о чем-то, а у кого Булгак не видел, ибо невозможно с равной успешностью подглядывать и подслушивать, ежели дырка не толще перста. Приходится выбирать одно из двух!

И услышал Булгак суровый глас обличителя:

– Признавайся, как зовешься, пособница!

– Заб-ва-ва, – пролепетала та, запинаясь…

– Забава, значит, – чуть потеплел голосом вконец освирепевший, было, гость, оставаясь, по предположению Булгака, на лавке и в полном обнажении. – Жить бы тебе, да жить.

Совсем ведь еще юна! И товаркам твоим, злосчастным, тоже б избежать живота лишиться…

Токмо чем спасти-то нежные ваши выи от неминучей секиры на плахе? Ведь даром никто не помилует. Заслужить надобно! Ясно тебе?!

Ничего не услышал Булгак в ответ от Забавы. И сообразил, что не в силах уж и слова вымолвить, она затрясла главой, являя понимание и подчинение, а вполне возможно, и обмочилась с перепугу от таковых угроз.

– А они? Хотят ли они на плаху? – опять посуровел голос дорогого гостя, определенно имевшего в виду Любаву и Новицу. – Ежели не хотят, а говорить невмочь, живо на колени!

И не усомнился Булгак, что мигом исполнили они.

– Даже не ведаю: что делать с вами? – огласил дорогой гость после некоторого молчания, отведенного, как предположил Булгак, на изображение глубокого раздумья. – Собирался уже везти в узилище где вас изготовят к казни. Приказ таков! А вдруг озарило мя: может, повременить чуток?

Однако, о чем тогда докладывать начальствующим? Раскаялись, мол, девки, что вступили в сговор на убиение князя с подвойским-злодеем, и искупиться жаждут? Да за подобную речь меня самого под секиру бросят! Начальствующим не слова нужны, а донесения о приведении в исполнение!

Что же затеять, дабы спасти вас хотя бы на день-другой? А рискну! – попробую. Выложите мне тут же – по-простому, по-бабьи – все, что ведаете худого о подвойском и воеводе, о разговорах их и злостных помыслах, и обо всех их привычках гнусных – даже и в мыльне сей.

Чем гаже расскажете о них, тем боле поверят вам начальствующие, когда доложу им. Глядишь, послабление дадут, и отделаетесь одним клеймлением, а казнить и не станут сразу! А ежели об очень худом доложите, могут и до милости снизойти, временно отменив клеймление …

Сейчас же ополоснитесь, и винитесь, немедля, сколь сможете!

Излагайте о злодеях самую лютую хулу!

Жду от вас токмо худа о них, и ничего, опричь худа! А иначе – плаха вам и секира!

«А ведь и впрямь доведут меня до плахи девки сии, блудливые! Понапрасну благоволил им, неблагодарным. И токмо избранным мужам подкладывал! Выложат все, что ведают обо мне, и даже то, чего сам о себе не ведаю», – сообразил Булгак, пропотевший уже насквозь.

Однако, хотя и с изрядным трудом, а все ж взял себя в руки, понеже не был он трусом. И принудил себя к размышлению, спешному, кто Будислав сей и можно ли открутиться от беды.

Кем состоит оный обличитель? На быстрый ум пришли лишь две очевидные вероятности. Или тем, кто подослан от завистников воеводы, мечтающих сбросить его с лакомого стяжательства в Чернигове, или вражьим сходником, отправленным для выведывания и дальнейшего шантажа воеводы и самого Булгака, дабы изменнически доносили они.

Скорее всего, сходник он – уж больно ловок в запугивании. Таковому мастерству долго обучаться надо у бывалых наставников! А служит кому?

По вельми скорому разумению Булгака, лазутчик мог служить либо ляхам, либо вятичам, не менее враждебным Киеву. Кто же направил его?

Ляхи или вятичи, ляхи или вятичи, ляхи или вятичи? Ляхи! – они еще наглей!

В любом случае, следовало незамедлительно задержать и примерно наказать на месте лживого обличителя.

