Надломленный крест

– Да побольше!

– А может пожалеем?

– То есть железом, да каленым?

– Ну да… Но это все…

– Как решит…

– Наш конунг.

То ли плакать, то ли смеяться. А вот пленнику точно не до смеха. Думаю, что он ожидал каких угодно привычных ему угроз. То же каленое железо, посадка голым задом на муравейник, но никак не устроенный сестричками с богатой и малость извращенной фантазией вынос мозга… И ведь их шуточки не совсем фантастичны. Могут и такое устроить, нужные травки у них и впрямь присутствуют. Поэтому я предупредил поляка:

– Они это непременно сделают, пан Квасинский. Их… назовем это все же шутками, порой донельзя замысловаты и необычны. И поверьте, в самом скором времени вы просто взмолитесь даже не о пощаде. О том, чтобы вас отдали обычному, привычному и кажущемуся к тому времени милым и родным заплечных дел мастеру с его крючьями, клещами и щипцами.

Судя по бледному виду поляка, в такое он поверил. А поверив, стал ощущать себя совсем нехорошо и тоскливо. Да и в любом случае, дальнейшее бытие как-то не предвещало ничего хорошего, помимо смерти. Только вот путь к ней мог быть быстрым или… замысловатым. Даже чересчур замысловатым. Вот он и процедил:

– Спрашивайте… Я отвечу, но на что смогу.

– Сможешь, мил человек. Иначе… вот этим двум милашкам отдам в пожизненное использование. Они найдут, что с тобой такое сделать, – понаблюдав за гримасой, исказившей лицо поляка, я усмехнулся. – Но можно этого и избежать. Итак, начнем разговор с вашего рассказа о том, что там у вас такое приключилось, что вы и германцы рассорились?

В ответ последовало довольно пространное объяснение, в котором поляк не позабыл как следует вымазать грязью имперцев и возвести на пьедестал как князя Мешко Пяста, так и всех его приближенных. Ожидаемо, но я-то «продукт XXI века», а значит, привык читать между строк. Польский гонор и их презрение к противнику – вот ключевой фактор всего случившегося. И он как нельзя более кстати сыграл нам на руку. Позволил, так сказать, вырвать победу относительно малой кровью. Относительно, потому как потери были, как по мне, весьма велики.

Прояснив один интересующий меня нюанс, я не стал останавливаться и задал вопрос, связанный не с прошедшим, а с будущим.

– Что теперь будет делать твой князь?

– Он мне не говорил, – проворчал поляк, буравя глазами землю у себя под ногами.

– Ладно, спросим иначе… – жестом я остановил Оттара, вознамерившегося хорошенько стукнуть увиливающего от ответа пленника. – Пойдет ли Мешко Пяст с нами на мировую, уступив все Поморье и выплатив дань?

– Никогда! Ни он сам этого не сделает, ни мы ему не позволим… Это невозможно!

– Ну, ты-то уже ничего позволять и не позволять, будучи у меня в плену, не можешь…

Произнеся это, я всерьез призадумался. Реакция поляка из числа верхушки польского княжества была предсказуемая, но вместе с тем яркая и не оставляющая сомнений. Официально признавать потерю Поморья да еще платить дань нам, язычникам, по их мнению, дикарям – нет, на это они, с их гонором, не пойдут.

– После случившегося пойдет ли Мешко на поклон к императору?

– Лучше к нему, чем к вам! – яростно сверкнул глазами поляк. – Все равно вас, язычников, на колени поставим!

– Вот они, верные псы Святого Престола, – обращаясь к Оттару и жрицам, сказал я. – Вроде бы одной с нами крови, но дух уже совсем другой. Обманка… На взгляд такие же, а нутро чужое. И быстро чужим стало.

– Почему?

Это Оттара вопрос. Софья с Еленой же куда глубже этого довольно прямолинейного варяга смотрят, им объяснять точно не требуется. А вот Оттару надобно кое-что уяснить.

– Они считают себя первыми из людей славянской крови, кто принял истинную веру от того, кто в Риме сидит, на Святом Престоле. Их словно бы «объявили» лучшими среди народов их крови. Отныне ему подобные уже не вернутся обратно. Для них лучше быть слугами Рима, но ощущать себя избранными среди славян, чем вернуться к исконным богам. Тем богам, для которых все родственной с нами крови – одинаково близкие сыны и дочери.

Никакого обмана. Слишком хорошо я помнил, чем именно на протяжении долгих веков была Польша. Верные и истово преданные слуги Рима, которые очень быстро стали ненавидеть и презирать всех остальных славян, вполне серьезно считая себя выше других по причине… усердного прислуживания Риму. И это невзирая на то, что ни к чему хорошему оно их сроду не приводило. Однако… велика тайна сие есть. Вот и не хочется мне в этом копаться. Смысла не вижу – и все тут.

– Похоже, что повоевать нам с Мешко еще придется, – развел я руками, демонстрируя, что это даже не мое личное желание, а скорее стечение обстоятельств. – Хотя уже не одним нам, а еще и венедам, которые вот-вот подойти должны. Не успели на главную битву, так пусть хоть успех развить помогают.

