На задворках империи. Детские и юные годы Давида Ламма

«Добрый день, гражданочка, – ответил Самуил. – Пожалуйста, извините меня, но этот дом принадлежит нам. Мы купили его за неделю до начала войны. Когда началась война, я, как офицер, сразу же ушел на фронт, а моя жена вынуждена была бежать из города с детьми. Сегодня мы вернулись в Бельцы и, извините, но, согласно закону, этот дом принадлежит нам. Это наша собственность».

«Я не верю ни одному вашему слову, – отреагировала женщина. Теперь она была в полном возмущении. – Предъявите документы, подтверждающие вашу собственность. Если у вас их нет, нам не о чем говорить».

«Как я уже сказал, мы покинули Бельцы в первые дни войны, – возразил Самуил. – Я пошел на фронт, чтобы сражаться с немцами, а моя жена бежала с детьми на третий день. Ей пришлось отправиться в эвакуацию прямо из родильного дома Первой городской больницы, в которой родился наш сын Давид. Вы можете посмотреть на него своими глазами. Это была война, и у нас не было возможности оформить документы, потому что он так и остался формально собственностью прежних хозяев».

«Меня не интересуют ваши истории, гражданин, – громко возразила хозяйка дома, – вы ничего не сможете доказать. Мой муж, капитан Кравченко, я и наш сын живем в этом доме несколько месяцев. Как я уже сказала, мой муж – капитан КГБ; КГБ предоставил нам этот дом для постоянного проживания. Это вам ясно? Убирайтесь отсюда немедленно! Мне что, еще раз повторить, что мой муж – капитан КГБ?»

Женщина развернулась и, войдя в дом, захлопнула дверь перед носом у Ламмов. Им ничего не оставалось, как искать место для жизни. По дороге на улицу Самуил хлопнул себя по лбу и сказал, что у него есть идея.

«Не расстраивайтесь. Вы видите тот дом, который стоит на заднем дворе? – спросил он. – До начала войны, насколько я помню, в этом доме жила еврейская пара, Янкель и Маня Мелман. Помнишь, Илана, прежде чем купить дом, мы с ними виделись пару раз? Они были очень рады, что мы покупаем дом. Если они успешно пережили войну и уже вернулись из эвакуации, они могли бы помочь нам в нашем затруднительном положении».

Подхватив багаж, семья подошла к дому в задней части двора и направилась к двери, Самуил несколько раз постучал в нее. О, чудо из чудес! Сбылось желание Самуила! Янкель Мелман, который был на четыре года старше Самуила, открыл дверь. Он был среднего роста, худой, с кудрявыми волосами и рано пробившейся сединой. Его продолговатые черты лица были характерны для бессарабских евреев. Не в силах распознать незнакомцев, стоящих в дверях, он с любопытством посмотрел на Ламмов и спросил, кто они.

«Янкель Мелман, ты не понимаешь нас? Это я, Самуил Ламм, моя жена Илана и мои дети, Виктор и шестилетний Давид. Помните, как до войны вы и ваша жена Маня поддержали наше решение купить дом, который находится перед вашим задним двором? К сожалению, началась война, которая помешала нам стать вашими соседями», – сказал Самуил на идиш.

«О, Бог ты мой! Это вы! Ламмы! Правильно? Конечно, я тебя помню! Четыре года войны изменили тебя и твою жену, но теперь я легко узнаю вас. Маня! Маня! – закричал Янкель, – только посмотри, кто здесь. Иди быстрее!»

Тетя Маня, женщина того же возраста, что и ее муж, с немного более пышными формами, с розовыми щеками, красивыми седеющими волосами и лицом, сияющим добродушием, выбежала к двери, где стояли незваные гости.

«Боже мой, Боже мой! Янкель, я не могу в это поверить, – закричала она, – Янкель, конечно, это Ламмы. Я помню их. Послушайте, да у вас пополнение в семействе. Сынок! Такой симпатичный мальчик. Иланочка, я помню, как будто это было вчера, что ты была беременна как раз перед самым началом этой проклятой войны. Как замечательно, что вы все пережили кошмар последних четырех лет. Мы также чудом это пережили, но это долгая история. Дай-ка я обниму вас всех».

