Большая ловитва

Прежде прочего, овладела сулицей. Уже вскоре научилась ловко втыкать ее в мешок с соломой, укрепленный на уровне мужской груди. Муж подсказал, что смертелен для ворога укол в треугольную впадинку между грудиной и горлом. А внимая его показам и наставлениям, наловчилась и метать оное оружие, попадая им шагов с десяти в крупную репу, не уступавшую в поперечнике изрядному кулаку Молчана, насаженную на вкопанное копье.

Передал ей Молчан и начальные навыкам обращения с боевым ножом, указав: «При росте твоем, мужского ниже, всегда бей в брюхо, а получится – поверни нож в ране. С намотанными на него кишками никому не выжить! А ежели навалится кто на тебя, а нож держишь в деснице, полосни им по чуждой вые, да лезвие протяни с оттягом – точно испустит дух злодей сей!»

Однако даже не помышлял обучить ее метанию ножей: искусство то требует сильной мужской руки и многого времени, дабы овладеть им. Не для женок сие!

А вот легкий боевой топорик в самый раз им! Он и рубит лучше меча, и пробивает глубже, и удобнее на ближнем расстоянии. «Руки твои короче мужских, а стало быть, чем ближе ты к ворогу, тем труднее ему замахнуться на тебя, либо отвести руку для колющего удара. В сем сила твоя! – вразумил жену былой ратник. – Размахнувшись, бей с десной стороны, целясь в надплечье. Ежели ж попадешь наискосок в место, откуда выя растет, и того лучше!» И сам Молчан удивлялся, наблюдая, сколь скоро освоила Доброгнева технику сих ударов, отрабатывая их на свиной туше, поставленной стоймя.

Еще боле удивился Молчан, обнаружив, по завершении краткого курса молодого бойца, что зело понравился он Доброгневе! И столь вошла в азарт, что попросила обучить ее и стрельбе из лука!

А едва попытался вразумить, что не женское дело – лук, а с его собственным, боевым, и не управиться ей, оспорила, немедля: «Зато управлюсь с малым луком, что подарил ты Храбру, чая его в охотники!»

И непроизвольно чесанул Молчан темя: нечего было возразить!

Ибо вятичей, коих предполагали к охотничьему промыслу, обучали владению луком еще с пяти годков, да и Храбру было уж шесть. А Доброгневе – под тридесять, и сил у ней боле, чем у малого. Пришлось уступить ее напору…

Освоив тот лук старшего сына, и столь ловко, что даже возревновал Храбр, у коего в ту пору не получалось и правильно наложить стрелу, Доброгнева придумала новое! Захотелось ей на охоту, дабы проверить в лесу, целя в дичь, обретенные навыки! А сыновей есть с кем оставить всего на день.

Услышав сие, Молчан поначалу подлинно онемел, а вслед – в неистовство пришел! Ведь Доброгнева на гордыню его посягнула, не понимая того!

«Еще и попадет с первого же раза! – прикинул он, ярясь. – И нос свой задерет до небес! Затем и хвалиться станет: для нее-де и ловитва – нехитрое дело! Каково ж мне, первому охотнику во всей округе, будет выслушивать сие?! А вдруг прознают давние завистники, да потешаться надо мной начнут? Ведь непременно скажут, премного радуясь: мол, измельчал Молчан, коли жена его промышляет дичь, а сам-то, видать, уж неспособен… Ни за что! Никогда!! Близко не подпущу до леса!!!»

И напрочь отказал ей! – в самой невежливой манере. Хотя и дозволил изредка упражняться и с сулицей, и с ножом, и с боевым топориком, и даже с луком. Порой и упражнялась она, когда Молчан уходил на охоту.

Однако покинул Доброгневу былой азарт, будто его и не было.

И обида разъедала душу, и саднила в сердце, точно харкнул на них Молчан собственной желчью. А ведь тщилась она, как лучше, о похвале мечтая…

Теперь же ощутил Молчан сожаление. «Зря я вспылил в ту пору. Попусту на нее окрысился! Неправедно облаял! Не заслужила она такового», – мысленно покаялся он. Однако повиниться вслух – даже и не подумал.

А вслед обратился к жене:

– Не серчай, ежели что! А дабы не тревожился я за вас, когда отъеду, снеси в клеть оставшиеся три сулицы, а с ними и нож тот, с коим обучал тебя, и топорик второй мой – мне-то и одного хватит.

Храбру же накажи проверить свой лук, новый, и стрелы перебрать, да держать при себе – с ножом засапожным, пока не вернусь…

И напряглась Доброгнева, и без того вся встревоженная худыми предчувствиями.

А осознавала, ведая мужа, почти, как себя: не резон встревать с вопросами. Ежели захочет, сам откроет!

Он и открыл, с осторожностью подбирая каждое слово. Ведь и остеречь надобно, и не допустить лишнего беспокойства у жены. Посему скрытая лесть будет вельми уместной.

– Ты как-то – еще когда закапало с крыш, баяла мне: мол, развелось в лесах лиходеев! И опасалась, что могут набежать они на городище наше.

Вспомнив поутру те слова твои, рассудил: а ведь всякое может быть! И похвально предостережение твое, берегинюшка ты моя! Лучше излишняя опаска, нежели беспечность от скудоумия да лени! Хотя и не верится мне…

Похвала за предостережение вельми порадовала Доброгневу, а от ласкового слова «берегинюшка», коего не слышала от Молчана за все лета их супружества, аж зарумянилась она.