– А с этим что, конунг? – Отар все же дал волю рукам, отвесив поляку добротный такой подзатыльник, от которого тот едва на ногах устоял. – Может, повесить его на ближайшем дереве или вон, на крепостной стене?

– Ну зачем же так просто? Сначала мы из него все нужное выжмем о самом Мешко, его ближниках, прочих важных для нас вещах и людях. А затем с каким-нибудь пойманным поляком пошлем князю Мешко весточку… Если захочет – пусть выкупает своего приближенного. А не захочет…. Тогда и повесить можно. Ну а сейчас уведи его куда-нибудь подальше. Под охрану, чтобы не сбежал.

– Сделаю, конунг.

Приказ был понят буквально. Оттар решил сам позаботиться о том, чтобы передать пленника надежной охране с рук на руки. Ну да и ладно, я не возражаю. Сейчас другие хлопоты навалятся. Вернется Магнус, потом подсчет вражеских потерь, разговоры о взятой добыче… Да еще и венеды должны будут прибыть. Максимум через сутки, а может даже и немного раньше. В общем, безумный круговорот различных хлопот мне гарантирован… Хорошо еще, что грустными и печальными их назвать никак не получится. Победа. Это уже непреложный факт. И точка!

Интерлюдия

Август (зарев), 990 год, Рим

Неожиданности – те самые, которые невозможно предугадать и которые способны перевернуть с ног на голову все имеющиеся планы. Или уж серьезно их нарушить, вынуждая предпринимать заранее не обдуманные шаги. Это Иоанн XV ненавидел от всей души.

А ведь все так хорошо шло… Оба его посланника в Венецианскую республику достигли своих целей, договорившись с теми, к кому были направлены. Явный – папский легат Антонио Катафрано – явившись к дожу Трибуно Меммо, довольно легко убедил набожного венецианца в том, что понтифик нуждается в разговоре с ним. Сказанное являлось правдой – ди Галлина Альба и впрямь нуждался в присутствии в Риме дожа Венеции. Но лишь для того, чтобы убедить его отречься от власти, сменив знаки светского правителя на высокий духовный сан. Аббат одного из действительно крупных и значимых в Италии монастырей, да к тому же дары в виде «святых мощей», хранителем которых он будет назначен… Но главное – другой дар.

Обломок креста, на котором был распят Иисус Христос. Да не простой, а с пятном крови сына Господа… Конечно же, никакой «святостью» в куске старого потемневшего дерева даже и не пахло, но это знал лишь он и очень малое число доверенных лиц. В нужный день эта «реликвия» будет с должной помпезностью извлечена из подвалов Ватикана и явлена легковерной толпе простых римлян. История того, как именно удалось добыть сию бесценную для христианства реликвию, уже подготовлена, выверена насчет возможных несоответствий и готова для представления верующим.

И эта самая «реликвия» будет при скоплении верующих вручена Трибуно Меммо, бывшему венецианскому дожу, который, отринув мирское и приняв сан, должен будет оберегать святыню в одном из близких к Риму монастырей. Под внушительной охраной… Ну а то, что охрана будет куда больше следить не за «реликвией», а непосредственно за новоназначенным аббатом… Это тоже знания лишь для избранных.

Но вместе с нынешним дожем к нему в Ватикан едет и будущий, по имени Пьетро Орсеоло. Один из помощников верного ди Торрино, а именно Стефано ди Маджио, сделал все и даже больше. Огонь властолюбия не пришлось разжигать, Орсеоло и так был сжигаем изнутри этим незримым пламенем. Помнил, что его отец успел, хоть и недолго, побывать дожем Венеции, и в мыслях не раз успел примерить на себя знаки власти. И это были не просто мечты, он всерьез готовился к тому, чтобы вырвать власть из рук возможных соперников. Вырвать сразу же, едва нынешний дож ее упустит. Что это случится, в Венеции мало кто сомневался, вопрос был лишь в сроках сего события.

Однако разжечь желание получить власть – это хоть и необходимо, но понтифику хотелось большего. И это большее вовсе не было согласием молодого представителя семейства Орсеоло приехать сюда, к нему. Нужна была, так сказать, цепь, на которую должно посадить нового дожа, чтобы тот в самом скором времени не попытался наброситься на благодетеля. И это Стефано ди Маджио также учел. Наемник и убийца сумел донести до знатного венецианца мысль о том, что ради власти ему придется кое-чем поступиться. Получить ограничения, выражающиеся в некоторой… несвободе во внешней политике. Союз со Святым Престолом и его воинская поддержка – вот то обязательное условие, лишь после принятия которого Пьетро Орсеоло получит полную, абсолютную поддержку Папы Иоанна XV.

