«Искал не злата, не честей». Том 1

Мы, знающие Платона и Эмпедокла что же, благодаря этому знанию, лучше понимаем Мировую судьбу, ее истинный смысл? Ее бессмысленные жертвы, глупости, черствования! История прошлого – это длинная вереница отчаяния, борьбы и возмущений, «время брани и одежды, обагренная кровию» (Ис.). Но что это в сравнении с ужасами того дня, когда разорвется сама планета Земля!!! Лишь слабая тень той трагедии, которая может произойти…

Или будущее человека пусто, темно, и человек старится под бременем познания и сомнения, что они иссушили его ум? А голос совести затих, душа мается, но не кается, а в зраках вместо мысли деньги.

Мы не в состоянии осознать, насколько обязаны Творцу за этот мир и эту жизнь. Мы непомерно непокорны и неблагодарны, порой обуяны жестокостью и злобой. Мы не верим ни в какие предостережения, как в свое время иудеи не верили предостережениям Иисуса о разрушении Иерусалима: «И будет знамение в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народа и недоумение» (Лк.)

Мы вроде понимаем, что на долю человеческого разума выпала необычная судьба: он словно в крепости, его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой – вопросы нашего бытия, телесного и духовного. Мы верим в тот мир, реальный, что видим и который можем измерить. А как же божественность всего, что невидимо для нас, но пронзает круги жизни? нуждается ли наше бренное тело в архаичном прообразе – Духе святом?

И кто мы в сути своей? Где мы сейчас? В каком измерении живем – плотском или из чресел женских вышли, чтобы Дух срамить? Что будет потом?

Я много обещаю —
Исполню ли? Бог весть!

И в то же время человек не может ответить на них, так как они превосходят все его возможности. В такой разлад разум попадает не по своей вине, ибо – и это весьма древняя, извечная истина практической мудрости – «всякое деле о двух концах» – признания дисгармоничности бытия и духа? А может – «Всё будет, как угодно Богу»?, ибо… Он приходит и уходит, когда хочет…:

Я мнил покоиться близ верных берегов,
Уж издали смотреть, указывать рукою
На парус бедственный пловцов,
Носимых яростной грозою.

Жизнь идет обычным чередом, люди поглощены своими делами, домами, торговлей, наживой и всевозможными удовольствиями. Светские и религиозные вожди (и – близкие при их дворах и дверях) прославляют (правда, с натяжкой) всеобщее благоденствие и цивилизацию, убаюкивая народ мнимыми чувствами безопасности и милосердия…

Увидел я толпы безумной
Презренный, робкий эгоизм.

Именно поэтому бунтует Пушкин, как и – Ницше, подхлестнувший «клячу» человеческой истории жестким бичом – «кодом Одиссея» – думай, делай и плыви к Итаке. Как развитие библейского (евангельского) мема: «Итак, бодрствуйте… и день это не застигнет врасплох…» (Мк.):

И я, средь бури жизни шумной,
Искал вниманья красоты.

Именно поэтому Пушкин создал поэтический перл – «мечтать о сладостной свободе», – и пусть он не несет силу и славу римского «Rex», богов Юпитера или Минервы, но в общемировоззренческое настроение великого народа входит, – используя вымысел того же Ницше, – национальным и деятельным, сильным, слишком национальным идентификатором.

Ясно ощущаемая патетика поэзии, выражение духовности как глубоко внутреннего состояния делают ее воплощением национального русского мирочувствования. Наказом сокровенным. Святостью общего замысла и дела.

О них, прекрасных и влекущих – о красоте миллиардов звезд, что светят и обогревают не только глубокий холодный космос, но и наши умы, сердца и души – об этом поэзия Пушкина:

Иль дай еще летать надежды на крылах,
Позволь еще заснуть и в тягостных цепях

Мы познаем Жизнь как женщину в молодости. Мы снимем с нее одежду фактов, различений, примет. Мы с придыханием владеем ее телом, насыщая собственную физиологию, живя в обманчивости, что мы познали все в ней – и анатомию, и физиологию, и характер, а капризы разложили на частности, сделав их простыми, незатейливыми и прямолинейными.

