Тайна Белого утеса. Взаимосвязь времен и судеб

Тайна Белого утеса. Взаимосвязь времен и судеб
Владимир Положенцев

Приключенческая, детективно-мистическая повесть с элементами реальной истории, о загадочном тайнике у Белого утеса на зауральской реке Соль. Названия населенных пунктов и рек вымышлены.

Тайна Белого утеса

Взаимосвязь времен и судеб

Владимир Положенцев

Апрель 1918, Западная Сибирь, Зауральский уезд

© Владимир Положенцев, 2022

ISBN 978-5-0056-8167-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В «Дерюге»

Участковый следователь окружного суда Алексей Алексеевич Блудов выпил сладкого чаю, взглянул на золотой хронометр. Начало десятого. Приоткрыл занавеску на окошке. Над дорогой висел густой клокастый туман, даже домов напротив не видно. По оконному стеклу стекали капли мороси.

Несмотря на хмарь, надо бы идти на железнодорожную станцию, проверить телеграф: что там творится в Петербурге. Название «Петроград» Алексей Алексеевич не признавал, так как оно было связано с пугающими событиями последних лет.

Кто там, на Неве, сейчас у власти – большевики, разогнавшие временщиков, подписавшие мир с немцами, или их самих уже вышибли генералы, что перед этим скинули царя? Смута, что может быть страшнее в России. Говорят, и в Москве стреляют да еще из пушек по Кремлю, палят и в Самаре, и в Ростове… Только здесь, в медвежьем углу, еще спокойно. Бог миловал захолустный, зауральский уезд. Всё тут, как и прежде: в милой сердцу тишине и полусонной дремоте. Разве что людишек в уезде стало меньше: многие мужики ушли на войну, в которую по дурости влез Николай и сгинули.

Окружной суд располагался в посёлке Светлый, что вместе с еще четырьмя поселками и тремя деревнями входил в крупную казачью станицу Подкаменскую. Светлый выбрали в середине прошлого века под окружное правосудие, потому что он был самым большим и густонаселенным из местных поселков, имел удобное расположение среди судоходных рек. А, главное, через него проходила железная дорога -Транссиб и в Светлом была железнодорожная станция с почтой и телеграфом. Она так и называлась – Светлая.

Разбежались после Октября из окружного суда и судьи, и их помощники. Остался только судебный секретарь Илья Панкратович Шубейкин, он же делопроизводитель – сухонький человек преклонных лет, с клинообразной черной бородкой, треснувшими очками с мощной диоптрией и непременной папиросой во рту, с которой, казалось, он не расстается и во сне. Как и Алексей Алексеевич он был убежден: раз приказа от начальства «закрывать лавочку и расходиться» нет, значит надо продолжать свое дело. А какая она власть – та или эта, не имеет значения. Но была и еще одна причина, удерживающая следователя Блудова и секретаря Шубейкина на месте: им просто некуда было идти. У обоих не было семей. У Шубейкина от горячки еще до войны умерла жена, так и не родившая детей, а Блудов, в 35 лет еще не нашел свою вторую половину. Не убежали, куда глаза глядят и двое уездных полицейских: околоточный надзиратель Валерьян Лукич Хомутов и его помощник фельдфебель Архип Демьянович Журкин. Его фамилию часто сознательно или нет, переиначивали в Жмуркина, на что он очень обижался и даже по своей горячности мог дать « в рыло». Всем им исправно выдавал «положенное жалованье» секретарь Шубейкин. Причем не керенками, а настоящими золотыми червонцами, что в достаточном количестве хранились в швейцарском сейфе подвального помещения суда.

Блудов уже собирался выходить, сделав напоследок большой глоток чая, как спотыкаясь о порог, без стука, в кабинет вломился фельдфебель Журкин. Его глаза горели и блуждали как у сумасшедшего.

– Целовальника Бубного убили! – выпалил он.

– Почему убили? – задал вопрос следователь и, поняв его нелепость, сам себе поморщился. – Так. Хорошо. То есть, плохо. Где околоточный надзиратель?

– Запил Хомутов, – виновато ответил Журкин, будто это он уже с утра принял хлебного вина.

– Скверно. То есть, ладно. Где труп?

– Да где ж ему быть, в трактире. В подсобке у бочек с огурцами лежит. Его мальчишка-половой нашел. Голова кабатчика аж на две части, как яйцо крутое расколото. И кровищи, словно помидоры ногами давили.

– Вы что же, уже были на месте преступления?

– Мальчишка в участок прибежал, рассказал.

– Красочно изложил, сочинителем будет. Идемте.

– Пара ждет под окном. Ямщика, что почту из уезда привозит, реквизировал, как теперь говорят.

– Мобилизовал говорят, – поправил Бубнов и в очередной раз выглянул на улицу. У крыльца действительно нетерпеливо топталась пара тяжеловозов с мохнатыми «носками» над копытами.

Когда садились в крытую повозку под недовольный взгляд почтовика, фельдфебель сказал:

– Мальчишка утверждает, что накануне между целовальником и неким торговцем Серафимом Любезновым, что поставляет в трактир вино и пиво, случился скандал, чуть дело до драки не дошло. В хлам разругались. Чуете, куда я клоню?

– Чую, Архип Демьянович.

