Потерянные

Все же, почему Витька заботится? Ведь не может же это произойти просто так? Или может? Да нет, откуда… Мы не встречаемся, никаких обещаний я не давала, вообще никак не пересекаемся обычно. Почему же тогда он так себя повел? Не могу понять, и спросить некого. Я одна, сирота, брошенная мамой и пострадавшая от… отца. Приемная семья смотрит с брезгливостью, отправив с глаз долой, но хоть денег не жалеют. С другой стороны, я их очень сильно боюсь, что в голове этих, мне совершенно непонятно, поэтому и не хочу возвращаться.

Сегодня умерла Рената. Кто знает, кто о ней вспомнит? А если завтра умру я, кто вспомнит обо мне? Надо ли мне, чтобы меня вспоминали? Эх, Витька, разбередил ты меня своей непрошенной заботой, заставил задуматься. Зачем ты это сделал, ну вот зачем?

Как-то сегодня отбой дали слишком быстро – это не к добру. Нужно подняться, оправить юбку. Тоже повод для страха, по правилам интерната девушки должны ходить в юбках, а это для меня жутко – я себя незащищенной чувствую. Приходится надевать шортики на колготки, чтобы не было так страшно, но это не сильно удобно, даже со спортивными. Но что только не сделаешь, чтобы не дрожать.

Оправив юбку, я в сопровождении Витьки двинулась в сторону аудитории. Витька, получается, действительно заботится. Но зачем? Что он от меня хочет?

Мысль о том, что парень все это делает не просто так, преследует меня. Появился страх. Тот самый, что приходит ко мне по ночам, напоминая о прошлом. С трудом взяв себя в руки, я сосредоточилась на работе. Нужно писать, времени не так много. Даже, можно сказать, совсем мало. А надзиратель, вон тот, с каким-то скользким взглядом, откровенно пугает.

Пожалуй, этот страх и заставил меня собраться. Быстро дописав, и перепроверив работу, я сдала ее другому надзирателю, двинувшись к дверям. Стараясь не дрожать от ощущения идущего за мной именно того, страшного надзирателя, я быстро подошла к дверям, резко дернув ручку, но стараясь не бежать. Нельзя в гимназии бегать, это наказывается.

Я уже почти почувствовала на себе руку надзирателя, когда увидела Витьку. В этот момент мне было совершенно наплевать на то, почему парень остался у аудитории – он был моим спасителем. Не знаю, чем придется за это заплатить, но сейчас я просто спряталась за его спиной. Я будто и не контролирую сейчас себя, будучи внутренне уверенной, что Витька не сделает мне ничего плохого и не принудит… Откуда я это знаю? Почему я в это верю?

Глава 4

Виктор Кох

Вылетевшая из дверей аудитории Светка была в панике. Ее ужас буквально хлестнул по нервам, когда я шагнул вперед. Девушка спряталась за мной, как за стеной. Надо же, я кому-то кажусь спасением… Встретив недоуменный взгляд цербера, явно провожавшего Свету к двери, потому что так положено, я просто твердо посмотрел ему в глаза, на что тот пожал плечами и развернулся в другую сторону, закрывая дверь.

А вот у меня возникла проблема: Светка дрожала, я ощущал это спиной. Ее надо обнять, но не сделаю ли я хуже? Ведь эта конкретная девушка боится прикосновений. Но, с другой стороны, ей очень нужно почувствовать хоть что-нибудь. Решившись, я очень осторожно повернулся, обняв Свету за плечи, готовый отпустить по первому ее знаку.

Светлана просто прижалась ко мне плечом, продолжая мелко дрожать, но при этом обреченно взглянула мне в глаза. Этот жалобный взгляд брошенного котенка ударил сильнее пощечины. Что же тебя так напугало, девочка? Понятно, что я не воспользуюсь твоим состоянием, но все же, что случилось?

