Вера и рыцарь ее сердца. Книга третья. Играть с судьбою в поддавки

Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение, но Мила расценила это молчание, как возможность поздороваться. Она приветливо кивала каждому доктору, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под начальственным взглядом товарища Жакибекова Мила вытянулась солдатиком и обратилась вся во внимание, ожидая начала пятиминутки. Когда главный врач начальственно кашлянул, то все присутствующие поняли, что он сердится, все, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.

Тут молодой стоматолог, сидевший на кресле рядом с Верой, решил вмешаться в ход событий и пошутил. Он кашлянул, чтобы обратить внимание девушки на него, и с улыбкой предложил ей сеть на его коленки.

Мила благодарно взглянула стоматолога, которого уже знала по имени, потом с недоверием на его острые коленки, и, подобрав халатик, спокойно устроилась на них.

В кабинете раздал протяжный вдох, а молодой стоматолог совсем растерялся, ведь и коню понятно, что он хотел только пошутить …

Не замечая всеобщего внимания к ее персоне, Мила продолжала подобострастно смотреть на главного врача, который еще не сказал ни слова. За ее спиной молодой коллега от неловкости момента осторожно сложил руки на груди, чтобы ничего плохо о нем не подумали его коллеги.

От этой немой сцены, главный врач района почувствовал себя лишним в своём кабинете, и уже громко постучал по столу ручкой.

– Мила, встань с кресла немедленно, и возьми стул у секретаря, – зашептала Вера подруге, но та скосила глаза на Веру и недовольно покачала головой, словно именно Вера мешала проведению пятиминутки, но Вера не сдавалась.

– Встань немедленно! На тебя все смотрят! Милочка, прошу, встань с кресла, принеси себе стул!

Тут Мила оглянулась вокруг, и все поняла. Не успела она приподняться, как стоматолог пулей выскочил из кабинета, и через минуту принес девушке стул.

Только тогда все присутствующие облегченно рассмеялись.

Вскоре после этой истории с опоздавшей Милой, на ковёр к главному врачу была приглашена и сама Вера.

На столе перед главным врачом района лежала телеграмма, заверенная областным отделом здравоохранения города Караганды. В письме Вера вызывалась в Караганду в связи с состоянием здоровья её мамы. Рядом с письмом лежал и приказ, подписанный главным врачом, по которому педиатр Лебедева отправлялась во внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам.

Испуганная за состояние здоровья родителей Вера в тот же день выехала в Караганду.

Глава 2

Удар ногой, дверь в спальню чуть не вылетела с петель.

Вера вздрогнула, крепче прижала спящего ребёнка к груди и быстро оглянулась по сторонам. Кровать, на которой лежало мамино стеганое одеяло, трельяж и окно за спиной не могли укрыть ее от неминуемой гибели. Бежать было некуда.

Когда на пороге спальни появился Женя, то ее сердце зашлось в груди от животного страха. Злобный оскал на мужском лице говорил сам за себя, пощады не будет! В левой руке муж держал охотничье ружьё, приклад которого упирался в правое плечо, а указательный палец правой руки лежал на курке.

– Ты, сука, тварь, стой смирно, я целиться буду, чтобы не мучилась долго! Ведь тебя, суку, давно пристрелить надо!

Его язык заплетался, руки дрожали, а ствол ружья искал мишень для выстрела. Реальная угроза действовала на Веру гипнотически, она стояла кроликом перед удавом, и еще крепче прижимала к груди ребенка, ибо ее рассудок отказывался верить даже в саму возможность подобной ситуации. Хотя ее сердце колотилось в бешеном ритме, она хранила спокойствие, чтобы ненароком не разбудить дитя.

Женя сначала целился в голову своей жертвы, но ему мешал сосредоточиться ее спокойный взгляд. Потом в мушке ружья он стал видеть не одну, а две лохматые головы жены. Выбрать нужный лоб из двух одинаковых мужчина не смог, как бы он не старался. Тогда он чуть приспустил чёрное дуло двустволки и стал метиться в более широкую цель, в женскую грудь. Ему совсем не мешало, завёрнутое в пёструю пелёнку тело ребёнка, наоборот, это даже усиливало злорадный эффект от совершаемого им преступления: преднамеренного убийства жены.

Этим моментом расправы над той, которая мешала его счастью, быть свободным мужчиной, Евгений собирался насладиться на всю оставшуюся жизнь. Предвкушением этого момента жил он последнее время, а теперь осталось только нажать на курок.

… Мысли опережали события. Полет пули и ее взрыв в теле ненавистной ему женщины был уже предрешен. Надо убить эту бабу, которая одним взглядом могла вывести его из себя, сделать его ничтожеством для окружающих, а он хороший человек, а не убогий с подворотни, его любят и уважают друзья, а эта толстуха ему не судья. Только ее смерть освобождала Женю от укора в ее тоскующем взгляде.

В этот решающий момент мужчине нравилось сознавать истину, что пуля не знает ни жалости и не знает пути назад, она достигает цель всегда, … если хорошо прицелиться. И Евгений целился в грудь Веры очень аккуратно, потому что он собрался ее убить наповал, чтобы не было никчемных слез. Женский плач всегда действовал ему на нервы.

Целился он долго, пока не понял, что нажать на курок ему что-то мешало, что-то такое, что не доставало для полноты ощущений от совершаемого им убийства.

