В садах Эдема

С жадностью я набросился на заметки, посвящённые нашим историческим романистам, и сразу же посетовал на их краткость:

«Исторические романы, из которых самые лучшие Лажечниковские, представляли смесь самую странную немного правдивого со многим фальшивым». Вероятно, он имеет в виду романтические похождения героев в этих романах – но я не был бы так суров; скорее всего это ошибка словоупотребления, некоторая грубоватость или, скажем, неосторожность выражения; может быть, было вернее сказать «со многим условным»… Подобные тонкости тогда ещё не всем были свойственны.

Самыми смелыми Григорьев называет романы Полевого, и я был рад хотя бы с этой стороны услышать положительную оценку многоохаянному Полевому – мне нравится гибкий и богатый язык его прозы (с небольшой скидкой на общую романтическую велеречивость времени). Самыми добродушными называет наиболее пользовавшиеся успехом романы Загоскина – я с радостью соглашаюсь, жалея, что сам, чувствуя то же, не додумался до такого точного, хотя и не критического, эпитета.

Загоскин «был человек бесспорно даровитый и, как многие люди конца XVIII и начала XIX века, гораздо более замечательный, чем его произведения… У Загоскина, там, где он пишет без притязания на доктрину, есть вещи наивные, восхитительно милые, даже – что удивительно в особенности – человечески страстные… У него был и комический талант – небольших, конечно размеров – и добродушный юмор, и жар увлечения, и даже, пожалуй, своего рода поэтическая манера…»

05.08.84.

Уже не так жарко, часто идут дожди. Иванушке легче, но он ещё не совсем здоров… Такой большой мальчик. Глазки умные; уже следит взором за лицом, когда к нему наклоняешься.

Лизанька взрослеет по часам. Сегодня возил её к поздней обедне – причастилась. Спрашивает: «А п’ичастие вкусьное?» – «Вкусное», – рассеянно отвечаю я. «А почиму?» – «..?»

Обедаем. До сих пор она охотнее ест, когда её кормят. С ложечки падает капля.

– Виноват! – говорю я.

– Эко гое (горе) не бега (не беда), а п’оско (просто) беззабазие (безобразие)! – выпевает Лизанька привычное присловье и спрашивает лукаво:

– П’овинийся (провинился)?

– Провинился, Лизанька, – соглашаюсь я.

– А я ни во шко не п’овиниась!

Спорит с маминькой – нахмуренно и упрямо:

– А мы с девачкой Накахей (Наташей) убехым!

Маминька строго:

– Я не разрешаю тебе убегать.

– А мы кибя обманем!

– Накажу.

– А девачку Накаху?

– У неё мама есть. Она её накажет.

Лиза задумывается.

– А я не бугу… не бугу обманывать… И Накахе… и девачке Накахиньке скаху: низя…

То ли зовёт, то ли дразнится:

– Атесинька! атесинька!

– Неправильно, Лиза. Надо говорить «отесинька».

– А потиму?

– От слова «о-тец», – объясняю я.

Но у неё готово своё объяснение:

– Раньхэ гаваии «отесинька», а кипей (теперь) гаваят «атесинька». Раньхэ пакамухко окаи (ока ли), а кипей скали (стали) акать…

Моет чашку под краном и похваливает себя:

– Какая удивикельная помохница!

Или:

– Какая смехная искоия!.. (история)

Научилась говорить не «Ванюха», а «Ванюффа», «Ивануффка».

После купания Олечка обычно заворачивает её «индианкою», и она в простынке скачет на диване:

– Киндианка!.. Хочу киндианка!.. т. е. как индианка.

Ехала на велосипеде и вдруг затормозила (уже умеет), спрыгнула, села на корточки («на курточки»):

– Смоки, отесинька! Пуак!

Давно я так весело не смеялся, переспрашивая её. Она поняла, что неладно говорит, но, чтобы посмешить меня, повторяла, улыбаясь сама:

– Пуак!

На детской площадке, куда мы с Лизой вынесли Иванушку, молоденькие мамы стали приставать к Лизаньке, расспрашивали её о братце и игриво просили подарить его им. Лиза сурово отвечала своё знаменитое «нек». Я рассказал об этом Оле.

– Умница Лизанька! – сказала маминька.

Но тут Лизанька, пожав плечиками, сказала, что можно, дескать, и отдать, нам-де Бог ещё кого-нибудь пошлёт.

– Ну, как же, Лизанька? – расстроилась Оля. – Хорошо, если пошлёт… Но Иванушка нам ведь тоже нужен… А кого бы ты хотела?

– Майчика.

– Почему?

– А девочка у нас уже есь.

– Мальчик тоже есть – Иванушка.

– А мы век (ведь) его отдадим?