Ди Маджио это удалось. Он заручился обещанием Орсеоло подписать бумаги, обнародование которых в первые годы его правления легко позволит соперникам скинуть его с выборного поста дожа. Потом, конечно, он успеет укрепить свою власть так, что никакие бумаги ее не пошатнут – этот Пьетро, как успел понять понтифик, тот еще интриган и жесткий правитель в потенциале своем. Только решающими все равно будут ближайшие год или два, может несколько. Как раз тот промежуток времени, на который Венеция окажется неразрывно связана с интересами Рима. Его, Джованни ди Галлина Альба интересами.

Оба они – Трибуно Меммо и Пьетро Орсеоло – должны были прибыть со дня на день. Причем второй, что забавляло понтифика, в свите первого. Правда забавляло это Папу лишь до недавнего времени. С некоторых пор с чувством юмора у него стало не очень. Да и у кого бы оно сохранилось после столь… обескураживающих известий?

Новости из Баварии обрушились, как боевой молот на не защищенную шлемом голову. Герцог Баварии, Генрих по прозванию Строптивый, поднял очередной, уже пятый по счету, мятеж против императорской власти. И на этот раз мятеж обещал быть особенно опасным. Ведь империя была ослаблена отправкой сразу двух не самых малых войск против венедов и их союзников из Руси.

Понтифик отдавал должное уму Генриха Строптивого. Действительно, момент он выбрал самый подходящий. Да к тому же на этот раз он не рвался во что бы то ни стало сесть на трон империи. О нет, сейчас герцог провозгласил куда более скромную цель, объявив войну во имя воссоединения «исконных земель Баварии времен ее силы и расцвета». То есть Строптивый возжелал получить – помимо уже находящихся под его властью усеченной Баварии и Каринтии – марки Восточную, Крайна, Истрию и Верону. Генрих понимал, что, получи он все желаемое и укрепись на старых-новых землях – спустя недолгое время он сам или его сын смогут претендовать и на всю империю.

До чего же это было… несвоевременно! Вот что он не подождал месяц-другой? Проявил бы медлительность, нерасторопность… Да побольше осторожности, наконец, пожелав дождаться, пока имперское войско и славяне друг друга посильнее потреплют. Но нет, Строптивый был верен себе, не желая ни ждать, ни излишне осторожничать. Увидел шанс и поспешил им воспользоваться. Очень быстро он прибрал к рукам Восточную марку, немалая часть рыцарей которой с большой охотой поклялись в верности баварскому герцогу. И теперь на очереди была марка Крайна, где тоже особенных сложностей для Генриха Строптивого не ожидалось.

Зато Истрия и Верона – это другое. В теории они были подвластны Генриху Строптивому, но на деле городами правили императорские наместники. Вот и получалось, что марки Истрия и Верона до недавней поры были для Генриха Баварского… настоящим оскорблением. Титул есть, а власти нет. И сейчас он явно намеревался это исправить. Но так же ясно было и то. что имперские наместники не собираются без крови отдавать власть в городах и окрестностях.

Верона… Учитывая то, что Папа сам хотел поживиться землями этой имперской марки, вторжение туда Генриха Баварского было… неуместно. Впрочем, все можно было решить, если только действовать правильно, без скоропалительных решений.

А именно непродуманные решения могли принять регентши империи вместе с имперским эрцканцлером Виллигизом. Все трое людей, которым на деле принадлежала вся полнота власти, сейчас бросили призыв ко всем своим вассалам, чтобы те помогли обуздать извечного смутьяна. Только наиболее верные и сильные уже были призваны и сейчас воевали со славянами. Бернгард Саксонский – на севере. Он, перейдя Эльбу, пытался взять штурмом венедские крепости. Ну а Конрад Швабский при поддержке маркграфов Мейсена и Нордгау, соединившись с князем Польским, должен был разбить соединенные войска славянских язычников. Еще часть войска была отправлена в помощь новому вассалу, Свену Датскому, так что их отзывать даже и не мыслили. Это было бы знаком того, что империя начинает рушиться.

Кто еще из значимых персон оставался? Геро, маркграф Лаузица… Но тот, чуя неладное, отделается малым числом посланных на помощь рыцарей, равно как и маркграф Цейца. Они рядом с венедами, поэтому понимают, что главная опасность угрожает им именно со славянской стороны.

Тюрингия и Франкония? Эти да, верны, но часть войск уже отправили на помощь Герцогу Саксонскому. Про Лотарингию и упоминать не стоило. Герцог Нижней Лотарингии был озабочен лишь попытками, занять престол Франции, как один из последних Каролингов. Герцог Верхней… был слишком независим и обращаться к нему, чувствуя свою слабость – о, императрица-мать была отнюдь не глупа. Вот и оставалось правителям империи рассчитывать лишь на собственные войска да на помощь вассалов из фризских, голландских земель, да еще из Ломбардии. Ну а еще – ждать возвращения войск, сейчас воюющих со славянами.

Ах да, вот-вот должны были призвать и Уго Тосканского исполнить свой долг вассала. Но тут уж Иоанн XV знал, что именно посоветовать союзнику. Он должен был обещать, соглашаться, но как можно больше тянуть время. А угрожать та же императрица-мать сейчас не решится.