Большая ловитва

Всего за год продвинулся от стажера младшей княжеской охоты до младшего ловчего и уже на виду у его начальствующих. Уважителен со старшими. Беспрекословен при исполнении приказов. Вельми крепок к хмельному. В меру экономен в личных расходах. А сколь красноречив!

И сможет ли Голуба, оголодавшая без мужского участия, не втюриться в сего ясного сокола, когда откроется он в чувствах? Невозможно оное!

Правду сказать, когда Хмара выслушал распоряжение Любослава, свет помутился в очах его и токмо что не зашатался он. Ибо не раз зрел старшую помощницу ключницы жены Ярополка-князя и всегда содрогался внутренне!

Потому и запросился, супротив обыкновения, увильнуть от задания и выбрать на вахту к Голубе кого-либо иного, кто точно справится. Однако молвил ему резидент – торжественно и сурово: «Надо, Хмара, надо! Родина ждет! Невмочь Земле вятичей без твоего подвига!»

И подчинился он, стеная в душе. А члены его стенали в унисон с ней…

Голуба и точно не стала возражать, едва заметила первые же признаки внимания, кои оказал ей Хмара, явившись, будто бы по надобности – как посланец от старшего ловчего младшей княжеской охоты, в хозяйственную пристройку к княжьему терему, где старшая помощница ключницы вершила свое началование.

А завидев ее, вспылившую и спешащую на суровый разбор, ибо не по чину было ловчим младшей охоты клянчить на княжьем дворе щелок, дабы при случае отмывать с его помощью слегка запачканные одежды, вперил он взор столь благоговейного восторга, что екнуло сердца Голубы и чуть не прервалось навек от половодья нахлынувших чувств!

Удостоверившись в явной обоюдности чрез первые же слова меж ними, сблизились они еще до первых петухов, когда старшая помощница провела младшего ловчего в свою светелку, где одних перин на постели, говевшей последние четверть века, имелось аж шесть, отчего даже Хмара взобрался с трудом и не сразу.

И перво-наперво попросил он предстоящую возлюбленную погасить обе свечи, дабы не лицезреть сию рожу, хотя объяснил свою просьбу целомудренной робостью пред свершением совокупного на двоих таинства, а в темноте ему сподручнее будет разом осмелеть!

Увы! – даже и в темноте осмелел он не сразу, а сильно погодя. Уже и Голуба засомневалась, не обманул ли ее сей молодец, касательно пылких чувств. А токмо с двухсотого повторения мантры: «Надо, Хмара, надо! Родина ждет!» осилил Хмара подвиг по приказу, ощущая подступавшую тошноту. Ибо не было у него иного выхода без противоречия со служебным долгом и оперативными надобностями скрытного выведывания.

Зато в ближайшие полгода неисчислимо добыл он бесценных сведений! Центр передал аж две благодарности Любославу, хотя скупой на похвалу резидент отметил заслуги Хмары лишь единою.

И доведись Молчану ознакомиться с описанием того эпизода в совершенно секретном личном деле своего старшего родича, не оспорил бы многомудрую сенетенцию: «О, сколько нам открытий чудных готовит сходничества дух!»

А ведь и верно…

XLVII

Последние шаги на пути к совершенно секретной мыльне делали они крадучись, дабы не спугнуть. А когда Булгак чуть ли не на цыпочках подкрался к входной двери и чуть приоткрыл ее, услышал знакомый голос:

… – А на пиру с иными злодеями подвойский, подлый, заставлял плясать на столе голой и задирать пятки, пупа выше! Лютую хулу изрыгал при том о князе нашем, суля ему смерть неминучую, и воевода был с ним в сговоре!

«Ну, Новица, погоди!» – расценил Булгак, окончательно решив для себя судьбу трех мастериц. Ибо ничуть не сомневался он, что Забава и Любава еще и не то выскажут! Либо уже высказали …

Надлежало, предварительно запугав, похлеще Бурислава, ложного, определить их в гарнизонные прачки! И сами пущай выкарабкиваются!

… Булгак и не подозревал, что всего через семь с половиной веков одна гарнизонная прачка, неизвестной и по сей день национальности, однако точно без единой капли русской крови, выкарабкается аж до трона, на который взойдет после смерти своего мужа. И будет официально править Российской империей боле двух лет, пока не помрет от каждодневного пьянства, начинавшегося несколькими подряд стопками по пробуждении, и столь же насыщенного «амурного промысла», еженощного, с любовниками, коим несть числа.

А почему ж выпало ей подобное счастье? Да потому что заслужила его!

Ибо, начав со стирки солдатских портов, превозмогла все испытания и вершин достигла! Раз от раза набираясь практики и совершенствуясь в навыках, осилила на пути своем, женском, многое и многих, возвысившись поначалу до некоего Бауэра – должностного лица в Российской армии, конфисковавшего ее у нижних чинов в личное пользование. Затем на нее положил похотливый глаз фельдмаршал Шереметьев, зело старший в звании над Бауэром, и изъял у подчиненного для собственных сладострастных нужд.

А следующим ринулся на чаровницу ту денщик и фаворит государя, бывший самым ушлым в «гнезде птенцов Петровых» состоявшем из махровых ворюг и лихоимцев, на любом из коих было решительно негде ставить печати. До смертного одра он так и не научился чтению и письму, зато возвысился до герцога Ижорского, Светлейшего князя, генералиссимуса Российской империи, владельца 90 тысяч душ и многих городов, став и самым добычливым казнокрадом за всю трехсотлетнюю историю Дома Романовых, совокупно укравшим на сумму, равную тогдашнему годовому бюджету империи.