А вот когда мы хотим поймать ее душу, чтобы понять и навек сделать одалиской- прислужницей, рабыней, – душа жизни ускользает от нас, как ускользает взгляд даже любящей женщины. И только с годами мы понимаем, что тайна Женщины, Жизни, не в ней самой, а в нашем ослеплении своими мечтами и надеждами, идеалам и миражами. (Античный Еврипид в своих драмах воспользовался этим «казусом человека», чтобы отмежевать человеческую волю от божественной):

Нет, нет! решился я – без страха в трудный путь,
Отважной верою исполнилася грудь.
Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!..
Вы цель мне кажете в туманах отдаленья,
Лечу к безвестному отважною мечтой,
И, мнится, гений ваш промчался надо мной!

Основная онтологическая истина: как двойственное существо, как перстный и небесный, человек носит двойной образ: внешний, искусственный, как изображение мира, и внутренний, духовно-интенциональный, в идеальной области. Оба образа дополняют друг друга, образуют одно целое и являются гарантами цельности и единства человека. Апостол Павел вносит ясность в проблему двойственности человека: «И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного» (1 Кор.).

Но… личность человека подвержена колебаниям, она непостоянна, лабильна, она может расширяться, вмещая в себе все коллективное сознание человечества, но может и сузиться до минимума, войдя как улитка в свою раковину, впитывая в себя весь яд мистикопатических спекуляций, отравляющих духовную атмосферу нашего общества:

Как бледный лик Луны

Ми р слаб и жесток.

«Не знаете ли, что тела ваши суть храма живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы От Бога и вы не свои!? Ибо вы куплены дорогою ценою» – Библ.

Я много обещаю —
Исполню ли? Бог весть!

Точные образные метафоры поэта усиливают мотивационный комплекс морального характера, возвышаются над ноктюрном страданий «особей человечьих».

И опасается, опасается Пушкин, что окисление ум банальностью превзойдет критическую точку, произойдет превращение ума в метан, неопределенность и вязкость

Я мнил покоиться близ верных берегов,
Уж издали смотреть, указывать рукою
На парус бедственный пловцов,
Носимых яростной грозою.

Возможно, пыталась ответить на эти вопросы и поэтесса века двадцатого Татьяна Снежина, жизнь которой трагически оборвалась такой молодой:

Нам в жизни так бывает больно,
Израненной душой стремимся к небесам,
Ища спасенья там.
И можно быть судьбой довольным,
Но так и не понять, что есть ты на земле,
Отдавшись в небеса.

Наш взгляд на мир остановился. Застыл. Мы достигли (согласились) считать, что сначала появилась Вселенная, потом Жизнь на одной из ее мельчайших частиц, а потом – разумные существа, сиречь мы с вами. Такое состояние природы мы полагаем вечным, а себя венцом творения или завершением (плодом) этого процесса. Нам кажется, так случилось и так завершилось создание материи, биосферы, нашего физического мира…

Но зачем тогда вслед за «проводником» Вергилием, предсказавшим появление загадочного младенца, предвестника нового «золотого века», следуем кругами познаний, идем «сквозь чащу исканий, сомнений» (из Данте), несем баснословно тяжелую (а кажется нам – нежную!) ношу иллюзий?

Отчаянье, блаж, откровенье? В «тенях платоновских», задыхаясь, как в пустыне или тумане, ищем свой единственный образ, свой чистый идеал в сумятице дней, порой бессмысленных, с мыслями наносными, неприметными:

Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувство воздаянья!

Во что мы верим и почему? Понимаем ли мы простую истину – человек есть то, во что он верит? Ответить на эти вопросы необходимо, не поняв этого, не поймем тот код, который встроен в душу человека.

Генная память… Голос предков, звучащий в нас через совесть, слышит каждый. Но мы по – прежнему остаемся «неандертальцами духа и нравственности». А влияние Дьявола («подстрекателя» – с греч.) опускает нас на низшие сферы существования, обратно к рефлексам исторгающей слюну собаки Павлова.

И в итоге может статься так, что мы вымрем как та крыса в эксперименте, в котором ей было предложено наживать кнопку, доставляющую удовольствие. Она выбрала удовольствие, забыв про сон, питание, заботу о детях и прочем… Бесконечное удовольствие поглотило ее. Так крысы мы или люди, решать только нам!

Но чем я дольше жил, тем больше понимал, что не все так просто с совестью и памятью о истории страны и народа. Они неотступно следуют за гражданином, просто так выбросить и забыть их – это обреченность поколений на непонимание, разрушение преемственности с прошлым. Это непозволительная расточительность того опыта, который мы должны унаследовать и приумножить.