Воспоминания (1865–1904)

Шествие открывал взвод кавалергардов по три в ряд с двумя офицерами.

За ними шли мы – 24 пажа и столько же камер-пажей с нашими ротными командирами по три в ряд.

Пройдя сквозь Успенский собор, мы вошли в Крестовую Синодальную палату, где ожидали окончания священного коронования, после чего тем же порядком следовали в обратном шествии.

Погода была дивная, и когда мы спускались по широкой лестнице с Красного крыльца на Царскую площадку, на море голов, занимавших ее, открывался такой вид, который забыть нельзя.

На всех следующих празднествах пажи участия не принимали, за исключением освящения храма Христа Спасителя, когда мы шли по бокам крестного хода. Камер-пажи, состоявшие при высочайших особах, были заняты службой при дворе целыми днями, мы же очень скучали, так как нас очень мало выпускали из стен Кремля из нашего помещения. Чтобы выйти, надо было всегда отпрашиваться в отпуск, а у меня никого не было, ни родных, ни знакомых, кроме дочери моей двоюродной сестры Карповой Елизаветы, которая была замужем за Яблочковым и жила очень скромно на Остоженке в одном из Ушаковских переулков. Я ее мужа совсем не знал и стеснялся бывать у них часто. Ходить же просто гулять по улицам нас неохотно пускали, в театры же – было очень дорого и трудно было получить билет.

Я только раза два был у двоюродной племянницы и раз у князя Георгия Максимилиановича, который жил в особняке Ды Дьяконов Петр Иванович мкова в Трубниковском переулке. Он очень был любезен и угостил меня очень хорошим чаем.

В конце мая мы были в Петербурге, нам дали несколько дней отдыха, и затем мы должны были отправиться на съемку. Обыкновенно съемкой пажи занимались в окрестностях Петергофа, и тогда их помещали около Верхнего сада на Разводной улице в здании прогимназии имени Александра II.

В этом же году помещение это было уже занято кадетами, которые, не имея родных, проводили лето в корпусах. Поэтому нас отправили прямо в лагерь в Красное Село, в окрестностях которого мы и производили съемки. Я с удовольствием занимался съемкой, это было мне по душе. Жара была страшная, солнце пекло немилосердно, и мы все так загорели, что у многих, в том числе и у меня, кожа с лица сходила, как перчатка, при этом наши физиономии становились в течение некоторого времени совершенно неприличными; на лбу оставалась резкая черта, так как мы работали в фуражках без козырька. Съемки продолжались две недели, мы уходили с шести утра и работали до вечера, иногда даже не возвращались к обеду, беря с собой холодную закуску.

Работали мы группами под руководством офицеров Генерального штаба, съемку делали инструментальную.

По окончании съемки начались лагерные занятия. Лагерь пажей находился на самом левом фланге главного лагеря, на следующий год левее нас устроен был еще лагерь для финских батальонов,[111 - …финских батальонов… – 8 стрелковых батальонов, сформированных по Указу императора Александра III 7 апреля 1881 г. из уроженцев Великого княжества Финляндского.] которые стали приходить в лагерь под Красным Селом из Финляндии.

У нас был чудный барак, высокий, светлый, одно было неприятно – асфальтовый пол. Помещались мы все вместе – и старшие, и младшие классы. У фельдфебеля была отдельная комната. Старшего класса были только камер-пажи пехотного отделения. Кавалеристы прикомандировывались на лето к Учебному кавалерийскому эскадрону, артиллеристы – к Офицерской артиллерийской школе.[112 - …Офицерской артиллерийской школ… – специальное военно-учебное заведение российской императорской армии, созданное в марте 1882 г. на основе двух образцовых батарей. Размещалась в Царском Селе на углу Сапёрной и Велиовской улиц.]

