Большая ловитва

Не надела Доброгнева тот браслет – из внутреннего недоброжелательства к старшему родичу своего мужа, и впредь всегда игнорировала…

XXXVIII

Меж тем, Молчан удостоверился: все в сборе. И вывел в мыслях: «Либо не донеслось до них известие о Жихоре, либо решили они презреть его».

В любом случае предстояло действовать по намеченному плану. И да поможет всем Стрибог!

В канун особливо опасных дел Молчан не избегал взывать к небесам.

Вот и в ожидании схватки с отрядом Булгака, обратился он к Стрибогу, Даждьбогу, Перуну и Сварогу – богу неба и небесного огня. Обращался не вслух, лишь шевелил беззвучно губами.

И не расслышал, что обозначился сзади Путята, спросив чуть ли не в ухо:

– Досталось тебе от Невзора? Не подслушивал я, а вем: досталось! У Невзора иначе и не бывает.

Однако в бою мало ему равных. Могуч! Единожды меня, раненого, спас, когда с дружиной Владимира-князя бились. На себе вынес…

Доверяю ему, равно самому себе. И ты доверяй: суров он, зато надежен. Истинный вой!

Молчан обернулся. Путята уж облачился в кольчужный свой доспех с наручами, из ворота коего проглядывала чистая рубаха василькового цвета.

Белого он не чтил, полагая, что тот боле годится для одежд на погребальном костре в мирные дни, а на смерть в бой идучи, лучше всего васильковый.

И уверял, похохатывая: «В рубахе такового окраса, особого, я на том свете точно приглянусь Ладе! И подберет она мне, богиня брака, невесту – самую пригожую изо всех покойниц!»

Решив, что верным было бы восстановить перед боем самые лучшие отношения со старшим своим родичем, Молчан попробовал подольститься:

– Родич, вспоминал токмо что о подвигах твоих, киевских, и аж завидки взяли! Мне бы то, да не сумел бы…

Герой ты! – и не стану баять по-иному. Горжусь, что в родстве мы!

Путята вначале не поддался на столь бесстыдную лесть чрез всякий край. И молвил с откровенной недоверчивостью:

– Что-то странна речь твоя, горячая, будто улещиваешь красную девицу. Не похоже сие на тебя…

– Знамо, не похоже. Ведь выправился, осознав неправоту! Теперь-то, перед схваткой, нет резона таиться. Может, и боле повинился бы, да токмо сам ты немного рассказывал о своих подвигах, – живо оспорил Молчан старшего родича, одновременно запуская, аки живца, и лукавство.

И клюнул Путята!

– Ладно, будь по-твоему! Раз еще нет соловья иль кукушки с дозорного древа, и в нетерпении я, поведаю еще об одном свершении в Киеве – чисто время скоротать… Все одно, боле нечем отвлечься.

Однако учти: едва встрянешь, сразу же и прерву речь!

– Родич, о чем ты?! Осознал ведь я, и каюсь за прежнее! – пылко воскликнул Молчан с таковой искренностью, что чуть сам в нее не поверил.

И одновременно изготовился к потоку многословия, зряшного, присущего Путяте-рассказчику, любившему излагать во всех подробностях.

– Тады приступаю, – молвил старший родич. – Было сие за год до моего срочного убытия из Киева.

Получил я приказ из Земли вятичей от начальствующих своих: уничтожить вражье гнездо по изготовлению бессмертия и злата.

Не утаю – теперь можно – удивился я: зачем исполнять оное? Однако с приказами не спорят!

Тем гнездом, злокозненным, являлась совершенно секретная обитель личного волшебника князя Ярополка, утаенного даже от ближних его бояр, не говоря уже о волхвах, всегда ревнивых к чужим доходам. Поелику доморощенные киевские чародеи и маги заморского обучения, знающие иноземные языки и даже таинства чисел, промышляли – однако сие строго меж нами! – на одной и той же делянке.

Аще получали с нее завидный урожай одни, непременно чувствовали себя обделенными иные. Отсюда и обоюдная злоба…

Каждый день кудесник, именем Фрастен и происхождением из варягов, никогда, кажется, не спавший, напрягался над превращением ртути в чистое злато. Дабы затем, уже в киевских мастерских, отливали, по освоении данного волшебства, множество слитков.

Сие, по мечтаниям Ярополка-князя, позволило бы Киеву, не имеющему золотоносных рудников, обрести таковую казну, что и войско перевооружить хватит, и стать сверхкняжеством! Подозреваю: оное и натолкнуло моих тогдашних начальствующих на мысль: пресечь таковое во избежание!

А бессонными ночами продолжал Фрастен создание эликсира бессмертия для князя – с грядущим приемом по три капли натощак каждое полнолуние. Было заготовлено множество вершков, корешков и порошков магического свойства, общим числом седьмсот, включая и содержимое склянки с величайшей драгоценностью – чудодейственной мочой единорога.

