Большая ловитва

Тогда и поведал обычно неразговорчивый с ней Молчан, никак заснуть не могший, а маяться бессонницей одному скучно ему было, как единою, еще в холостой жизни, слышал он зазывное русалочье пение. А все ж не поддался!

И припомнила Доброгнева о том, не подозревая о некоем умолчании у мужа в самом конце его рассказа.

Забредя в самую чащу в погоне за подраненным оленем, Молчан угодил в лешачий круг, и до самых сумерек не мог выбраться из него – тут уж было не до поиска подранка. И дабы поскорее добраться до опушки, где оставил он телегу и паслась на привязи кобыла Каурка, решил сократить путь, рискованно пойдя напрямик через овраг, коему не было ни конца, ни края.

Выбравшись-таки, он ощутил убытие сил и недоумение в утробе, ведь рыскал по лесу весь день, подкрепившись аж утром. И углубился в заросли лещины. Тем временем и луна взошла…

А неподалеку, с десной стороны, протекала речка. И вдруг донеслось до него некое пение, причем не в один голос, однако без внятных слов. «Русалки!» – мигом сообразил Молчан. О коварных повадках сих существ он был премного наслышан еще с отрочества, когда начал хаживать в лес за добычей, понеже на широкой и полноводной реке Москве, рядом с коей прошло его детство, они точно не водились.

Выходя из воды лунной ночью и неведомым образом забираясь на дерева, речные русалки, оснащенные рыбьим хвостом взамен ног, чем отличались они от болотных русалок, оснащенных гусиными ногами с черными перепонками, начинали качаться на самых крепких ветвях, издавая завлекательные мелодии самого задушевного свойства.

Аще находился доверчивый дуралей, подходивший к самому берегу, тут ему и конец! – русалки спрыгивали с ветвей, резвей кузнечиков, увлекали бедолагу в воду, а там доводили щекоткой до смерти.

Хотя иные заслуженные рассказчики уверяли, что никакой щекотки не бывает у русалок и в помине, а жертвы их – непременно мужского пола, испускают дух от сладострастного истощения. Обычно кто-то из дотошных, а хуже того, недоверчивых слушателей выражал недоумение.

А главные сомнения высказывались относительно сплошной чешуи на хвосте рыбьем, защищающей сокровенное у русалки, ровно кольчужный доспех оберегает грудь ратника. И возможно ли тут исхитриться страстям?!

На скептицизм сей следовал четкий ответ маловерам: не след отчаиваться, а надобно угадать по времени! Понеже у русалок регулярно, однако не чаще пяти раз подряд, бывают ночи, когда вольны они, уступая чувственным позывам, сбрасывать хвосты со всей наличной чешуей и принимать чисто женское обличье – вестимо, без одежд. Тогда и голосят они с особым пылом…

А старый горшечник Желан баял, и клялся в честности своей, не всеми принимаемой на веру, что по молодости лично видел лунной ночью чету русалок. Однако не соблазнился ими!

Хотя сами ноги принесли его на звуки, трогательные, почти вплотную к берегу. Уже готов был он всецело поддаться, а едва всмотрелся в них, призывно улыбавшихся ему, разом потухли все его порывы!

Со слов Желана, голосистые певуньи оказались на ближний пригляд далеко не юницами и даже не ягодками из второй половины пятого десятка. Возраст их представился ему ближе к преклонному, однако глазки они строили не по годам своим, а будто гулены из бывалых молодух. И когда кокетливо поводили плечами, сразу и начинали колыхаться, аки полевые травы на ветру, их безразмерные перси.

Еще Желан запомнил, что наели они таковые окорока, будто кормились одними утопленниками, и не бывало у них «рыбных дней».

Длинные власа их, зеленые с проседью – как сказали бы ноне, мелированые, были взлохмачены. И не ухожены настолько, что сии пособницы водяного, похоже, никогда не расчесывались. А та, что была еще старше, нежели иная, оказалась к тому же щербатой – с немногими зубами в остатке, отчего и улыбка ея, обращенная к Желану, вконец охолодила его.

И вмиг выветрился хмель в главе его! И возопил он: «Чур меня, чур!» – прося о подмоге охранного духа, оберегающего от нечистой силы. И ринулся прочь изо всех ног!