Женя с детства слышал визг свиньи в сарае, когда с первыми заморозками забивался скот, он затыкал уши, но предсмертный свинячий визг звенел в голове пока не наступала внезапная тишина, эта тишина была страшной, и тогда ему казалось, что его накрыло с головой тяжелое одеяло, из-под которого ему не выбраться никогда, но это только казалось.

То, что Вера не визжала, а тихо ждала выстрела с покорностью овечки, делало триумф мести несостоятельным.

Вера стояла у окна. Все уже было предрешено свыше. Выстрел и смерть.

О чём можно думать, когда в тебя целятся в упор?

Может быть, о том, что в больнице не станет райпедиатра? Или о горе родителей по убитой дочери?

Первое, что пришло в голову Вере, было то, что она стала «тварью и сукой». Как это могло произойти, что она перестала быть человеком, а превратилась животное женского рода.

Яркой вспышкой вспомнила она мамино предупреждение об опасности брака с алкоголиком. Но это воспоминание пришлось ей совсем не по душе. Умирающему человеку неприятно сознавать, что под пулю убийцы он встал добровольно. Человека предупреждали, а он не поверил, и вот теперь поздно что-то менять. Надо умирать …

Тема любови родителей больше подходила для предсмертных воспоминаний Веры.

«Пусть это будет последним воспоминанием в моей жизни», – подумала она, и оставшиеся мгновения жизни припомнила свою неудавшуюся семейную жизнь, и все ее попытки что-то изменить в судьбе.

Когда встревоженная телеграммой Вера приехала в Караганду, родители встретили дочь на вокзале. Они выглядели вполне здоровыми людьми. Ситуацию с телеграммой мама прояснила по дороге домой.

– Вера, скажи мне на милость, почему не ты, а твоя соседка Алла Ильинская, сообщила нам, что над тобой издеваются ваши гинекологи, объявляя тебя во всеуслышание бесплотной женщиной. Учти, это лживые слухи! Завтра утром я положу тебя на обследование в городской роддом. Если будет нужно, то ты пройдёшь курс стационарного лечения. Мы утрём носы вашим гинекологам верным диагнозом и правильным лечением. Почему же ты нам ничего не говорили? Мы же тебе не враги.

После маминой взбучки, слово взял папа.

Володя сидел за рулём своих «Жигулей» и вёз любимую дочь домой. Он был несказанно рад увидеть свою Верочку живой и невредимой.

– Вера, нам стало известно, что Евгений выпивает. Может быть, он выпивает потому, что у вас нет детей? Вот, мама тебя определит на лечение к лучшим специалистам и у тебя непременно будут дети. В нашем роду бездетных женщин нет. Ты постарайся убедить своего мужа, что дети у вас будут, чтобы он не отчаивался.

Целый месяц держали Веру на больничном режиме. Все слои её матке были поражены гнилостной инфекцией. Это объясняло тот противный запах, ту нестерпимую вонь, которая исходила от Веры в последние месяцы после лечения от ложной беременности.

«Такое инфицирование матки возможно только при нелеченом микроаборте», – к такому выводу пришла главный гинеколог городского роддома, хорошая мамина знакомая.

Этот диагноз утешал.

– Значит, я перенесла микроаборт! Значит, что у меня всё-таки была настоящая беременность, а неложная, как у психически нестабильных дам! – рассуждала Вера, лежа на больничной койке. Но теперь не инфекция, а угроза формирование постинфекционных спаек могли привести к истинному бесплодию! Это Вера понимала, и безропотно принимала все назначенные ей болезненные процедуры.

Лежать в палате с женщинами, страдающими бесплодием, которые были согласны на любые пытки, лишь бы родить ребёночка, курортом не назовешь. Такое мощное желание противостоять приговору судьбы Веру неимоверно восхищало.

Её диплом врача, престиж районного специалиста, обеспеченность родителей ничего не значили для женщин с диагнозом бесплодность. Целый мир с его красотой и многообразием жизни, с различными общественными порядками и противопорядками, с войнами и миротворческими организациями, с пороками и шедеврами искусства, в этой палате теряли свою значимость.

Неодержимое желание родить собственного ребенка доходило до исступления. Соседки по палате настороженно встретили Веру, словно она могла быть соперником их счастью. Каждая из них боялась лишним словом спугнуть надежду на чудо, которое могло достаться другой, поэтому всем приходилось быть начеку.

Когда Веру выписали домой, то ее надежда когда-нибудь родить ребенка приобрела просто мистический характер, но у ее мужа было совсем другое желание, каждый день ему хотелось пропустить стаканчик бормотухи и наслаждаться жизнью. За месяц лечения жены в Караганде он упивался свободой делать то, что ему самому хочется.

Вера помнила наказ папы и тоже верила, что только рождение ребенка может спасти ее брак, а мужа от его пагубной привычки пить по пустякам.

Было удивительно, что Верино желание родить ребенка передалось ее соседкам, и они одна за другой стали уходить в декретный отпуск, а Вере оставалось только надеяться на чудо, которое должно спасти ее семью.

Вскоре и ее подруга Людмила родила второго мальчика, такого пригожего и славного малыша, что хотелось его бесконечно баюкать и ласкать, а у Веры были только работа и дом, а в доме муж, который часто пребывал навеселе, то есть в нетрезвом виде.

Если дома она незаметно превращалась в клушу в халатике, которая квохчет по домашним делам, то в больничном белом халате к ней возвращалась ее настоящая жизнь, в силе и в чести.