– Света, все хорошо, ты в безопасности, – заговорил я, но она будто бы и не слышала меня. Значит, нужно время.

Продолжая удерживать девушку за плечи, я осторожно повел Светлану куда-нибудь, где никого нет и уж точно не будет. Сейчас важно ее успокоить, разбираться можно и потом. Вот с успокоением наметились проблемы, даже возникло ощущение, что Света не может говорить от пережитого ужаса. Такое бывает, я читал. Шоколадку бы ей сейчас, или леденец, чтобы просто отвлечь.

– Экзамен закончился, скоро будет последний и… домой, – сам не ожидая от себя я запнулся. Ну у нее-то наверняка дом есть, а у меня никакого дома не предвидится. Ибо дом – это там, где ждут, а меня никто нигде не ждет.

Почему она вздрогнула от этого «домой»? Откуда это обреченность? Иногда девчонок совершенно невозможно понять, но, наверное, за это их и любят. Надо усадить ее, попытаться подыскать слова, при мне она точно плакать не будет, даже если надо. Наши девчонки крайне редко позволяют увидеть себя настоящих, как и мы, в общем-то. Лицемерие вокруг, сплошное лицемерие.

Усадил ее на стул, выпустил из рук, хотя этого делать ужасно не хотелось, но надо. Светлане неприятны прикосновения, хотя, можно погладить. Провести ладонью по волосам, сверху вниз, мягко и очень нежно, как гладил меня папа когда-то в детстве. Ого! Девушка будто даже против своей воли потянулась за рукой. У малышей такая реакция возможна, но она же взрослая…

Реагирует так, как будто тепла и ласки в ее жизни не было никогда. Разве так может быть? Мой дар меня никогда не обманывает, но кроме ее тоски и страха, я ничего не чувствую. Может быть, она боится меня? Трудно, все-таки, с девушками.

Был бы я психологом, наверное, понял бы, что с ней происходит, а пока могу только гладить и рассказывать негромким голосом о том, что никогда ее не обижу. Еще, вроде бы, надо сказать, что она очень хорошая девочка.

Вроде бы работает, начала успокаиваться.

Главное, вовремя гладить перестать. Как только она сообразит, что происходит, мне мало, скорей всего, не покажется. Это Светочка у нас в панике еще, потому и позволяет, приоткрывая раковину и показывая себя настоящую, а как успокоится, так снова вылезет ежик и колючки растопырит. Ну и мне прилетит, наверное. Хотя сейчас главное, чтобы успокоилась, просто так люди так не паникуют.

Странные у меня желания. Хочется обнять, погладить, как маленькую, как меня маленького обнимал папа. И никогда – мама. Странно, почему я об этом раньше не задумывался? Всегда в моей жизни был папа. И в детском саду, и в школе, и когда я болел… А мамы как будто и не было.

Успокаивается уже, почти перестала дрожать. Чуть поморщилась, я сразу же убрал руку. Сейчас полностью успокоится и выскажется. У девчонок после того, как кто-то видит их слабость, злость появляется. Уве рассказывал, что его девчонка после своей истерики даже побила. Так что все может быть, но вот методы, которые обычно используют парни для успокоения, мне претят. Я-то не смогу девчонку по лицу… успокоить, да и целоваться лезть тоже. Это нечестно и некрасиво. Особенно, по отношению к Светке.

– Спасибо, – шепчет она.

Не разозлилась, уже хорошо. Не знаю, что бы делал, если бы получил ворох обвинений и злости в ответ на свой порыв защитить девочку. Хотя и ждал именно такой реакции.

– Не за что, – улыбаюсь я ей.

Не дежурной улыбкой, а по-настоящему. Почему-то показалось, что она оценит, поймет. Странное со мной что-то творится, я же никому не доверял, теперь-то чего? А Света встала и двинулась в сторону жилого девчачьего корпуса. Ну и я за ней, хоть провожу, мало ли что, у нее же из еды за весь день только маленький бутерброд. Хочется о ней заботиться почему-то. А вот что это такое на меня нашло, непонятно, и спросить некого.