Так что в бараке Пажеского корпуса помещалось 23 камер-пажа и 45 пажей. Все мы для строевых занятий были прикомандированы к Учебному пехотному батальону, переименованному в Офицерскую стрелковую школу.[113 - …Офицерскую стрелковую школу… – специальное военно-учебное заведение российской императорской армии, получившее данное наименование в марте 1882 г. Размещалась в Ораниенбауме на Елизаветинской улице (совр. ул. Костылева).] Она стояла лагерем рядом с нами. Нас распределили по ротам этой школы, поставив в общий ранжир с нижними чинами. Камер-пажей ставили за унтер-офицеров и отделенных начальников.

Служба была строгая, нас не щадили и не делали нам никаких поблажек или исключений, мы несли суровую солдатскую лямку. Учения начинались в 6 часов утра и продолжались до 10–11-ти, затем опять после обеда с 2–3-х часов и до 6–7-ми. Очень много внимания было обращено на стрелковое дело вообще и стрельбу в частности.

В строевом отношении мы всецело были подчинены начальнику Офицерской стрелковой школы свиты генерал-майору Вилламову, строгому, требовательному, но очень хорошему начальнику.

Для наблюдения за нами вне строя с нами жили наш ротный командир и два ротных офицера корпуса. Они помещались в отдельных бараках за средней линейкой. Жизнь в лагере, несмотря на довольно тяжелые занятия, была мне по душе, я очень увлекался и стрельбой, и разнообразными учениями. В середине лета инспектор стрелковой части генерал Нотбек, гроза всей пехоты, произвел инспекторский смотр как Стрелковой школе, к которой мы были прикомандированы, так и нам, пажам; каждого из нас он проэкзаменовал и в знании уставов, и стрельбы. Экзаменовал он очень строго, но в то же время с удивительным тактом и благородством, не придираясь и стараясь не задеть нашего самолюбия.

Моя мать жила это лето у старшей сестры на Сергиевской даче. Князь Георгий Максимилианович ей предоставил настолько большую квартиру во флигеле, что моя сестра свободно могла разместить и мою мать, и младшую сестру. Я тоже приезжал к ним из лагеря по субботам, мой брат также приезжал из Павловска, когда бывал свободен. Я очень был рад, что моя мать жила на Сергиевке, это давало мне возможность бывать у моих друзей Миллеров в Петергофе, я увлекся в это время Алиной Константиновной Фелейзен и ухаживал за ней. За дочерью же Миллера Алисой ухаживал в это время Михалков,[114 - …Михалков… – Михалков Александр Владимирович (1856–1915), офицер л. – гв. Конного полка, сын В. С. и Е. Н. Михалковых; 1-м браком женат на А. Л. Миллер, 2-м – на В. И. Унковской; отец Марии, Владимира и Ольги Михалковых, прадед поэта С. В. Михалкова.] офицер л. – гв. Конного полка, который в следующем году и женился на ней. В августе месяце, после нескольких дней маневров, был дан отбой, и лагерь кончился 12-го числа, в этот день камер-пажи старшего специального класса (пажей не было, они все были произведены на коронации в камер-пажи) были произведены в офицеры.

По окончании лагеря я поехал в Болышево, имение моей двоюродной сестры Грессер в Новгородской губернии, за моей тетей Юлией Карловной, которую я и привез в Петербург к нам на новую квартиру на Екатерининском канале.

Старшая сестра поселилась с нами.

1-го сентября я явился в корпус, собрались и все мои товарищи, мы уже были старшими и, в свою очередь, начальствовали теперь над младшим специальным классом. По приезде в корпус нам было объявлено, что Багговут назначается и.д. фельдфебеля впредь до утверждения в этой должности, я – и.д. старшего камер-пажа пехотного отделения старшего класса и заместителем фельдфебеля в случае его отсутствия, Иловайский – и.д. старшего камер-пажа кавалерийского отделения старшего класса, Обручев и Качалов – и.д. старших камер-пажей младшего класса.