– А посему – вот мой наказ! – продолжил ее любимый муж. – Едва почуешь недоброе, без промедления собирай детей, и беги с ними к валам. Никакие злодеи не набегут оттуда! – напасть они могут токмо снизу, от реки. Там и рассудишь, вместе с иными, кои вокруг будут, как не поддаться ворогам, допрежь не прибудут с полей – вам на выручку.

При необходимости испроси совета у Скураты и Балуя, ежели окажутся рядом. Проверены они боем и не убоятся любых лиходеев.

Покидая дом, не забудь оружия в клети – памятно мне, сколь ладно управляешься с ним. Все оставь, а оружие – захвати! Прикажи от меня Храбру: чтобы нес его, а лук свой и тул со стрелами доверил Беляю. Тебе же хватит и малого в руце.

Аще понадобится, не жалейте с Храбром ни стрел, ни сулиц, ни ножей, а ты и топорика! Беляй же пущай с Третьяком хоронится.

И не страшитесь ни на миг, помня о скорой подмоге!

Выслушав Молчана, пообещала Доброгнева: аще случится недоброе, исполнит мужний наказ в точности. Как велено, тому и быть! И отлегло у Молчана на сердце, ведь не сомневался, что жена его не устрашится любой напасти и устоит пред ней, сумев и сынов сберечь.

А все ж не предполагал он, сколь размахнется Доброгнева с его убытием на торг…

XXXVI

Узнав, наконец, о роли, предназначенной ему, Молчан, внутренне обрадовался, что не придется пускать стрелы в людей Булгака, ни в чем не повинных пред ним. Особливо в ловчих – уж точно не причастных!

Загодя пожалел коня черниговского злодея. Открылось ему, зачем Путята наказывал взять три стрелы со срезнями. Не для тура их намечал!

А касаемо тура, по всему выходило: предстояло тому уцелеть, и огорчало сие. Однако днесь не столь уж мечталось ему, как накануне, о рогах, вожделенных. Ведь до него, новичка в ратном деле, окончательно дошло: никак не обойдется без крови – уже не миновать оного, и много ее будет, а может, и его собственная.

И время ли размышлять о пустом?

Время прилаживать тетиву!

Приладив и натянув ее для проверки упругости, извлек из тула все стрелы, наново осмотрев каждую из десяти. Оказались в порядке все три сулицы, равно и боевой топорик с подсапожным ножом, с коим он был неразлучен еще с отрочества. Оставалось удостовериться, хорошо ли привязан конь да приторочить оба тула и топорик. А дале, предварительно ласково огладив Серка и высказав ему добрые слова, осторожно водрузиться в седло, попробовав привстать в стремени.

Вслед за испытанием сим Молчан с радостью ощутил: десное колено, и без того почти не беспокоившее уже при ходьбе, вполне выдержит стремя, и не станет помехой для пуска стрел на скаку. С той же осторожностью он мягко спустился оземь и начал облачаться в пластинчатый свой доспех.

А облачившись, не без труда натянув шлем, и взяв в шуйцу можжевеловую рукоять щита своего, округлого, вдруг ощутил прилив азарта, как пред большой охотой. И вмиг отлетели от него даже остаточные сожаления!

Не осталось в нем и мысли одной, опричь о грядущем бое. Ни о Младе, ни о родителях, ни о туре.

На коня! – вперед, и скорее б!

Мысленно он уже взлетел в седло, изготовившись рвануть вскачь, однако пришлось прерваться. Ах, как не вовремя затребовал его Невзор! – на самом волнительном месте…

Неизменно глядевший лишь исподлобья и отчасти косоротый Невзор, обвел собравшихся строгим взором, словно ощупывавшим каждого в явном недоверии к тому. Все были на месте, исключая Левшу в смотровом дозоре. Зато стоял Берендей, коему, вроде бы, полагалось выслушивать перед боем токмо от Путяты, из чего Молчан сразу вывел, что Невзор и точно второй по старшинству в их отряде.

До указаний по существу Невзор потребовал полного внятия, выразительно посмотрев при этом на сжатый кулак свой. Добавил, что спрашивать его могут, токмо испросив разрешения на вопрос. И началась сущая придирчивость!

Будимиру было резко предъявлено, что засапожный его нож вылез из голенища аж на половину перста боле положенного и может выпасть при скачке. Первуше основательно досталось за доспех, сидевший на нем и в самом деле кривовато, однако надо ли было орать из-за столь малого огреха? А Берендей выслушал о себе многое, о чем не принято высказывать при красных девицах, за неплотно затянутый узел на привязи его коня. И Молчан, замыкающий в сем разборе, ясно осознал: крепко получит на орехи и он.

И получил! Да столь, что заполыхали его уши. Невзор, набравший обороты в предыдущих укоризнах, не проявил и тени снисхождения к младшему родичу своего начальствующего.

И даже возраст его – на заре младости, а посему не самый зрелый, не стал принимать во внимание, огласив с ехидством и явным намеком на родственные связи Молчана с Путятой: «Начнется сеча, сопли твои уж никто не утрет! Сам изворачивайся!»

А всего-то и выявил Невзор две оплошки мелкие, ежели и были они взаправду. Две! – а елико пришлось выслушать!

Перво-наперво, недостаточно острый, объявил Невзор, наконечник у одной из стрел – с последующим уязвлением не без угрозы: «Не бывает тупых наконечников у справного лучника! Будь моя воля, отведал бы ты за сие!»