Идем, держась друг от друга на «пионерском расстоянии». Можно бы и ближе, но… не надо. Я так чувствую.

Свете сейчас нужно осознать, что случилось, а мне – ни словом, ни жестом не показать, что я могу что-то ожидать в ответ. Конечно же, я понимаю, о чем она думает. Еще бы я не понимал. Возраст у нас сейчас такой, когда на половые эксперименты тянет. При этом никто не думает, кто будет кормить и растить результаты. Точно со мной что-то не то, о семье задумался. Откуда у такого, как я, может быть семья?

– Спасибо еще раз, – уже тверже благодарит меня Света, глядя со скрытым страхом.

Все я понимаю, на самом деле. Боится она, что напрошусь с ней, что, в принципе, уже позволяется. Последние дни школы, мы совершеннолетние, поэтому уже многое разрешено. Только я так не хочу. Девушка для меня – это не только организм, в который можно тыкать частью своего. Она совершенно особенное существо, а не кукла для удовольствий. Большинство уже почти бывших соучеников меня не поймут, но я с ними откровенничать не собираюсь.

– Хорошего отдыха! – желаю я, помахав рукой на прощанье. Разворачиваюсь и ухожу, хотя кто бы знал, как мне не хочется этого делать!

Светлана Фишер

Кажется, я совершенно утратила над собой контроль, показав на свет маленькую испуганную девочку. И от этого стало страшнее во сто раз. Витька мог со мной сделать что угодно, я бы и сопротивляться не могла, наверное, но не стал. Любой другой на его месте уже полез бы целоваться, облапал бы всю, а он…

Тревога эта, как нельзя вовремя прозвучала. Переключила мысли на совсем другое, но вот откуда появился страх? Эти, которые надсмотрщики, они всегда провожают ученика до дверей, чтобы никому ничего не передал, я к этому привыкла за столько лет, почему сейчас испугалась? На этот вопрос у меня ответа нет. Но ужасом накрыло таким, что я вообще ничего не соображала.

Витька повел себя совершенно неожиданно. Его объятия были скорее, легким касанием, но даже они не вызвали у меня отторжения, хотя я не люблю, когда ко мне прикасаются чужие, а чужие сейчас для меня все. Я себя, честно говоря, не понимаю. Не понимаю, что происходит, не понимаю, почему так испугалась, и особенно не понимаю, почему Витька так поступил. Даже немного обидно оттого, что не стал приставать.

Вот моя реакция на то, как он гладил… Меня никто никогда не гладил. По крайней мере, я такого не помню. А тут вдруг показалось, что кто-то очень добрый стоит рядом. Как он это сделал? Я не понимаю. Как будто и не я была в том пустом классе вовсе, как будто Витька гладил кого-то другого, а я только наблюдала.

Я думала, что все знаю о наших парнях. Их интересуют игры и к девчонке под юбку залезть. Пиво еще, наверное. Я-то точно им не интересна, потому что не подпускаю никого к себе. И вдруг… Витька оказался совсем не таким. Он очень странный. Смотрел на меня так, как будто понимал, но как домашний мальчик может понять такое? Разве может он вообще представить, что «дома» во много раз страшнее, чем вне его?

Надо, наверное, принять душ, и поспать, вот только не хочется. Хочется расплакаться. Впервые за много-много дней из меня вылезла та совсем еще маленькая девочка, искренне не понимавшая «за что?»

Да, пожалуй, я испугалась, в первую очередь, именно себя. Своей реакции, невозможности контролировать происходящее, да и неожиданного доверия. Ведь в тот момент я доверилась Витьке. Любой из наших парней сразу же воспользовался бы этим, любой, кроме него. Почему так? Почему все вокруг такое сложное?