Я никак этого не ожидал, да и Багговут также, так как он был 9-ым по старшинству баллов, а я 13-ым. Произошло это оттого, что все первые ученики были экстернами, и потому не могли быть ни фельдфебелем, ни старшими камер-пажами. Правда, Иловайский по баллам был старше Багговута, но он по строю был слабее его. Во всяком случае, это был первый пример, чтобы фельдфебель по баллам был 9-ым учеником.

Я был очень рад за Багговута, так как это был один из моих лучших друзей. Его очень любили, он всегда себя держал с достоинством и был вне всяких интриг, никто из товарищей не позавидовал его назначению, напротив, были довольны, что именно он будет фельдфебелем. Выбор был очень удачен, он себя вполне оправдал.

Хотя я и не был еще утвержден старшим камер-пажом, но над своей кроватью я увидел дощечку уже не зеленую, а красную с моей фамилией золотыми буквами.

Предметы учебных занятий были те же, что и в младшем классе, профессора и учителя также. Среди ротных офицеров произошла перемена – Аргамаков ушел, на его место назначен был штабс-капитан Гурковский, мы его знали по учебному батальону, т. е. по офицерской школе, где он командовал ротой.

Это был чудный человек, мы его очень любили и потому очень были рады, когда он был переведен к нам. Строевые занятия в старшем классе были несколько иные, нас уже не жучили, так как мы прошли за лето хорошую школу, офицеры с нами занимались только сабельными приемами, рубкой, верховой ездой, фехтованием. Кроме того, я вел наряд камер-пажей для обучения фронту пажей общих классов, иногда и сам ходил их обучать. Верховой езде нас обучал инструктор Офицерской кавалерийской школы, который, можно сказать, обучал нас безжалостно, так как не обращал никакого внимания, если мы падали с лошади, ушибов он не признавал и только щелкал длинным бичом, заставляя упавшего скорей сесть на лошадь. А падали мы сначала частенько, с непривычки сидеть на седле без стремян. Нас заставляли каждый раз менять лошадей, среди которых были очень спокойные лошади, смирные, но были и такие, которые при каждом щелканье бича, давали козла, и вот тут усидеть без стремян было почти невозможно.

Кроме всех этих занятий, так как я сначала думал выйти в Гвардейскую пешую артиллерию,[115 - …в Гвардейскую пешую артиллерию… – 1-я и 2-я Гвардейские артиллерийские бригады считались пешими в отличие от Гвардейской Конно-артиллерийской бригады.] я занимался еще практически при орудиях. А склонен я был тогда выйти в артиллерию, так как в лейб-гвардии 1-ой Артиллерийской бригаде в то время служил мой большой друг Веревкин, который меня и звал к себе. К тому же там было дешево служить, а у моей матушки средств не было, кроме пенсии, и потому кавалерия мне казалась совершенно недоступной, в пехоту меня в то время не тянуло.

Осенью состоялась закладка храма Воскресенья на Крови,[116 - …Воскресения Христова на Крови… – собор Воскресения Христова на Крови (Храм Спаса на Крови, Санкт-Петербург).] на месте злодейского покушения на Александра II. От всех войск Петербургского гарнизона было выставлено по взводу, также и от Пажеского корпуса назначено было отделение в 10 рядов под моей командой. До закладки было несколько репетиций, и мне пришлось водить свое отделение на эти репетиции и затем на самую закладку. Было грустно, но торжественно. Затем государь пропустил все войска церемониальным маршем. Мне пришлось первый раз командовать в высочайшем присутствии.

В октябре состоялся высочайший приказ[117 - Его текст, вошедший в приказ по Пажескому корпусу № 226 от 10 октября 1883 (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.37. Л.123 и об.), опущен. – Примеч. ред.] о производстве 24-х пажей моего класса, в том числе и меня, в камер-пажи.

В этом же приказе значится и мой наряд в Константиновский дворец. Еще за месяц до моего производства в камер-пажи мне было объявлено ротным командиром о назначении меня камер-пажом к великой княгине Александре Иосифовне, что доставило мне большую радость.