Восстановив сие в памяти, Молчан спросил себя: «А не взглянуть ли самому на сию речную нечисть? Ведь Желан и соврать мог. Вдруг, напротив, милы русалки, а не отвратны, и ночь сия для них – та самая? Будет, что вспомнить, иным на зависть!». И даже приостановился, размышляя.

Впрочем, обдумав наспех и доверившись внутренним своим ощущениям, здраво рассудил: «Что за прок слушать пение и прельщаться взаимно, когда кишки от недоеда сводит? Лучше потороплюсь к телеге, зане осталась у меня там половина краюхи в тряпице. А зубок чесночка и без того со мной!».

И последовал он сему резону. Однако, неспешно излагая, благоразумно утаил от жены о первоначальных своих намерениях. И даже не привел честную причину, по коей не направился тогда к реке.

Взамен открыл Доброгневе, что опричь нее никого, даже и русалок, не держит в потаенных желаниях своих с первого же дня брачевания. И растрогалась она, доверчивая! Услышав ее всхлипы, тихие, нежданно проникся и сам Молчан, не вполне искренний, вспомнив и загул свой, изменный, в Царьграде, вышедший ему боком. А она-то, дожидаясь его, верила! И словно во искупление, однако и с нахлынувшей сердечной приязнью, крепко обнял он жену свою, безгрешную супротив него, повернувшись на десный бок.

В ту ночь и зачали они Беляя…

А не прошло и трех дней, Доброгнева выведала у многознающих товарок самый верный отворот от прилипчивых, точно банный лист, русалок: бросить в них полынью. С той поры и стала снабжать его веточками растения оного.

Доживи она, премудрая, до наших дней, вполне возможно, придумала бы способ куда круче!

Скажем, плеснуть из полного стакана неразбавленным абсентом (а оное название и означает по-французски: «полынь»), крепостью не меньше 70 градусов, доходя и до 90, в зенки либо на топлес серийной губительнице экстремалов, беспечных, покарав ее навек. Ибо срамница та, мнившая себя бессмертной, рухнула б с древа, аки мешок с цементом, не успев и пискнуть. И скопытилась еще на лету!

Хотя, с иной стороны, бережливая хозяюшка едва ли б пошла на это, ввиду дороговизны сего зелья, в разительное отличие от бесплатной веточки.

Не бая уже о том, что Молчан мог запросто выдуть его еще по дороге на охоту. И не по 30 капель, разведенных ледяной водой с прибавкой расплавленного сахара, а разом, не разбавляя, и до дна – с непредсказуемыми последствиями, не исключая и полного одурения, еже зайца с медведем спутаешь, и пойдешь на него с рогатиной…

XXXIII

…Аккуратно выложив на дно телеги, выстланное чистой рогожей, рассортированные меха в кожаных мешках и оставив Храбра с Беляем надзирать за ними, Молчан вернулся за оружием, еще не облачившись в дорогой кольчужный доспех – подарок от старшего родича своего по возвращении из Булгара. И подойдя к стене, где оно содержалось, а Доброгнева уж присела на лавке, завершив сбор припасов, задумался, брать ли кистень.

Мог пригодится он, ведь невеликим получалось охранение обоза, и придется вовсю вертеться, отбиваясь. Тут кистень пришелся бы в самый раз. Да вот незадача! – не мастак он был с оружием сим. И оставил его, да и рогатину.

В последний момент передумал брать с собой и лук, решив ограничиться осемью сулицами в туле, рассудив: «Ежели нападут на нас с двух сторон и окажутся вплотную, не успею и натянуть тетиву. А сулицы в таковом бою сподручнее будут! – в кого-то, метнув, попаду, а иного проткну в упор».

Оставалось определиться о времени оповещения тех, кто поедет на торг, о том, что угроза разбойничьего нападения – вельми явная. Прямо сейчас, или позже, уже немного отъехав, дабы избежать перетолков от провожающих?

А непременно спросят они, чего ж не предупредил их еще вечор, едва сам узнал. Что им ответить? Нечего…

Однако, возможно ли было успеть оповестить их? Бегать ночью по всему городищу от избы к избе, поднимая хозяев?

И о чем бы тогда судачили днесь завистники его и иные злые языки? Молчан нисколько не сомневался, о чем. Хором закричали бы, что ослаб он, измельчал, изошел дрожью, страшась ехать чрез лес. Пыжится, а попусту! Не заступник он, не защитник! Нет ему веры боле!