Имелось даже совсем уж бесценное сокровище! С виду представляло оно обычную щепку – таковых полно в любой мастерской, работающей с деревами, и выметают их после работы, аки мусор. А та была еще и обветшалой, годившейся, на беглый пригляд, лишь на растопку.

На деле же, истово веровал Фрастен, она была исполнена невообразимого волшебства, являясь частицей сандалового ларца-реликвария, где некогда хранилось малое извлечение из кучки, оставшейся после самосожжения птицы Феникс с регулярным жизненным циклом ровно в тыщу лет! Вследствие чего, гласило давнее предание, та птица, восстав из своего пепла и прихорашиваясь, обнаружила недостачу махового пера на шуюем крыле.

И столь огорчилась от невосполнимой утраты в изначальной комплектации, равно и душевного непотребства злоумышленников, воспользовавшихся для совершения хищения временным отсутствием ее в полном обличье, что решила не перерождаться вновь, наказав: еже спалит себя по наступлении очередного отведенного срока, развеять прах, во избежание иных посягательств на него!

Ибо рассудила: лучше уж навсегда сгореть дотла, чем в следующий раз, при таковом повреждении нравов, возродиться вообще без крыл, да и клюва, подвергаясь насмешкам и уничижениям десять столетий кряду…

Чудо-щепка предназначалась для помешивания волшебной смеси на завершающей стадии изготовления эликсира для вечного бытия земного.

Волшебнику сему токмо намедни, и я об этом ведал от доверенных людей, доставили с оказией из дальнего Кордовского халифата секретную посылку от тамошнего мага Менахема, знакомого ему с юности, по совместному обучению в школе практического бессмертия. Содержала она, опричь щепотки высушенного и истолченного корня мандрагоры, небывалой магической силы, слиток неведомого металла, потребный для новых опытов, а также зашифрованную инструкцию, запечатленную на пергамене с вязью арабских букв.

И погрузился я в раздумья: посредством чего исполнить тот приказ? Фрастен денно и нощно изыскивал вечную жизнь и сотворение злата на верхнем уровне пристройки к пустовавшему запасному княжьему терему. Его возвели на случай пожара в первом, дабы было куда переселиться самому князю с домочадцами, ближней его дружине и многочисленной челяди.

Охрана, надзиравшая за входом в сию пристройку, состояла из вооруженных до зубов мордоворотов самого грозного вида, кормящихся и ночевавших на нижнем ее уровне. Мимо них не проскочила бы и мышь!

Все же имелась у мя зацепка в лице старшего над ними – княжьего гридня Мокши, повышенного из личных телохранителей воеводы Блуда. Изловчились мои доверенные люди и застигли на исполнении греха, не подобающего мужской природе, оного Мокшу с неким Чаяном, старшим челядинцем в княжьем дворце, бывшим в особом доверии у огнищего тиуна, управлявшего всей дворцовой челядью. При том, что оба были женаты.

Видать, не хватало Мокше, красномордому, и Чаяну, женоподобному, мест в подсобных уголках княжьего терема, где и не подобраться было к ним при совершении непотребства!

Додумались отправиться верхом в отдаленную дубраву, измыслив предлогом: надышаться-де им лесным духом, да соловьев послушать. Вот и послушали! Везде был у меня зоркий догляд!

Сказывали мне, перепугались сии блудники, застигнутые, до полной бледности, и даже персты их подрагивали.

А еже не дозволили им надеть порты, представившись тайными стражниками скрытного сыска под секретным попечением лично князя Ярополка, и пообещали доставить в сем виде, срамном, в узилище – для неминуемого наказания, незамедлительного, тут и взмолились они! И выдав, не сходя с места, сокровенные сведения о пороках и лихоимстве многих важных лиц княжьего двора, поклялись служить честно и без оплаты.

Не умолчали они даже об одном боярине, утаившем перстень самого князя, оброненный им в мыльне, а опричь того, небезразличного к отрокам, состоя ране в недостойных сношениях и с женоподобным Чаяном.

И по следам того задержания задумал я некую хитрость, памятуя, что чрез седмицу Ярополк соберет в княжьем тереме совет с участием большой и малой дружин, куда непременно явится и Мокша.

Он и явился! А едва вышел после совета из терема и направился к пристройке той, приблизился к нему добрый молодец в богатом обличье. И внутренне затрепетал Мокша, его узрев! Ведь был тот одним из тех, кто застукал его с Чаяном и боле остальных угрожал. А вслед и не встречался он с ним, ничуть о том не жалея.

И став пред Мокшей вплотную, молвил негромко ему сей:

– Вижу, узнал мя! Да не дергайся ты: не кусаюсь! Улыбнись, ажно старому другу, не то пожалеешь и изойдешь кровавыми соплями, сидючи на колу! Не знает пощады к ослушникам тайная стража наша!