Все-все, я спокойна. Сейчас умоюсь и совсем успокоюсь. Самый страшный экзамен позади, скоро все закончится, будет традиционная поездка вместе с классом, а хочется-то совсем другого. Правда, чего мне хочется, я пока сама не очень хорошо понимаю. То есть с классом не хочется, устала я от них. Потом документы в Университет и как-то прожить месяц вместе с этими. Не сойти с ума от страха, от того, чем эти угрожают, и что делают. Убежать бы…

Мысли возвращаются к Витьке. Может быть, это игра такая? Хочет втереться в доверие, а потом сделать то, что страшно? Трудно отвечать на такие вопросы, как и трудно об этом думать. Наверное, я просто потихоньку устаю прятаться в себе, как и быть сильной. Но и слабой мне быть нельзя – раздавят и выкинут.

Закрыть глаза, привычно посчитать до десяти, успокаиваясь, и поспать. Не думать о том, что у Ренаты были родители, которым она оказалась не нужна. Что Рената чувствовала, понимая, что не нужна близким людям, выкинувшим ее в интернат? Я-то знала, что не нужна, а она? Ведь с детства ее обнимали, наверное, а потом, стоило заболеть – и все. Почему люди такие жестокие? Кажется, я уснула именно с этой мыслью.

А во сне опять был лес из «березок», но, почему-то, ночью. Там тоже была ночь, звездное небо, казалось, висело прямо над головой. Я смотрела на мириады звезд, а негромкий Витькин голос рассказывал мне о них. Об яркой Полярной, о созвездиях, о том, что там тоже могут жить люди. Из курса астрономии я, разумеется, все это знала, но было в этом сне какое-то волшебство – опрокинутое черное небо над головой, полное сияющих звезд. Жаль, что вот так посидеть в обнимку мы можем только во сне, потому что наяву я боюсь.

Странно, но в этот раз ночью ко мне не приходил тот страх, что родился в детстве. Не трогал меня липкими пальцами там, где нельзя, не делал очень больно, заставляя кричать, срывая горло. Как будто Витька прогнал этот самый страх одним своим присутствием. Но разве так может быть?

Проснулась я в каком-то очень радостном настроении, чего со мной обычно не бывало, но вот уже вторую ночь приходило поутру ощущение ожидания праздника. Привычно напомнив себе, что у такой, как я, никакого праздника просто не может быть, вздохнула. Наверное, вылезшая из меня вчера маленькая девочка все не хотела залезть обратно, но загнать ее внутрь надо. Надо, потому что ее могут ударить лицемеры вокруг, и, наверное, просто убить эти. Те самые, к которым придется рано или поздно вернуться, хотя мне уже девятнадцать, но… Пока сама не зарабатываю, я обречена возвращаться к этим. Даже если очень не хочу.

Новый день, новые заботы. Надо готовиться к самому последнему экзамену, чтобы затем отправиться в традиционное путешествие матуриата. Целый месяц выделяется выпускникам гимназий, чтобы почувствовать себя свободными. Мне этот месяц нужен, чтобы подготовиться к тому аду, что меня ждет. О нем никто и никогда не узнает, но именно для меня разница небольшая – узнает ли кто-нибудь или нет.

Поэтому, выкинув Витьку из головы, я отправилась на завтрак. Так или иначе, парень себя раскроет, тогда и буду думать, а сделанного не воротишь, поэтому нечего и думать об этом.

Яичница, колбаски, о! Хочу пирожное! Вот хочу и все! И съем.

Все-таки, что-то странное со мной происходит. Что-то совсем необычное, для меня, по крайней мере. О влюбленности даже думать не хочется. Видела я наших влюбленных дурочек, не хочу быть такой, совершенно не хочу! Жалко, спросить некого, а к нашему психологу я не пойду. Нельзя давать в руки тем, кто составляет характеристики, такое оружие. Лучше прикидываться неприступной пай-девочкой, интересующейся только учебой.