Моя великая княгиня Александра Иосифовна, к которой я был назначен, была женой великого князя Константина Николаевича, старшего брата Александра II, который был генерал-адмиралом и главным начальником флота до вступления на престол Александра III, после чего был заменен тогда великим князем Алексеем Александровичем.

И вот, не успел я надеть камер-пажеский мундир, как меня уже вызвали на службу к великой княгине. В то время уже никто из великих княгинь, даже императрица, не вызывали своих камер-пажей в обыкновенные дни, и камер-пажи наряжались только на большие выходы и празднества. Одна великая княгиня Александра Иосифовна держалась старинного этикета, вызывая своего камер-пажа каждое воскресенье к выходу в церковь и приему после обедни.

Отправляясь первый раз на совершенно новую для меня службу, я очень волновался, тем более что меня предупреждали, что великая княгиня Александра Иосифовна очень требовательная и капризная. Последнее не оправдалось, она всегда была ко мне очень любезна, но действительно требовала очень большого внимания к себе, к своим привычкам.

Впервые мне пришлось ехать в придворной карете, все это меня очень занимало. Со мной сел адъютант корпуса капитан Олохов. По приезде во дворец меня поставили около двери, из которой должна была выйти великая княгиня, я был в малой дворцовой форме, отличавшейся от обыкновенной камер-пажеской только белым султаном на каске. Камер-фрау вынесла мне мантилью и веер, мантилью я повесил себе на левую руку, как полагалось, взял веер и остался стоять в ожидании выхода.

Дверь отворилась, великая княгиня приветливо ответила на мой поклон, улыбнулась и спросила: «Vous ?tes mon nouveau page?»[118 - «Vous ?tes mon nouveau page?» (фр.) – Вы мой новый паж?] Я ответил: «Oui, Madame, si votre Altesse me permet, j’aurai le bonheur de l’?tre».[119 - «Oui, Madame, si votre Altesse me permet, j’aurai le bonheur de l’?tre» (фр.) – Да, мадам, если Ваше высочество позволит мне, я буду счастлив им быть.] «Comment Vous nommes Vous?»[120 - «Comment Vous nommes Vous?» (фр.) – Как Ваше имя?] – спросила она. Я назвал себя, тогда великая княгиня сказала: «Ah, je Vous contente, on men a dеj? parlе de Vous, je connais Votre».[121 - «Ah, je Vous contente, on m’en a dеj? parlе de Vous, je connais Votre» (фр.) – Ах, я Вам рада, мне уже говорили о Вас, я знаю Вас.]

Несмотря на свои годы, великая княгиня была очень величественна и хороша.

Я пошел вслед за великой княгиней в церковь. После обедни присутствовал на приеме двух лиц, после чего великая княгиня подала мне руку и простилась со мной. Вслед за тем подошел ко мне состоявший при великой княгине генерал Киреев и пригласил адъютанта и меня в одну из зал, где было накрыто два прибора для адъютанта и меня. Нас очень хорошо накормили. Затем великая княгиня стала требовать меня к себе во дворец каждое воскресенье. Камер-фрау или камердинер выносили мне мантилью, и я, имея её на левой руке, должен был присутствовать за обедней и во время приема. Благодаря этому, я обязан был каждое воскресенье приезжать в корпус к 10-ти часам утра, одеваться и ехать с адъютантом корпуса в придворной карете в Мраморный дворец. После приема меня всегда приглашали в столовую, где мне с адъютантом подавали завтрак. Первый раз я поехал с удовольствием, для меня это было ново, но потом я радовался, когда наступало воскресенье и меня оставляли в покое. Мне было обидно терять 3–4 часа моего отпуска на такие, в сущности ненужные, церемонии.

День производства в камер-пажи был счастливым для нас днем, мы с радостью расстались с тесаком, надели камер-пажеский мундир с золотым галунным шитьем на задних карманах и офицерскую шпагу.

