Большая ловитва

– Не иначе, Булгак вечор перебрал лишнего, и зенки никак не протрет. А еще на тура собрался! Не ожидал от него, – с приметным разочарование в гласе молвил Путята.

– Родич мой старший, ежели время выпало, доскажи! – токмо что не взмолился Молчан, опустившись даже до некоторого подобострастия, кое не украсило его.

Старший родич покачал головой – как бы в раздумье, согласиться ли. И было очевидно, что пред боем иссякло у него желание к воспоминаниям.

Однако все же отверз он уста свои:

– Уж сказывал тебе ране, погиб мой начальствующий на допросе у Булгака. Все вынес, никого не выдал. Честь ему и слава!

– Разве погиб он? Не баял ты о том, – не без опаски возразил Молчан.

– Не успел, поелику ты перебил меня, дерзостно, предположив, по недомыслию своему, что выследил его Булгак, – не преминул восстановить истину Путята. – Не выследил! Пострадал Любослав по чужой оплошке. Хотя и собственную прибавил…

В киевском Нижнем граде, низинном, вдоль правого брега Днепра, изобиловавшем мастерскими и торговыми рядами, один доверенный мой человек, не назову его имени – еще не время, ладил бочки на продажу и слыл добрым бондарем.

И состоял в бондарной мастерской, коей владел он, некий ученик – ловкий, а нерадивый. Не раз доставалось ему от строгого хозяина. И озлился сей, и решил отмстить!

Таче начал выслеживать. Понеже начальные уроки оного искусства ему еще допрежь преподал младший брат его отца. По службе метельник – помощник вирника, сбиравшего налоги и взыскания за уклонения от оных, он состоял в тайной дружине добровольного доносительства. А в нее входили особо бдительные киевляне, скрытно надзиравшие даже за ближними своими, а не токмо за всеми иными, коих оглядывали подряд.

Не поверишь, почти ничего не получали они от киевского сыска за свои бесценные услуги – разве что по шкурке векши на праздник Перуна, а доносили из чистого рвения, не замутненного алчностью и корыстью!

Чему ж удивляться, что особо ретивым и прилежным ревнителям выслеживания и доносительства предлагали со временем перейти на постоянную службу – младшими соглядатаями, с перспективами завидного служебного роста до просто соглядатаев и даже старших из них. И никто не отказывался!

А самые совершенные могли дослужиться из старших соглядатаев до осведомителей второй потаененности с награждением по выходе на заслуженный отдых почетными кистенями – с правом на ношение и применение.

Долго не получалось у того ученика унюхать, выведать и нагадить. А все ж повезло ему!

Единою, в час, когда в мастерской обедали в подсобном помещении, а уже перекусившего ученика, оставили надзирать за входом в основное, явился неизвестный. И справившись, где хозяин, и узнав, что снедает он, попросил передать ему нечто, обернутое в кусок ряднины, сказав: «От Громобоя сие!»

Громобоем скрытно нарекли мы за голос его зычный некоего Чурилу, давно покойного, бывшего в родстве с Голованом – оружейником при младшем воеводе Всеславе и преданным нам полянином.

Ученик пообещал, и – сам понимаешь ты, любопытный не по чину, развернул, едва тот вышел.

И узрел он перо копья странной формы, мигом сообразив: не приносят таковое в мастерскую по изготовлению бочек! Зачем бочарам мирным, всегда послушным власти и любящим любого князя, острый наконечник от боевого оружия?

Не крамола ли въявь?! Что-то тут скрытное!

Передав оный сверток, подлый ученик еле дождался, вечера, когда отпустил его хозяин. И выйдя из мастерской, припустил ноги к старшему своему родичу, избранному незадолго пред тем в совершенно секретный совет нижнеградского отделения тайной дружины добровольного доносительства.

Во счастье ему и на несчастье нам, метельник вернулся домой до срока, отпросившись у своего вирника под предлогом невыносимой зубной боли, мешавшей ему днесь сбирать недоимки у лукавых неплательщиков. Взаправду же, намылился он с двумя соратниками отправиться в добровольный дозор по скрытному подслушиванию разговоров беспечных киевских обывателей, ведь в Нижнем граде по преимуществу обитает торговый и ремесленный люд, болтливый, и богато там рынков.

Вдруг, по неосторожности, кто-нибудь ненароком ляпнет нечто чуждое и злокозненное? Будет тогда, чем порадовать киевский сыск! Тем паче, было неподалеку и одно узилище с застенком предварительного заключения.

И оттого метельник – доброволец и тайный дружинник, встретил младшего своего родича с явным неудовольствием. Мол не до тебя мне! Уже в дозор выхожу!

Все ж снизошел и с неохотой согласился заслушать взволнованный доклад. И сразу же по завершении оного внутренне воспылал! Ведь ощутил мощный позыв к подвигам на ниве доносительства и выслеживания.

Вслед, возбудившись весь, метельник справился, где сейчас может быть обидчик его младшого. Узнав, что почти наверняка еще в мастерской, подсчитывая выручку, проверяя, готовы ли к завтрему клепки, обручи и днища, и подсчитывая выручку за день, воспрянул он еще боле!