Фельдфебель улыбнулся, отвернувшись в сторону. Он обожал, когда «их благородия» называли его по имени отчеству. Кровь отца – бывшего крепостного помещика Розанова, постоянно напоминала о себе. На войну Журкина не забрали, как и еще нескольких уездных полицейских и жандармов, кому-то же надо было поддерживать порядок. Журкина даже повысили – перевели из городового низшего оклада сразу в помощники околоточного надзирателя и он с гордостью носил на погонах вместо узкой лычки, широкую золотистую полоску. Освободили от фронта и «малую армию», как они сами говорили, сплавщиков и золотодобытчиков. Теперь они без дела «ошивались», по словам делопроизводителя Шубейкина, в уезде и были завсегдатаями трактира Бубнова. Судебный секретарь был частично прав: пироксилиновый завод, куда в основном гнали древесину сплавщики, остановился и они остались без работы, а вот «золотые люди» не покладая рук трудились на приисках, в надежде набить себе карманы и уйти «за кордон».

– Трогай, голубчик, – велел почтовому служащему следователь. Мужик поморщился, натянул поводья. Тяжеловесная пара потянула повозку к трактиру «Дерюга». Название Бубнов объяснял тем, что по аналогии с грубой, простой тканью, его кабак – «место отдохновения» простого народа.

У крыльца трактира, в тумане как в парной, стояли жена целовальника Ольга Ильинична и белобрысый паренек лет 12-ти. Поодаль топтались любопытные, грызли семечки, шептали что-то друг другу на ухо.

Ольга была женщиной худой, на вид чахоточной, пергаментная кожа обтягивала ее длинное, узкое лицо, словно сосульку. Говорила она тихо, чуть ли не шепотом, при этом всегда прятала в землю бесцветные, водянистые глаза. Люди считали ее тихоней. Однако кто знал Ольгу ближе, уверяли, что дома, над мужем она настоящая «прокуда». Держит его в ежовых рукавицах и ежели что не по ней, даже может и побить. Все это звучало нелепо – как может иметь власть эта чахоточная «сосулька» над крепким, широким в плечах, с «железным» бычьим лбом Никодимом Савельевичем, да еще колотить его. Ольга торговала в семейном магазинчике, что сзади примыкал к трактиру. Там же на втором этаже находились квартиры Бубновых.

Следователь кивнул на вихрастого мальчугана:

– Он?

– Ермилка, ваше благородие, – ответил фельдфебель. – Работал у Бубного еще один шустрый паренек, да он его выгнал, сказывал, приворовывать начал. А это супруга Никодима Савельевича, Ольга Ильинична.

Когда вылезали из повозки, почтовик протянул мозолистую ладонь, мол, и заплатить бы за извоз неплохо. Но фельдфебель состроил такую страшную физиономию, так недвусмысленно сжал рукоять шашки, что тот предпочел быстрее убраться по добру по здорову.

Лошади резво тронулись с места, обдав форменные темно-зеленного сукна брюки Блудова грязью. Алексей Алексеевич неспешно отряхнулся, слегка поклонился Ольге. Бубнова кивнула в ответ, не поднимая глаз.

– Ты что ли Ермилка? – обратился следователь к мальчишке.

– Ермил Афанасьевич, – поправил тот Блудова с достоинством.

– Извините, сударь. Хотел бы с вами переговорить с глазу на глаз.

– Идемте, сударь. – Ермилка указал рукой на дверь, приглашая войти, будто это он был хозяин кабака.

– Архип Демьянович, голубчик, – обратился Блудов к фельдфебелю, – возьмите пару людишек в свидетели, из грамотных, и опишите место преступления, я пока побеседую с… Ермилом Афанасьевичем и подойду.

– Слушаюсь, ваше благородие.

В трактире стоял запах кислой капусты и мышей. А так же почему-то пахло лампадой, словно здесь уже побывал поп.

Сели за стол под образом Николая Чудотворца. Набожный кабатчик развесил лики святых по всем стенам, как в церкви. Только это были не иконы, а вырезанные из журналов изображения блаженных и благочестивых праведников. В кабак нередко наведывался настоятель местного храма Всех святых отец Еремей, тряс пегой, клокастой бородой, возмущался: « Ты что тут устроил, нечестивец? Людям предписано в церквах святым поклоняться, а не в злачном, порочном месте». «Бог всегда должен быть в сердце человеческом», – парировал Бубнов и подносил священнику чарку. Тот, осенив себя крестным знамением, отвернувшись от журнальных вырезок, принимал крепкое хлебное вино.

– Ну, рассказывайте, Ермил Афанасьевич, что вчера здесь произошло между целовальником Бубновым и торговцем Любезновым. Так как вы уже взрослый человек, должен вас предупредить, что вы несете полную ответственность перед законом за сказанные вами слова.

Ермилка ответил, что готов крест целовать на том, что скажет и поведал следователю следующее…

Намедни

– Ну и прохвост же ты, Серафим, – вздыхал целовальник Никодим Савельевич Бубнов, тщательно вытирая вышитым петухами рушником фужоры, просматривая их на свет. Слова адресовались торговцу Серафиму Любезному, высокому парню лет 25-ти, с длинными как у студентов прошлого века волосами. Он поставлял трактирщику вино и пиво. Любезнов только что поднялся по лестнице из подсобки трактира, куда по стропилам закатил несколько бочонков с «зельем».