Явно, что прав был его старший родич, поучая младшого: «Никогда не поддавайся стадности! Не иди на поводу у толпы! – отказаться всегда труднее, нежели согласиться, однако превозмогайся. И накрепко запомни: самый подлый в ней тот, кто орет громче всех, подзуживая и будоража иных, а случись угроза, удирает первым».

Однако не отважился он совсем уж пренебречь мнением городищенского общества. И пришел Молчан к окончательному решению: оповестить уже в пути. И подумал при сем – в некое самооправдание: «Не я ноне рвался на торг, а они упросили меня. Из-за них сам рискую. Пусть и они за себя рискнут! А оробеют, захотев вернуться, с них и спрос будет. Не стану им возражать и отговаривать. Поелику не я изошел дрожью!».

Где вернее всего ожидать лиходеев, он определил еще ночью, основательно прикинув перед сном. А в начале того осмысления вспомнилось ему, к месту, напутствие Путяты – перед отправкой в Тьмутаракань…

Высказал тогда старший родич:

– Забудь о царьградском конфузе! По младости с кем не бывало. По себе помню: ромейки, они завлекут, кого хошь, и разумом повредишься! А тут еще и не одна была, а в явном сговоре с башковитыми умельцами. Радуйся, что жив остался, ноги унес, да еще наткнулся на того Нечая …

Редкостно встретить подобное везение. Истинно для мя: даже не в рубашке родился ты, а подлинно в доспехах!

Аще в Тмутаракани, а будешь успешен там, и в Киеве, пойдет иначе, чем наметил я, действуй, основательно взвесив!

Наперед же, столкнувшись с непредвиденностью, чреватой, заруби на носу: ежели будет у тебя хоть толика времени пред схваткой с ворогом, поставь себя на его место, рассудив, что сам бы сделал на нем. Сице и угадаешь его коварные замыслы. Большим подспорьем может обернуться сие…

И Молчан последовал мудрому назиданию своего старшего родича, давно уж павшего. Долго угадывал он в бессонной темноте замыслы Жихаря, дважды вставая испить воды. Собрался уже в третий раз отхлебнуть из ковша, а вдруг понял: похоже, угадал.

Место возможной засады не вызывало у него никаких сомнений. Беданов камень – там, где замедлялся любой обоз! Оный Бедан запечатлелся в памяти поселян, проезжавших сим маршрутом, неразумным ухарством, вследствие коего сумел оправдать свое имя бедой, организованной им на собственную выю.

Предыстория из уст очевидцев того ДТП начала одиннадцатого века сильно рознилась в деталях, что обычно и бывает со свидетельскими показаниями. Одни утверждали, что Бедан, едучи во главе обоза и заспорив с Дубыней, ехавшим вслед, чья кобыла резвее, избыточно разгорячился и выкрикивал срамное, другие – что срамцом тогда, напротив, Дубыня был, третьи – что громко сквернословили оба, а четвертые клялись, что Бедан, скареда от рождения, пил из экономии одну воду, исключая разве, когда его угощали.

Однако все сходились, что Бедан, незнамо с чего, заорал вдруг на савраску свою, смиренную, и приступил нещадно охаживать ее кнутом. И заржав с подвизгом, рванула она, чуть подскочив вначале, и понеслась, аки жеребец лихой! А мчащаяся за ней телега подпрыгивала, тарахтела и столь круто кренилась на обе стороны поочередно, что непонятным было, почему никак не перевернется.

И все очевидцы затаили тогда дыхание в недобром предчувствии,

Впереди был единственный на всем пути крутой поворот – с огромным валуном, в двух шагах от дороги. Никто и не пытался выкопать его, перенеся в сторону, ибо реализация сего намерения представлялась заведомо невозможной. А посему все возницы притормаживали, подъезжая. И следовали со всевозможной осторожностью. Все! – за роковым исключением.

Извечное жизненное правило: кто не рискует по глупости, чаще остается цел.

Ополоумевший Бедан рискнул и просчитался. Резко кувыркнувшись в воздухе, выброшенный из телеги, пал он загривком на валун, свернул выю и незамедлительно испустил дух. И осиротела неправедно взгретая савраска, когда встала-таки она, а по бокам ее стекала обильная пена. А сокрушалась ли оная бессловесная животина об утрате неадекватного хозяина, неведомо сие…