Пока Ламмы и Мелманы обнимали друг друга, из дома вышел сын Мелманов Аркадий, которого близкие называли просто Эка.

«Эка, Экале, сынок! Посмотри, кто к нам пришел. Это семья Ламмов. Они купили соседский дом прямо перед войной», – воскликнула тетя Маня.

Аркадий был красивым мальчиком возраста Виктора. Он с любопытством посмотрел на вновь прибывших.

Тем временем тетя Маня обратилась к младшему члену семьи Ламмов. Она спросила Давида, как его зовут, и когда тот ответил, она обняла его и покрыла поцелуями.

«Самуил, скажи мне, где ты собираешься жить? – спросил Янкель. – Ты уже знаешь, что в вашем доме живет семья Кравченко и что глава этой семьи работает в КГБ? Что вы собираетесь с этим делать?»

Самуил ответил, что он хорошо осведомлен о сложных обстоятельствах, которые его ожидали. Тут вмешалась тетя Маня.

«Не беспокойся, Самуил. Самое главное, что наши семьи пережили эту ужасную войну. Закон на вашей стороне. Судью нетрудно будет в этом убедить, и в конце концов дом будет вашим. Тем временем, вам всем нужно где-то расположиться. Вы можете остаться в нашем доме, пока не вернете свой. Что скажешь, Янкель?»

«Я хотел предложить то же самое», – ответил Янкель.

«Мы, евреи, прошли через ад во время войны, и мы должны помогать друг другу, – продолжала тетя Маня, – кроме кухни у нас есть две комнаты: в одной из них вы и будете жить, пока в этом есть необходимость».

Доброе и щедрое предложение Мелманов позволило семье Ламмов жить с ними под одной крышей более года, пока они, наконец, не смогли доказать в суде, что являются законными владельцами дома. Живя в доме Мелманов, Илана и Самуил делили с ними все домашние расходы.

Ламмы не хотели нанимать адвоката; они думали, что одного вида офицерской формы будет достаточно, чтобы доказать правдивость их требований. Кроме того, супружеская пара надеялась, что их право собственности может быть доказано по частично сохранившимися официальным архивам и показаниям свидетелей. Таковых было трое: Янкель, русская женщина, которую они наняли, чтобы покрасить дом после покупки, и некто Соломон Паскаль, брокер, который и продал дом Ламмам перед самой войной и в загородном доме которого Виктор скрывался от бомбардировок немцев в начале войны.

Семья Паскалей спасалась в Казахстане. Они частично были обязаны жизнью отцу Виктора. Основываясь на опыте Первой мировой войны, семья Паскалей считала, что предстоящая немецкая оккупация не несет в себе чего-то драматичного, и поэтому они не слишком беспокоились о будущем. Однако во время их разговоров в начале войны Самуил Ламм смог убедить Соломона Паскаля, что нацистские войска будут беспощадны по отношению к евреям. Самуил ошибался только в том смысле, что не только немецкие, но и румынские войска были жестоки по отношению к евреям. К моменту, когда семья Паскалей наконец решила покинуть город, у них не было другого пути к отступлению, как только на тележке с лошадью. Они решили перебраться на Восток в направлении города Рыбница. В то время как семья Паскалей, состоящая из Соломона Паскаля, его жены, сына и отца, медленно продвигалась на телеге по сельской местности, они не переставали удивляться, как мирно и спокойно все вокруг. Им казалось, что война прекратилась и вернулось мирное время. Они снова оказались в реальности, когда на одной из дорог их обогнало несколько военных машин. Из кабины передней машины вышел офицер. Он подошел к Паскалям и на чистом немецком приказал им поехать с ними и показать дорогу на Дубоссары. К счастью, отец Паскаля знал немецкий еще с Первой мировой войны, когда сражался в царской армии. Он объяснил офицеру, где находится город Дубоссары, и когда довольный немецкий офицер исчез в кабине автомобиля, тележка Паскалей продолжила свой путь на Восток. Через несколько дней Паскали благополучно добрались до Украины, где еще царила Советская власть.

