Перелётный словарь для почтовой вороны

По понедельникам зимой рисует тени
цветные на снегу своих растений,
и говорит, что вяжет из лозы,
и никому не оттворит вязания азы.

А есть ещё затеи птичьи, лисьи,
и всех, пожалуй, и не перечислить,
с водою ближней у него, кажись, какие-то дела,
всё для того, чтоб жизнь отсюда не ушла.

Как хорошо здесь подышать немного,
прохладный в языке почувствовать ожог,
и мартовский услышать оттаявший рожок,
и разве меньше он большого бога,
о чём-то в ивняке вздыхающий божок.

«Законченная мысль последствие влечёт…»

Законченная мысль последствие влечёт,
и пусть она сильна, и пусть авторитетна,
но бабочка-капустница садится на плечо
и хочет приподнять тебя, но тщетно.

«На крышах первый пробный снег…»

На крышах первый пробный снег,
для крыш, для воробьёв, для всех,
быть может, взять нас на испуг
хотел октябрь, но сам припух,
стоит как мальчик-альбинос
и мокрый вытирает нос.

«Вода не хочет льда…»

Вода не хочет льда,
и в сумраке ночей
неведомо куда
несёт тоску очей.

И долгие глаза
её темным-темны,
и, видно, бог сказал,
что нет его вины.

«Четыре дня идёт шуга…»

Четыре дня идёт шуга
от Шапкино до Туруханска,
и мёрзнет боженьки нога,
шагнувшая от Верхоянска.

Сибирский бог трясёт доху,
с дохи несёт огромным снегом,
и холодно ему в паху,
а он уже не мальчик бегать.

Но, отогревшись в Шапкино,
он смотрит гордо как в кино
в косматой  в сто сугробов шапке,
пошитой оченно давно,
и белый свет берёт в охапку.

И по шуге идёт шагать,
ножищами по льдинам и по льдинкам,
и под шагами у него шуга
хрустит от Енисейска до Дудинки.

«Опять зима, не чуждая искусству…»

Опять зима, не чуждая искусству,
пускается в неслыханные хрусты,
от хрумканья простого до дзынькнувших иголок —
где у неё подслушал их Николо?

И это не случайность,
и, отдохнув от бега,
вам назовёт нанаец
семьсот оттенков снега.

Тропинками на пяльцы к оснеженной богине,
она нам улыбается, и хочет нам сказать,
что отогреет пальцы седому Паганини,
а поцелуй – нанайцу в раскосые глаза.

И вот, пока не дождичек,
пока ты снегу рад,
давай, шагай, художничек,
до поднебесных врат.

Не стой, не стой на месте,
хлебни-ка благовести —
булярный аппарат
твой тоже будет рад,

летай себе Гомером
по соразмерным мерам,
не то запеленгуют у стен оттенком серым,
и чёрный нахлобучат на уши квадрат.

«Снегири, сначала розоватые…»