Меншиков и переуступил Марту Скавронскую, кою нарекли Екатериной Алексеевной много погодя, самодержцу Петру Алексеевичу, расщедрившемуся за проявленное мастерство на цельный серебряный дукат!

А годы спустя государь сводил ее под венец, обернувшийся для него увесистыми рогами не токмо от Виллима Монса, равно и насмешками, изобильными…

А значит, теоретически вполне вероятно, что Забава, Любава и Новица не сгинули даже по изгнании их в прачки. Не след печалиться о них, загодя!

Ибо всего через два года в Киеве воссел Владимир-князь, свергнувший своего старшего брата, убиенного вскоре. А будущий креститель Руси славился тогда любвеобильностью и на Западе! Посему и назвал его Нестор-летописец, насчитав у него 800 наложниц – 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и еще 200 в Берестове, «ненасытным в блуде», а современный Владимиру немецкий хронист Титмар Мерзербургский – «великим распутником».

Допустимо ли, что среди восьми сотен личных прелестниц Владимира, не считая, понятно, его одновременных собственных жен – «чехини», родившей ему Вышеслава-первенца, Предиславы, Рогнеды, Гориславы, Юлии, Адельи, Мальфриды, Владивои, Милолики, и многих-многих чужих, отнятых у их супругов, могли оказаться Забава, Любава и Новица, либо одна из них – самая прыткая? Вполне! Почему и нет?

… В мыльню ворвались втроем. И застали врасплох четверых – без намека на одежды: дорогого гостя, сидевшего на лавке, и трех прелестниц пред ним, дающих показания, навытяжку.

Булгак, не давая опомниться им, выдал ор еще с порога:

– Вон отсюда, срамницы! Бегом в гостевой дом, малый!

И переменив тон на спокойный, обратился к дорогому гостю:

– А ты и не вставай! Незачем тебе, ведь вмиг ляжешь…

– Да ведаешь ли ты, кто я таков, при исполнении? – попробовал пугнуть подвойского дорогой гость, попытавшись все же встать.

А не получилось у него с первого раза – видать, отчего-то ослабли коленки.

– Вем! – четко ответствовал Булгак. – Сходник ты! Зрадник! Засланный убивец князя!

И с ляхами снюхался, что зарятся на достояние наше от предков. Не видать им вильных галушек в мисках и риднего сала в шматах!

Злобствуешь на самостийность нашего княжества? На незалежность его нацелился, идущую от Адама с Евой и сына их? Бей его, хлопцы!

Когда все ж утомились хлопцы, а Бурислав, ложный, пластом вытянулся на полу, чуть шевелясь и подрагивая пятками, Булгак, приказав окатить его водицей и приподнять, изготовился к строгому допросу. И обратил внимание: удалые Здравень с Могутой, войдя в раж, отходили дорогого гостя от всей души, и замарали пол, будто многих свиней резали.

«Похоже, хлопцы погорячились!» – прикинул Булгак, когда мнимого убивца князя в сговоре с ляхами окатили и приподняли. И при взгляде на месиво взамен недавнего лика, пригожего, несколько убавился его запал.

Тут же припомнился ему выкрик зрадника в самом начале примерного наказания, за что и получил от Здравеня носком сапога в зубы, и боле не способен был внятно вопить: мол, не Бурислав он, а из сыска.

«А вдруг и точно из сыска он? – запоздало дошло до подвойского. – Как же не предусмотрел я?! Ужель не додумал в спешке?»

На местный сыск он не грешил, и нисколько не опасался его, зная там каждого пса. А допрежь, состоя в невысоких чинах, даже имел от него небольшой доход по выполнении разовых заданий, тайных. Да в Чернигове никто бы и не рискнул замахнуться на него, ближнего человека воеводы!

Ежели ж и точно оный негодяй – сыскной из Киева, тогда скверно дело… Запросто предъявят за увечья, нанесенные при исполнении! И останется токмо одно упование – на поддержку от воеводы. Аще замолвит он слово за бесценного для него подвойского на самых верхах киевских, то могут там и снизойти до рассмотрения оправдательных резонов. А тогда, не сомневался Булгак, начальствующие сего лазутчика могут согласиться на закрытие дела при условии тайных выплат каждому из них – за умышленное попрание чести и достоинства скрытной их службы!

И что ж поделать? Придется смириться, что зело оскудеет личная мошна. Иначе – себе дороже! «Свинье не до поросят, когда ее смолят!» – вспомнил он к месту.

Предчувствие его не обмануло! Когда драгой гость отворил все же зенки свои, обретя и частичную способность издавать, пришептывая, внятные звуки, присвистывая сквозь свежие прорехи в зубах, и перекривляясь при кашле, отдававшем в сломанные ребра, безропотным стал и послушным.

При том, что еле слышал из-за повреждений в ушах.

Вслед прошепелявил всю правду, выпотрошенную из него крутым подвойским, тоже допросчиком знатным!

Наперво она казалась безрадостной для подвойского, однако при зорком рассмотрении оставляла надежды на лучший исход. Причем, немалые!

Сей покалеченный являлся-де младшим тиуном Лутоней, скрытно посланным его начальствующими в Киеве для проверки сигналов с мест о лихоимстве черниговского воеводы и бесчинствах его подвойского.

И действовал он строго по инструкции, данной ему пред убытием в Чернигов тиунами Нахвалом и Колядой: запугать дворню Булгака так, дабы обделалась она и дала на него показания.