* * *

Во время судебной тяжбы Самуил пытался убедить капитана КГБ покинуть дом добровольно, избегая судебных разбирательств, и предлагал ему всевозможную поддержку, например, оплату переезда или предоставление необходимой суммы денег. Это не убедило капитана покинуть дом. Однажды Самуил вместе с Давидом вышли на задний двор и оказались как раз у ворот капитана. Судя по внешнему виду, капитан Кравченко был пьян.

«Подойди сюда, Ламм», – сказал он Самуилу, который не ожидал никаких радикальных действий.

Когда Самуил подошел к капитану, тот внезапно схватил Самуила за руку и вывернул ее. Самуил закричал от боли.

«Прекрати, что ты делаешь!» – закричал он.

«С чего это вдруг? Я тебе сейчас покажу, что еще собираюсь с тобой сделать, – сказал пьяный агент КГБ, и с этими словами вытащил из кобуры пистолет. – Я просто убью тебя, если не прекратишь свои домогательства. Знаю я вас, евреев. Вы, должно быть, сидели где-то в глубоком тылу, пока я сражался на передовой, а теперь заявились, чтобы выставить отсюда меня, советского офицера».

Капитан отпустил руку Самуила, поднял пистолет и приставил ствол к его виску.

«Ты оставишь мою семью в покое?» – спросил он с мрачной угрозой в голосе.

«Хорошо, стреляй в меня, капитан. Давай, стреляй в меня на глазах у моего сына, – тихо сказал Самуил, бледный и неподвижный. – Расскажешь потом своему сыну, как ты убил офицера, который прошел всю войну, ежедневно встречался со смертью и награжден орденами и медалями. Давай, удачи! Стреляй! Я не боюсь».

В то время как Давид в состоянии чистой паники смотрел на обоих мужчин, слова Самуила каким-то образом произвели отрезвляющий эффект на капитана. Он убрал пистолет от виска Самуила и положил его обратно в кобуру.

«Хорошо, на этот раз я отпускаю тебя. Однако не забывай, где я служу; в один прекрасный день мы встретимся там. Помни, что это мой дом, и вашим ему никогда не быть. Понял?»

Отец Давида, все еще бледный и потрясенный случившимся, взял своего сына за руку, и они отправились по своим делам.

Спустя много лет Самуил рассказал Давиду, что это был уже не первый случай, когда он почувствовал холодное прикосновение стали к своему виску. Во время войны, когда он был командиром службы снабжения и отвечал за продовольствие и алкоголь, под его ответственностью также находилось обеспечение встреч офицеров части с различными военными инспекторами, которые приезжали с проверками соблюдения правил и положений. Как только воинская часть Самуила прибыла в расположение, с инспекцией прислали генерал-майора. Вечером партийные офицеры подразделения праздновали очередную победу над немцами. Все было в соответствии с планом. На столе, за которым пили и ели офицеры, было достаточно еды и алкоголя в соответствии с военными стандартами. Поздно ночью, когда вся водка закончилась, жажда генерала все еще не была удовлетворена, и он попросил Самуила принести ему еще выпить. В этот относительно поздний час все младшие военнослужащие уже отправились спать, поэтому Самуил сам пошел на склад, чтобы принести требуемый алкоголь. На складе было темно, но Самуил торопился и решил не зажигать керосинку. В темноте он схватил предполагаемую бутылку водки и побежал с ней на вечеринку, чтобы помочь генерал-майору хорошо провести время. Действительно, при виде бутылки генерал-майор проявил нетерпение и скорее подставил свой граненый стакан.

Самуил вынул пробку из бутылки и быстро плеснул водки. Высокий чин поднес стакан ко рту, стал пить, и вдруг, поперхнувшись, с отвращением выплеснул жидкость прямо на пол. «Что ты пытался со мной сделать, мерзавец! – крикнул он Самуилу. – Ты не снабженец, ты немецкий предатель. Хотел отравить меня? Ну-ка сам хлебни того, что налил мне!»

Самуил взял стакан из руки генерала и выпил.

«Мне очень жаль, товарищ генерал-майор, – сказал он, выплюнув то, что только что глотнул. – Пожалуйста, простите меня. В темноте я перепутал бутылки и принес бутылку с уксусом вместо водки».