Ежели направлен он врагами воеводы, худо ему будет! Тот не пожалеет сил, чтобы покарать его за навет подлый, узнать, от кого он, а вслед отправиться в Киев и воззвать к князю за злой умысел врагов его. «И тогда я – герой, еще и воевода вознаградит!» – сразу же и прикинул Булгак.

Ежели направлен он от ляхов, будет ему еще хуже! За пособничество врагам воеводы, скрытным, всего лишь обезглавят, а здесь и на кол отправят!

«И тогда еще больший герой я, весь в почете и славе! И в Киеве заметят! Статочное ли дело: подвойскому одолеть сходника от ляхов?!» – возрадовался он в душе. И наперед даже возгордился собой …

Осторожно обойдя мыльню, заспешил он припрыжкой, резвой, к гостевым домам – за подмогой. И уже на ходу определил, что привлечет к исполнению примерного наказания двух доверенных челядинцев, смекалистых и послушных ему во всем, переведенных сюда на повышение из бирючей на черниговских площадях.

Что немаловажным было, Здравень и Могута – здоровяк и силач – полностью соответствовали своим имянаречениям, что не сулило мерзавцу, обозначившему себя Буриславом, ничего хорошего.

Булгак всегда привечал сих молодцев за рвение по службе и голоса зычные, слышные далеко вокруг. И в бытность их бирючами добился через воеводу повышения им жалованья, ставшего вровень с палаческим. Ноне им и предстояло исполнить роль палачей, хотя и без смертоубийства…

Наспех наказав дворне в малом гостевом доме, чтобы стерегли Забаву, Любаву и Новицу, когда прибудут они, он отозвал на природу Здравеня и Могуту. И наскоро поставил задачу: предстоит им рукава засучить! Ведь выявлен ворог воеводе, Чернигову и всему княжеству Киевскому! Сей миг таится он в мыльне – под видом купчины Бурислава.

Однако не Бурислав он, а засланец, дюже опасный при задержании! Князя нашего, любимого, извести затеял! Печенегов на Чернигов наводит!

Стало быть, нечего церемониться с ним! А Могуте – особое задание: одеть по железному кольцу с шипами на четыре перста десничных.

– Воевода вас не забудет! – заключил он…

XLVI

«Елико ж напрягал он свои чресла, Отчизны ради? Прямо мученик!» – прыскнул в душе Молчан, смешливый.

А неправ был он, по младому своему неведению, не постигнув еще базовых основ разведывательной деятельности во вражьем логове. Ведь иное сладострастие по форме – сущая мука по сути!

Посему, к примеру, вряд ли смог бы он повторить беззаветный подвиг оперативника Хмары от 974 года, когда резидент Любослав приказал тому срочно сблизиться с Голубой – старшей помощницей ключницы жены князя Ярополка Святославича.

Было ей шестьдесять, а вовсю румянилась, зело страхолюдная видом и статью! Око с бельмом, родимое пятнище на носу, четыре зуба на весь рот, вся в морщинах, кривобокая и сгорбленная.

Еще и злобная. Изводила всех девиц, многих, бывших у нее в подчинении: кого ущипнет, кого огреет тяжелым, кого оговорит пред ключницей и порке подвергнут ту. А одна даже руце на себя наложила, не выдержав издевательств изо дня в день.

И обозначить Голубу каргой, мало будет!

Однако состояла в полном доверии у ключницы Купавы, коя была наперсницей княжеской жены-гречанки. А Ярополк делился самым сокровенным с женой той.

И ясным было прозорливому Любославу: тот, кто станет полюбовником Голубы, получит чрез нее доступ к информации такового уровня, что выше и не бывает!

Отчего ж резидент Секретной службы вятичей в Киеве решил отдать на заклание лону оной кикиморы именно агента Хмару, принося его в жертву, аки агнца?

Да никто не подходил лучше! Возраст – двадесять четыре, ровно в полтретью младше срока Голубы. Зело пригож – все девки сохнут! Смекалист и проверен смертью ворогов, упокоенных им.