Синдром веселья Плуготаренко

Невольно Проков вспомнил своего санинструктора, харьковчанина Мишу с характерной фамилией – Аптекарь. Хладнокровного, расторопного, знающего своё дело еврея. Немало он вытащил раненых ребят. Вернул их к жизни. Его всегда перед боем оставляли на броне. Вместе с водителем и зенитчиком, которым тоже не надо было идти под пули… Однажды, не потеряв ни одного бойца, вернулись из ущелья обратно наверх, на дорогу… увидели сидящего на броне Аптекаря с санитарной сумкой. От гранаты с тыла Мише оторвало голову. Только нижняя челюсть висела на шее. Погибли и зенитчик с водителем.

Хотел рассказать об этом случае водителю таратайки, но, посмотрев на печальное лицо, передумал. Был бы Миша на то время жив, когда Прокову задело руку – не брякался бы сейчас вот этот чёрный протез о дверцу таратайки.

Вдруг увидели летящего с соседским пацанёнком Плуготаренку. Легок на помине! Хотели помахать и даже остановиться. Но дружно работающий Тянитолкай резко свернул на Тургенева и погнал, видимо, к парку.

– Что-то совсем перестал приезжать в Общество, – сказал Проков. – Не был на последнем собрании…

Громышев переключил скорость и поддал газку.

– Он себе на уме, Коля. Он из тех, кто хором не поёт. Не смотри что весёлый иногда. – Помолчал и добавил как проницательный поп: – С детства, верно, в нём засела гордыня. С детства.

Проков удивлённо посмотрел на друга, не зная, спорить с ним или нет…

Военком Ганин почему-то встал при виде двух инвалидов, вошедших в его кабинет. Потупился даже. Как набедокуривший сердитый подросток. Перед наказанием.

– Я тут, это. Три коляски выбил. С большой скидкой. Для ваших инвалидов. И телефон. Один. Только за установку заплатить надо.

– Ну вот, можете же, когда захотите, Пётр Семёнович! – без всяких субординаций воскликнул Громышев. Торопливо подкандыбал и от души затряс смущающуюся руку. Да ладно, чего уж, всё сердился и смущался Ганин.

Вера Николаевна при виде входящих в Архив Прокова и Громышева не просто встала, как Ганин, – испуганно вскочила:

– С Юрой что?!

Но оба инвалида широко улыбались. Они – два добрых вестника.

– Ну, Вера Николаевна, – сказал Проков, – придётся вам сегодня раскошелиться. Сходить в универмаг и купить телефонный аппарат. Ну а потом на телефонную станцию с Юрой и вот с этой бумагой.

Он положил Вере Николаевне на стол «эту бумагу». С улыбкой смотрел вместе с Громышевым, как пожилая грачиха с гнездом на голове быстро читала. Как тощие ноги её вдруг начали выбивать на месте какого-то неподчиняющегося ей, радостного «трепака».

– Да милые вы мои-и! – запела и пошла к мужчинам по-бабьи – с распростёртыми руками. Целовала их, смущающихся, по очереди, как детей: – Спасибо, милые, спасибо!

Глава шестая

1

Коробку с новёхоньким телефоном Вера Николаевна внесла в квартиру торжественно. Как вносят избирательную урну старикам или лежачим инвалидам в день выборов.

Однако сын довольно равнодушно вынул из коробки кнопочный аппарат. Проверяюще растягивал мягкий гофрированный провод с трубкой. Сказал, что эра таких телефонов проходит. Если уже не прошла. Сейчас у многих мобильные телефоны.

– Это нащёчники-то эти? Да это же смех, а не телефоны! Ходят, за щёку держатся, как зуб им сейчас рвать будут – и орут, и орут, ни слова не слышат!

Сын возразил, что это временно, что всё усовершенствуется в таких телефонах. Однако мать не услышала его. До крайности возбуждённая, всё кружила вокруг настоящего телефона на столе. Фетиш. Мгновенно полюбившийся фетиш. Эдакий многоглазый пластмассовый идол. Вокруг которого возможно только ходить, ритуально петь и приплясывать.

Уже на следующее утро Плуготаренко потащили на телефонную станцию, чтобы предъявить там кому-то в качестве живого приложения к этому телефону. Как инвалида-льготника. («Вот он! Живой, живой! Перед вами! Сидит с телефоном! В коляске!») И через два дня чёртов этот телефон в квартире уже устанавливали.