Вскоре после производства нас повезли в Аничков дворец для представления государю и императрице.

Мы были выстроены в одну шеренгу, на правом фланге фельдфебель Багговут, затем камер-пажи императрицы Стахович и Зуров и затем остальные по росту. Государь поздоровался с нами. Мы ответили по-военному: «Здравия желаем вашему императорскому величеству!» Затем государь поздравил нас с производством в камер-пажи, мы ответили: «Покорнейше благодарим, ваше императорское величество». Государь с императрицей стали обходить нас, директор называл фамилию каждого, императрица подавала руку, которую мы, поклонившись, целовали. Ко многим она обращалась с вопросами, между прочим, когда ей был представлен один из моих товарищей К., то на вопрос императрицы: «Vous avez beaucoup de fr?res?»,[122 - «Vous avez beaucoup de fr?res?» (фр.) – У Вас много братьев?] – он ответил: «Un troupeau Syr?ne!».[123 - «Un troupeau Syr?ne!» (фр.) – Стадо русалок.] Императрица улыбнулась, но ничего не сказала. Другой же на вопрос императрицы, где он провел детство, ответил: «J’ai fait mes enfantillages en Tambovi?, Madame».[124 - «J’ai fait mes enfantillages en Tambovi?, Madame» (фр.) – Я делал мое ребячество в Тамбове, мадам.] Императрица опять улыбнулась. Эти два ответа решили их участь – они не были включены в число камер-пажей для службы при дворе.

Камер-пажество мне давало право отпуска на два дня в неделю, кроме субботы, что было очень приятно, а с 1-го декабря, когда я был утвержден старшим камер-пажем,[125 - Приказ по Пажескому корпусу № 278 от 1 декабря 1883 (ГА РФ. Ф.826. Оп.1. Д.37. Л.127) опущен. – Примеч. ред.] я мог ходить в отпуск три раза в неделю, помимо субботы, т. е. почти каждый день. При этом я имел право возвращаться не в 10, а в 12 часов ночи, но каждый раз с разрешения дежурного офицера.

Фельдфебель имел право отпуска ежедневно, но только после обеда. В самый день производства нашего в камер-пажи нас отпустили до поздних часов, и мы отпраздновали наше производство у Донона[126 - …Донон – ресторан «Донон», открыт в 1849 г. Ж. Б. Дононом на наб. р. Мойки, один из самых фешенебельных ресторанов С.-Петербурга.] – это был первый товарищеский обед в ресторане. Собственно говоря, камер-пажам и пажам запрещено было посещать рестораны, но камер-пажи ежегодно устраивали такого рода обеды после производства, начальство это знало и смотрело на этот обычай сквозь пальцы. Обед был чудный, обошелся он нам с вином около 15-ти рублей…

Службу же свою при дворе на выходах в Зимнем дворце я начал на Георгиевском празднике 26-го ноября. В этот день обыкновенно каждый год бывал высочайший выход в Зимний дворец и Георгиевский парад в залах дворца, вечером парадный обед всем георгиевским кавалерам.

В этот день, когда мы, камер-пажи, отправлявшиеся в Зимний дворец, были совсем готовы, нас осмотрел наш ротный командир, и затем мы в придворных экипажах отправились во дворец в сопровождении адъютанта корпуса штабс-капитана Олохова.

Во дворце нас почистили, еще раз осмотрели и отвели по разным подъездам для встречи высочайших особ. Я прошел на Салтыковский подъезд,[127 - …Салтыковский подъезд… – подъезд у Зимнего дворца со стороны сквера, назван по имени графа Н. И. Салтыкова, воспитателя Александра I.] так как великая княгиня Александра Иосифовна приезжала всегда с этого подъезда.

