Большая ловитва

Те соглядатаи были вскоре наказаны, сообразно ихней подлости. Наверняка обрадовались им днепровские рыбы!

Не промедлило и отмщение за Любослава!

В середине осени пятерица киевских кораблей сгорела на их стоянке за одну ночь. А позде утопли в лесном озере два наособицу важных чина Секретной службы, киевской. В муках издох младший воевода Гремислав, лютый ворог вятичей.

Не дотянулись лишь до Булгака. Дважды пытался я, да ловок он!

А настал час, когда и он не дотянулся до мя. Хотя почти преуспел.

Случилось сие из-за измены моего помощника.

Не положу на него зряшной охулки: до поры умел и полезен был. Подчинялся токмо мне, и не знал никого, помимо. Главной задачей имел: прием и отправку курьеров из земли нашей.

Еще использовал его для мелких надобностей, не скрытных. И доверял лошадей покупать для конных эстафет. В лошадях он, не умалю, разбирался…

XLII

– А с чего ж угодил он в Булгака лапы? Сам ведь баял, что умелым был, – полюбопытствовал Молчан.

– Я баял: до поры! – резко отреагировал Путята. – И добавлю тебе, несмышленому: в самый канун, когда попался, успел он отправить с эстафетой таковые сведения, что я и ноне не вправе поведать о них. Одно скажу: не было им цены!

А умелые и попадаются чаще, понеже самонадеянны они. Где самонадеянность, там и безрассудство с беспечностью! А где беспечность, жди беды… Не будь упомянутый Громобой столь беспечен и тороплив, разве передал бы он перо от копья чужому, а не из рук в руки, дождавшись хозяина бондарной мастерской? Да ведь и Любославу было не след содержать тот рогожный мешок у себя дома… Вот и помощник мой впал в безрассудство.

И ведь предчувствовал я допрежь! О замене его просил, срочной, чрез главного своего помощника, коего отзывали на повышение. Убеждал: выдохся он до срока! Стал склонен к срывам. Скверно отзывается на замечания и почти не поддается внушениям. И становится неуправляемым!

Всего ж опаснее: оказался, сверх всех пределов, падок на баб! – причем, на любых. И не вправе я был охолостить его! – куда ему с таковым-то изъяном?

А позде, когда в Киев приезжал проверяющий, то передал мне от старших начальствующих: придется потерпеть, дондеже не подготовят нового…

И угодил он в застенок к Булгаку. Да таковым образом, что и вспоминать противно! Чистая дурь была, и не относилась к его обязанностям, скрытным.

Оплошал он в прибрежных кустах, когда уж вечерело. Попался на девке гулявой! Не сошелся с ней при расчете за ее труды. Зажулил. А она и завопила на всю округу: «Люди добрые! Бесчестит меня охальник сей!»

Он дернул прочь, однако по песку не очень-то разбежишься. А тут навстречу ватага рыбарей с уловом. И скрутили его! И доставили в ближайшее узилище с застенком временного заключения.

А за оным карательным учреждением надзирал Булгак! И на беду нашу, оказался там, еже привезли моего помощника. С полудня пребывая в том главном киевском узилище, собирался он уже отъезжать, основательно отобедав, ведь еще два узилища были под его попечением. И с неохотой спустился в подвал, когда доложили ему о задержании некоего детины, что бежать пытался. А таковые дела Булгак полагал ниже умелости своей и навыков.

Добавлю, что по наблюдению нашего доносителя, еще по приезде пребывал он в самом добром настроении, никого не предал хуле еще с порога, что редко за ним водилось, порой даже улыбался, что случалось еще реже, а раз и снизошел до шутки над нижестоящими. До того дошло, что даже расщедрился на похвалу палачу за пыточное усердие того, а сие было вообще неслыханным делом! И все терялись в догадках: с чего бы им оная благодать?

За свою скаредность, чреватую при недоплате за продажную любовь, мой помощник должен был отделаться лишь клеймом на чело и несколькими годами в остроге, однако вытащили бы мы его оттуда вскорости, а уж вслед определились, что делать с заклейменным придурком.

Однако Булгак терпеть не мог северян, а уж особливое обличье их изучил наизусть за долгие годы в Чернигове, главном граде Земли той. Всегда, когда мог, измывался над ними.

И пока раздували огонь и готовили пыточные инструменты, на случай, ежели станет отпираться новоявленный узник, Булгак, отойдя в угол, вполголоса сказал, осклабившись, пыточному мастеру, а пыточный подмастерье подслушал: «Ужо попугаю сего бестолкового на дорожку, а то с самого утра скучаю. Пущай свои порты прямо при мне замарает, обделавшись по плечи! – тогда и отъеду».

И не откладывая, спросил со всевозможной свирепостью в голосе:

– Вот и попал ты, изменщик, в руце мои! Доподлинно вем: ворог ты лютый всему княжеству нашему – поздно уже отпираться! Давно за тобой следим!

Выбирай: либо сразу повинишься, что на князя Ярополка замышлял, и кому подчинялся в злодействе сем, либо дыба и пытка огнем!