И вскричал, уже в пылу: «Бежим к твоей мастерской!»

Что тут сказать? Ничтожный доноситель, червь навозный, блоха в человечьем обличье, а поди ж ты, оказался разумнее многопытного Власта…

Эх, даже проговорился я в досаде и печали! Забудь, и не вспоминай! Ни к чему тебе лишнее. Меньше помнишь, слаще спишь!

Продолжаю рассказ свой, скорбный. Дождались-таки они!

Наш человек вышел, и – зашагал по направлению к реке Почайне, в коей позде Владимир-князь, учинив на горе киевлянам крещение, бесовское, утопил кумиров Перуна и Волоса. И два соглядатая следом.

Хотя бы раз обернулся он для проверки, топает ли кто за ним, чуть ли не нога в ногу!

А нет же! – шагал себе и шагал, доколе не подошел к жилищу некоему, и ступил внутрь его.

Выяснить, кто проживал там, было недолгим делом. И устремились они к тому из киевского сыска, кто заслуживал доклады метельника на стезе скрытного пригляда и тайного подслушивания.

Столь радел сей младший тиун о незаменимом своем доносителе, добровольном, что единожды уговорил своего начальствующего поощрить метельника на праздник Перуна – за особливые рвение и ретивость – не одной шкуркой векши, а двумя!

Однако поначалу усомнился даже он, несмотря на полное доверие к метельнику. Решил: переусердствовал тот! Как никак, а Любослава знало пол-Киева уважаемым горожанино, происхождением из некогда знатного рода, и владельца лучшей в граде косторезной мастерской, куда спускались за покупками и заказами даже из именитого Верхнего града.

Вместе с тем и обидеть ретивого доносителя представилось ему неверным. Ежели метельник впадет в расстройство, может упасть его рвение! Зачем доводить до сего?! Посему отправился он к своему начальствующему, прихватив и соглядатаев.

Однако и начальствующий, в чине тиуна, поначалу не загорелся, зная, что у Любослава есть связи, и могут найтись влиятельные заступники. К тому ж, и прямых улик не было, одни подозрения. А мало ли что могло привидеться юному прохиндею, явно мечтающему свести счеты со своим хозяином?

И скорее всего, доносу не дали бы хода. Однако начальствующий решил, на всякий случай, обсудить с двумя соратниками своими – в равном ему чине. Одним из них оказался Булгак, надзиравший за узилищем, возведенным поблизости. Он и взвился, почуяв наживу, сыскную!

Не ведаю, каковые резоны приводил, а все же настоял он, убедив остальных в необходимости немедленного обыска.

И тем же вечером нагрянули к Любославу сразу шестеро вооруженных под началом Булгаком, вызвавшегося возглавить! Он не впускал их, да тут же выломали двери под предлогом неподчинения приказу.

Знатную обнаружили добычу! Не токмо злополучное перо от копья!

Любослав готовил к скорой отправке рогожные мешки, заполненные с предельной аккуратностью. И по крайней неосторожности, стояли они у него заднем помещении. А в них – стрела с секретным оперением, особое кресало, предполагаемое для десятских и сотских в княжеском войске, опытный образчик новейших наручей, позаимствованный у ромеев, однако не принятый пока на вооружение войска, уменьшенный круглый щит, удобный при метании сулиц, клей для прилаживания наконечников к стрелам – не из рыбьего жира, а из каковых-то древесных смол, и многое еще другое …

Не утаю, что особое кресало, и новейшие наручи раздобыл старший родич твой, и немалых трудов стоило мне сие!

Содержимое рогожного мешка могло вельми пригодиться пытливым умельцам из наших скрытных мастерских. Опричь того наконечника к копью.

Ибо выяснили мы спустя, он, двушипный, представлял переделку из охотничьего под боевой, хотя и для охоты убойность его была мала. А уж в бою копьем с наконечником сим можно поразить токмо ратника совсем без доспехов. Много ли таковых ратников?

– А дале-то что было? – не утерпел Молчан. Ибо его интересовали не избыточные – до мельчайших деталей – подробности, а голая суть. Ведь опасался, что не успеет услышать главное ране, чем прибудут гости из Чернигова.

И не понимал он тогда, что даже бойцам невидимого фронта, а особливо, тщеславным в душе, чешется хотя бы раз в жизни выговориться и покрасоваться своими подвигами пред кем-то из особо доверенных ближних. Касаемо же избытка подробностей, разведчик, ажно и дьявол, кроется в деталях.

… Путята покосился со зримым недовольством, а все ж, против своего обыкновения, стерпел недозволенную дерзость младшого. И продолжил:

– А дале заточили Любослава в застенок, к утру и преставился там. Запытал его Булгак до смерти!

Громобоя, Голована и еще троих, меж коими был и старший помощник Любослава, десница его, изловчился переправить в Землю вятичей я, младший тогда помощник Любослава и шуйца его. Остался аз тогда в Киеве и за себя самого, и за старшего помощника, и за Любослава. И отныне отвечал за всех, кто перешел в мое подчинение. Наперво, сам восстанавливал, сам соединял наново, сам и решал…