Как только великая княгиня вошла в обширную прихожую Салтыковского подъезда, я подошел к ней и поклонился. Она приветливо протянула мне руку. В эту минуту камердинер меня снабдил такой массой вещей, что я не знал, куда их девать, боясь растерять половину. Мне было передано: мантилья, горностаевый боа, флакончик с духами, кроме флакона с английской солью, который уже был у меня, и пару запасных перчаток. Все это пришлось нести. Часть я положил в свою каску, которую на выходах, когда нам приходилось поддерживать шлейф, мы не несли в руках, а прикрепляли чешуей за эфес шпаги орлом назад.

Великая княгиня села в лифт, я же, поправив ей трен[128 - Трен – шлейф женского платья.] и уложив его, чтобы не смять, как только лифт двинулся, быстро вбежал по лестнице на второй этаж и помог великой княгине выйти из него. Я проводил ее до Малахитовой гостиной, где всегда собирались высочайшие особы и откуда начинался выход.

Как только приехал государь, выход начался: в Концертный зал вышел государь с императрицей, затем попарно великие князья с великими княгинями по старшинству престолонаследия. Как только [они] входили в зал, камер-пажи примыкали постепенно к шествию, следуя за своими августейшими особами. Когда вошли в Георгиевский зал, где были выстроены взводы от полков с Георгиевскими знаменами и где шествие остановилось, ко мне протиснулся камер-фурьер и передал мне еще высокий венский золоченый стул для великой княгини, которой было вредно долго стоять. Я пришел в ужас – куда я все это дену? Я придвинулся к великой княгине и предложил ей стул. «Comme c’est aimable»,[129 - «Comme c’est aimable» (фр.) – Как это любезно.] – сказала она, хотя я тут был ни при чем. Она села, вернее присела на него, трен пришлось расположить сверх стула, и так как стул был высокий и трен покрывал его, то со стороны никому и в голову не приходило, что великая княгиня сидит. Когда шествие двинулось опять, я не знал, что делать со стулом, и, узнав, что больше остановок не будет, проходя мимо двери, где стоял арап, передал стул ему, как будто так и надо было. Никто мне замечания не сделал, очевидно, нашли это вполне естественным. Трен во время выхода нести не пришлось, а только поддерживать его при поворотах и выпрямлять.

Когда я провожал великую княгиню и помогал ей выйти из лифта, она мне сказала: «Donnez moi Votre bras je ne vois rue»,[130 - «Donnez moi Votre bras je ne vois rue» (фр.) – Дайте мне вашу руку, я не вижу дорогу.] – и выставила при этом такую маленькую ножку, что я не верил своим глазам, не верил, что у женщины ее лет (ей было 54 года) могла быть такая нога. Рассказывали, что она бинтовала их на ночь и носила очень узкие башмаки, отчего ей и было трудно стоять. Садясь в карету, она меня поблагодарила и сказала: «? se soir».[131 - «? se soir» (фр.) – До вечера.]

Вечером был парадный обед георгиевским кавалерам в Георгиевском и соседних залах дворца. Кроме камер-пажей, состоявших при великих княгинях, наряжали еще камер-пажей ко всем великим князьям, назначение их было стоять за ними во время обеда, держать их головные уборы. Если не хватало камер-пажей, наряжали и пажей старшего класса.

Я опять встретил великую княгиню на подъезде и проводил ее до Малахитовой гостиной и потом шел с выходом до Георгиевского зала.

За обедом я стоял за великой княгиней. На нашей обязанности лежало принятие с правой стороны прибора, уже бывшего в употреблении, и в замене его с левой стороны новым прибором, вручаемым нам камер-лакеем. Причем когда принимался прибор, бывший в употреблении, то золотая тарелка, на которой он стоял, оставалась все время на столе, и на нее надо было поставить фарфоровую тарелку с прибором и так ловко, чтобы не было стука. Камер-пажи служили за обедом без перчаток, и потому в этих случаях мы должны были обращать особенное внимание на свои руки. <…>[132 - Текст «Руководства к службе при высочайшем дворе камер-пажей и пажей Пажеского Е. И. В. корпуса» в редакции 1902 г. опущен. – Примеч. ред.]