А таче на кол посадим. И когда он сквозь утробу твою пройдет, поздно будет каяться!

И каково же было удивление его, когда задержанный сразу и объявил:

– Все скажу! Во всем повинюсь! И начальствующего своего назову! Токмо не надо огня и дыбы…

Спасся я чудом.

В застенке, куда угодил подлый помощник мой, служил пыточным подмастерьем некий бедолага, состоявший на разовых выплатах у моего доверенного человека.

Не был он в чести ни у мастера, ни у иных подмастерьев по причине редкостной своей неумелости, равно и безалаберности.

То не наладит толком дыбу, то забудет раздуть угли в жаровне, где раскаляют щипцы, то не вымочит в молоке кончик кнута из сыромятной кожи, то скверно заточит затупившиеся шильца. И по мнению своих сотоварищей, не проявлял должного рвения в самих пытках! А время от времени нарушал главный закон пыточного сообщества: сдавать в общий котел все вещи умученных для последующей продажи за полцены на мелких рынках киевских. Ведь умеючи, можно отстирать даже окровавленную рубаху, а браслеты либо кольца из обуший даже отстирывать не надо. А он не раз утаивал, в свою корысть!

Потому и дожил до седых волос, не продвинувшись по службе. Его и держали-то из жалости, поелику был обременен семьей: семеро по лавкам. И любой приработок к малому жалованью принимал за большое счастье.

Привлечь такового легче, чем оземь плюнуть! А нас вельми интересовали киевские узилища. Даже в самом секретном из них был у нас человек в чине младшего тиуна, очень любивший мзду.

И держали мы за правило: аще будет в застенках предварительного заключения, либо уже в подвалах для постоянного содержания что-то особливое, докладывать, не откладывая. И чем раньше, тем выплата будет щедрей!

Едва помощник мой начал выкладывать Булгаку все, что знал, пыточный подмастерье сразу сообразил, что за известие о сем, мало будет одного серебряного дирхема, надо запросить два.

И едва узник выговорился, а Булгак милостиво разрешил ему передохнуть чуток, отпросился у пыточного мастера сбегать домой к себе, а жил он неподалеку, дабы наскоро перекусить – ведь с самого утра во рту ни крошки!

И получив согласие, ведь Булгак милостиво отменил пытку, и не было в нем особливой надобности, помчался он к доверенному моему человеку под личиной владельца лавки для одиночных рыбарей. Сей закупал товар в мастерских и продавал с небольшой наценкой, отчего и шли к нему покупатели.

Торговал острогами, плетеными вершами и мордами, пешнями для пробивания льда. А главную статью дохода его составляли железные крючки – сей товар пользовался особым спросом, и особливо, крупные железные крючки с петлей для крепления лесы и жалом с оттяжкой бородкой, удерживавшим пойманную рыбу, дабы не сорвалась она. На таковые ловили осетров, сомов и судаков крупных.

Мчаться к нему от узилища было не столь уж долго, и вскоре открылось моему доверенному лицу известие: выдан я Булгаку! И расплатившись с подмастерьем пыточным, не пожалев двух дирхемов, тут же закрыл он свою лавку, прихватил кошель свой, немалый, и поспешил седлать коня.

– Еще бы узнать, что делал тогда Булгак, и отчего оплошал с Путятой, – подумалось вдруг Молчану…

XLIII

А в тот час Булгак продолжал пребывать в пыточной камере застенка предварительного заключения. И изготовляясь к очередной порции вопросов задержанному агенту вятичей, грыз от волнения ногти. Ибо непреложно осознавал: привалила ему большая и нежданная удача, в дополнение и развитие вчерашней, коя может сильно поднять его во мнении руководства!

А сколь нужна была она ноне! Ведь после смерти Любослава при пытке, едва не остался он без службы. Переусердствовал пыточных дел мастер!

Однако недосмотрел и сам Булгак, ведший допрос. И справедливо указали ему проверяющие на грубую ошибку! После дыбы, огня на жаровне под пятки и шила под ногти, намереваясь приступить к ломке перстов клещами, опрометчиво было облить его сразу тремя ведрами холодной воды из погреба-ледника. Хватило бы и одного ведра! А сице – не выдержало сердце.

Хотя кто ж предположить мог, что Любослав откинется всего от двух ведер, избыточных…

За промашку сию намеревались сурово вчинить Булгаку, как томителю, неразумному. И с превеликим трудом отвертелся он, сославшись на приказ старшего над ним – тиуна Кукши: «Выведать со всей строгостью! Запытать, изменника сего, аще молчать будет! Обратить в мешок с костями!».

Пришлось и присовокупить, в разор себе, щедрые дары женам проверяющих тех, а они обожали заморские благовония. И у Булгака сводило скулы от злости, едва приходило ему на ум, елико дирхемов истратил он тогда!

Да и в сыскном промысле явный урон вышел. Откинулся вражина, а с ним – концы в воду! Не открыл, на кого работал. Не оставил даже ниточки!