«Ага, запутался ты, – передразнил Самуила генерал-майор. – Я тебе покажу, запутался. Ты пытался отравить меня и теперь заплатишь за это. Следуй за мной!»

Самуил вышел вслед за генерал-майором, и они оказались во дворе.

«Вставай у ограды лицом ко мне, – строго распорядился генерал-майор, и когда Самуил повиновался его приказу, генерал вынул из кобуры пистолет и стал прицеливаться. Жизнь Самуила могла окончиться трагически, и семья Ламмов никогда бы не увидела больше своего мужа и отца, если бы не вмешательство командира Самуила, который, к счастью, появился на месте предстоящей казни.

«Товарищ генерал-майор, я прошу вас немедленно остановиться, – вмешался он, пока генерал-майор прицеливался в Самуила. – Мой снабженец – образцовый офицер. Мы прошли с ним огонь и воду, он один из моих лучших офицеров. Участвовал во многих боевых действиях. Я могу гарантировать, что он просто перепутал спирт с уксусом. Я проверил уксус, который он налил в ваш стакан. Это разбавленный уксус, и он абсолютно безвреден, товарищ генерал-майор. У меня некому будет заменить офицера Ламма, если вы его сейчас убьете!»

«Хорошо, если вы говорите, что он незаменим, я оставлю вашего снабженца в живых, – сказал генерал-майор, возвращая пистолет в кобуру. – Но помни, Ламм, в следующий раз я тебя не пожалею. Принесите мне настоящей водки».

Долгое время Давиду пришлось забывать травмирующую сцену с капитаном КГБ, которую ему пришлось наблюдать, но каждый случай может принести свою пользу. Этот эпизод значительно сократил время возвращения семье Ламмов их законной собственности. На следующий день после инцидента Самуил Ламм оделся в офицерскую форму, увешанную всеми военными наградами, полученными во время войны, взял с собой в качестве живого свидетеля своего младшего сына и отправился сначала в милицейский участок, а затем в местный военкомат. Ветеранов после войны очень уважали, капитан КГБ получил выговор, после которого он пообещал больше никогда не поддаваться агрессии и не использовать оружие для угроз.

* * *

Между тем, в ожидании суда Ламмы продолжали жить в доме Мелманов. Обе семьи наслаждались компанией друг друга: семья Ламмов помогла обеспечивать их общий дом продуктами, и Мелманы продолжали выражать гостеприимство. Четыре члена семьи Ламмов жили все вместе в небольшой комнате, но, как говорится, «в тесноте, да не в обиде». Домашний питомец – маленький пес Тузик – развлекал обе семьи, особенно детей. Виктор был занят подготовкой к учебе в новой школе, в то время как Давид стал посещать детский сад, который был расположен относительно близко, поэтому он часто ходил туда самостоятельно.

Была только одна небольшая проблема. Если тетя Маня была воплощением доброты, то дядя Янкель, при всей своей добросердечности, проявлял одержимость, сосредоточенную главным образом на маленьком Давиде. Возможно, он решил, что у послушного и общительного Давида проявлялись «деструктивные тенденции», а может быть, это было желание взрослого доминировать над – в данном случае – маленьким существом, но этот человек наблюдал за каждым шагом Давида в своем жилище. Когда Давид читал детские книги или книжки-раскраски, дядя Янкель сидел рядом с ним и молча глядел на него, как будто ожидая, что ребенок в любую минуту изменит свое мирное поведение и переключится на разрушительную деятельность. Когда Давид при движении спонтанно касался каких-то предметов в комнате или пытался играть с маленьким Тузиком, дядя Янкель тут же произносил ненавистное Давиду слов «Нех», что означало «Нет». Дядя Янкель никогда не объяснял, что именно означает это его «Нех», но это постоянное «Нех» постепенно парализовало маленького ребенка. Давид делал все возможное, чтобы не прикасаться к чему-либо, но «Нех» не прекращалось.

Легко распознать жестокое обращение с ребенком, когда ему наносится физическая травма, но не менее травматичной иногда является словесная обида, которая, как правило, остается безнаказанной.

* * *