Тайна Белого утеса. Взаимосвязь времен и судеб

– Ну-ну, – поторопил парня Блудов.

– У хутора Заплёсово, два дня тому назад прямо на меня из леса выскочила косуля. Задняя нога у нее была то ли сломана, то ли вывихнута, вероятно, от волков убегала. Не жилец, словом. Я ее этим мачете и добил. Ну и сапоги, разумеется, измазал.

– Куда же тушу дел? – недоверчиво поинтересовался Хомутов.

– Да на хуторе бабке-знахарке Циклопихе – у нее одного глаза нет – и продал за два рубля. Мне столько мяса ни к чему, один живу. Спросите у бабки, она подтвердит.

– Спросим, – пообещал Журкин. – И с тебя спросим, ежели врешь.

– Не врет, – твердо сказал следователь, оторвавшись от микроскопа. – Эритроциты у людей и животных разные. Это такие клетки крови, которые разносят по телу кислород. Так вот, у человека эритроциты двояковогнутые, а у животных, в частности парнокопытных, к коим относится и косуля, круглые. Есть и еще множество отличий, но я не буду нагружать ваши головы. На тесаке и башмаках господина Любезнова действительно кровь животного, а не человека. Можете сами взглянуть.

Следователь пододвинул к секретарю Шубейкину микроскоп:

– На этом стеклышке соскоб крови с мачете, а на другом кровь Архипа Демьяновича, который вовремя порезал пальчик.

Шубейкин припал к микроскопу и долго глядел в него. Хомутов не выдержал, не совсем вежливо подвинул секретаря:

– Ну-ка, дайкось я теперь гляну. Во как, вот это да! У тебя, Журкин, эхритроциты какие-то сморщенные, в зелень отдают. У оленя и то лучше. Помрешь, видно, скоро. Ха-ха.

– Дайте мне-то на свою кровь-то посмотреть.

Хомутов с трудом оторвался от прибора, уступил его Журкину.

– Ничего и не зеленые, – проворчал фельдфебель, это у тебя, Хомутов, зенки уже мхом поросли.

ОстрОта понравилась надзирателю, он не обиделся, а пуще рассмеялся своим пугающим смехом.

– Ну, я же говорил, я говорил! – воскликнул Любезнов, которому следователь тоже позволил взглянуть в микроскоп.

Хомутов, отсмеявшись, принял обычный для него мрачный вид. Он был явно расстроен, что найденные им «неопровержимые» улики оказались пустотой.

– И что теперь с ним делать? – кивнул он на «студента» и посмотрел почему-то на Шубейкина.

Тот пожал плечами, в свою очередь, кивнув на следователя.

– А что делать? – Блудов пододвинул полусапоги Любезнову. – Тоже пусть идет. Вы свободны, Серафим Назарович.

У Любезнова вспыхнули глаза:

– Я знал, что еще остались в России честные, благородные следователи. Спасибо!

Он сделал жест, как будто собирался обнять Блудова, но вовремя опомнился. Подхватил свои сапожки, протянул руку к мачете, но следователь отрицательно помахал указательным пальцем:

– Нет, этот ножичек пока останется у нас. Если не возражаете.

– Конечно. – Фигура Любезнова находилась в согнутом, подобострастном изгибе, пока он задом не коснулся двери.

– Минуточку, – остановил его Блудов. – Еще одна формальность.

Он взял чистый лист, пододвинул к краю стола:

– Будьте так любезны, оставьте напоследок нам на листочке отпечатки пальчиков обеих рук.

– С радостью. Давайте краску, я знаю, как это делается.

– Не сомневаюсь. Но теперь без красочки, просто плотно коснитесь пальчиками бумажки-с.

Серафим исполнил всё как велел следователь и опять задом, но уже без подобострастного изгиба, двинулся к двери. У нее резко развернулся и мгновенно скрылся за ней.

– Да-а, – выдавил Журкин. – Чудно всё это.

– И мне странно, что волосатик вдруг оказался ни при чем, – мрачно сказал Хомутов. – Ну, ежели вы, Алексей Алексеевич, так считаете…

– А я еще пока определенно ничего не считаю, – ответил Блудов. – Вам, господа, не кажется странным, что окровавленные сапоги и тесак оказались в прихожей практически на виду. Будто Любезнов специально их туда положил, чтобы обеспечить себе алиби?

– То есть, вы хотите сказать, что торговец знал, что к нему непременно придут с обыском, – сказал в свою очередь секретарь суда, не ответив на вопрос, – потому что твердо решил убить своего обидчика Бубнова, а все уже знали, что накануне он с целовальником сильно поцапался.

– Есть только нюансы, – Блудов щелкнул пальцами. – Запекшейся крови зверя действительно несколько дней, а убили трактирщика сегодня утром. Почему, спрашивается, Серафим не отмыл эти предметы сразу, как только вернулся с товаром из деревень? Забыл? Что-то не верится.

– Ага. – С глаз Хомутова пропала мрачность. – Выходит, поссорились ли волосатик с трактирщиком или нет, Любезнов все равно собирался его убить.

– Не думаю, что непременно убить, но такого исхода Серафим, возможно, не исключал. Дело в другом.

– В этой карте на нотной бумаге, – догадался Шубейкин.

– Именно, – кивнул следователь. – Предположим, что убийца все же Любезнов. Возможно, сначала он пытался получить план добром, но трактирщик заупрямился.

– Но тогда непонятно, – встрял фельдфебель Журкин, почему волосатик не вытащил из кулака Бубнова недостающий фрагмент плана.

– Мы уже это обсуждали. Убийцу вспугнул мальчик. И здесь опять же возникает «но». Любезнов мог испугаться мальчика? Мог. А кто бы не испугался? Матерый преступник. Он бы малого также спокойно порешил, как Бубнова и забрал план.

– Возможно, преступник не знал, что мальчишка пришел один.

– Не исключено, – согласился следователь. – Нужно уточнить у вдовы, во сколько конкретно кабатчик вышел из дома и направился в свой трактир. И в котором часу с минутами к ней прибежал Ермилка Збруев.

– Сделаем. – Журкин с готовностью взял под козырек. – Разрешите, сразу этим и заняться, ваше благородие?

– Конечно, Архип Демьянович.

Фельдфебель снова растекся внутри, как масло на сковородке.

– Да, и узнайте у Ольги Ильиничны, не приходил ли к Бубнову домой кто-нибудь накануне: вечером или даже ночью.

Промычав что-то невразумительное, Журкин скрылся за дверью.

Неожиданный поворот

Следователь снова пододвинул к себе микроскоп. Внимательно осмотрел в него лист с невидимыми обычным взглядом отпечатками пальцев Любезнова. Затем разгладил перед собой обрывок нотной бумаги.