«С разъёмной розеткой делаем?» – спросил ушлый телефонщик в синем комбинезоне. «С разъёмной, с разъёмной! – поспешно успокоила его Вера Николаевна и тут же выложила лишнюю купюру.

Когда мастер ушёл, Плуготаренко вдруг начал хохотать.

– Что с тобой? – вскинула бровь Вера Николаевна.

– Анекдот, мама, вспомнил. Анекдот! Ха-ха-ха! Как раз для тебя. Такой же вот работник связи в комбинезоне приходит в церковь. Каяться. Встал на колени: «Господи, слышишь ли ты меня? Господи! Даю настройку: раз-два! раз-два!..» Ха-ах-хах-хах!

Вера Николаевна ничего не поняла, отмахнулась.

А уже вечером, вольно раскинувшись на диване, бросив ногу на ногу, разговаривала по своему теперь домашнему. Разговаривала с Зимиными. Сначала с Галиной, потом с Мишей. Самодовольно звучал её басовитый голос, перемежаясь с самодовольным смехом.

Сын клеил коробки. Поглядывал на «оттягивающуюся» мать: как мало, оказывается, нужно для счастья человеку. Телефонная трубка чтобы на ухе была – и плещи языком, сколько хочешь. Мысль о том, что он и сам сможет теперь в любой момент позвонить Ивашовой и так же вольно разглагольствовать – в голову почему-то не приходила.

Наталья Ивашова, увидев у инвалида в комнате телефон – похолодела: всё, теперь забомбит звонками. Отсчитывая деньги, помимо воли все время косилась на аппарат. На журнальном столике. На непредсказуемый аппарат. Который в любой миг может взорваться, зазвонить, обнаружить себя. Словно мысленно молила его: только не сейчас! молчи, пока я здесь! пока не выдам пособие и не уйду!

Плуготаренко видел, куда смотрит Натальи, понимал направленную мысль её. Поэтому говорил и говорил. Тоже словно заговаривал телефон. И когда кнопочный аппарат вдруг действительно зазвонил – замерли оба. Точно пойманные на нехорошем.

– Да, – снял трубку инвалид.

Звонила, конечно, мать. Трубка, казалось, разрывалась от её напористого, радостного голоса. Сын в каком-то недоумении отстранял трубку от уха и вновь запускал голос в ухо. Не дослушав, прервал её:

– Ладно, мама. Потом. – И будто загнал обратно в аппарат жаркий голос.

Что тут должно сказать женщине и мужчине? После того, как телефон обнаружил себя явно? Как себя повести? Нормальные люди, конечно, тут же бы обменялись номерами. Записали бы их. Предложили бы звонить. Что называется, в любое время дня и ночи. Но это – нормальные. Эти – нет.

– У вас теперь телефон? – изобразила робкое удивление Наталья.

– Да. Вот поставили, – ответил инвалид вроде бы даже с досадой. – Мать добилась. Я не хотел, – словно извинялся перед Натальей.

Оба смотрели на телефон.

И телефон вновь зазвонил. Этого Наталья вынести уже не смогла. Быстро начала собираться. Вымелась за дверь, не допив чай.

Звонил Громышев. Как и мать, тоже от нечего делать. Развёл свои сладкие словеса. Пруготаренко злился, отвечал невпопад. Злился и на себя, и на телефон, и на Ивашову. Обижало это всё. Опять им пренебрегли. Теперь уже с телефоном. Хотелось положить трубку с Громышевым и крикнуть Наталье вслед: да не буду я тебе звонить, не потревожу, успокойся!

Чёрт знает что! Не складывалось с Натальей, никак не складывалось!

2

Мать лезла, подливала масла в огонь:

– Ну что, дала она тебе свой номер?

– Я не просил.

– Да что «не просил», что «не просил»! Ты же два дня выискивал её телефон. Вон, в телефонной книге? Которую я купила. Два дня! Только всё напрасно, сынок. У неё нет своего телефона. И своей квартиры нет. Она караулит телефон и квартиру подруги. Которая работает сейчас в Африке. Понял?

Плуготаренко вытаращился на мать. Не мог поверить в услышанное.

– Что же, у неё и жилья своего нет?

– Именно так, сынок. Мне Баннова всё рассказала.