Дурной глаз

– Тогда в чём? – надавил Игнат. – Ты что-то темнишь, Лия, такое впечатление у меня складывается.

– Аппетита нет. – Лия решительно отодвинула тарелку. – Пойду, приму ванну. Мне…

Её губы остановились, и незаконченная фраза умерла. Её глаза расширились, найдя что-то за его плечом, и прекратили моргать. Игнат резко обернулся, но не увидел ничего, кроме вытяжки над плитой. И всё же, он испугался. Выразительный взгляд Лии заставил его поверить: позади что-то – а может, кто-то – есть. Низ его живота налился горячей масляной тяжестью.

– Дорогуш?

Она резко встала из-за стола и покинула кухню, по пути ударившись бедром о столешницу и, похоже, не заметив этого. Завтра будет недоумевать, откуда взялся синяк. Чуть позже в ванной зашумела вода.

Выждав, Игнат отправился в студию.

Бюро запиралось на замок – не замок, а одно название. Игнат без труда взломал его ножницами и откинул крышку. Угрызений совести он не испытывал.

Здесь хранились инструменты Лии. Кисти, карандаши, краски (жена предпочитала гуашь и акварель), ластики, крафт-нож, фиксирующий аэрозоль, коробка с мелками, свёрнутая бумага. Весь этот хлам был ему знаком, он даже знал, как что называется, – недаром он жил с художницей – но обувная коробка из плотного картона была определённо чем-то новым. Игнат вытащил коробку, хладнокровный, как музейный вор со стажем, и открыл. Обуви в ней не оказалось.

«Что объединяет эти предметы?» – раздалось в голове Игната звонкое, как у пионервожатой, вовлекающей детей в игру, сопрано. Он в замешательстве принялся изучать сокровища Лии.

Фигурка младенца с большой головой, вылепленная из воска и жирная на ощупь. Крохотные, точно сделанные спичками углубления заменяли фигурке глаза, рот, нос и уши. На пупок был прилеплен маленький кусочек бумаги с символами, напоминающими руническое письмо.

Игнат отложил фигурку в сторону.

Серьга Лии с гранатом и его золотая запонка. Он потерял её в начале лета… думал, что потерял. Ювелирные изделия были связаны друг с другом прядями волос: рыжая прядь Игната, каштановая – Лии.

Ладно. Дальше.

Стеклянный пузырёк от автомобильного ароматизатора с горсткой крупного маслянистого пепла на дне. Игнат отвинтил пробку и понюхал. Он моментально почувствовал на языке густой и горький вкус. Уши заложило и очертания комнаты поплыли. Он поспешно закрыл флакончик.

Несомненно, такой ароматизатор в машину лучше не вешать, если не хочешь очутиться в кювете.

Половинка скорлупки от грецкого ореха.

Это он даже не знал, как прокомментировать.

Несколько сложенных листов, которые, если судить по истрёпанным сгибам, часто брали в руки. Игнат развернул листы. По его плечам разбежались мурашки.

Это были ксерокопии страниц какой-то книги. Буквы или символы, которые открылись его взору, вызывали ассоциации с древними языками – кельтским, латынью, старогерманским. Под печатным текстом шёл русский перевод, выполненный некрасивым и невнятным, как на больничном рецепте, почерком. Игнат попробовал его разобрать, но туманный смысл написанного ускользал от понимания. Разум воспринимал лишь фрагменты, но и этого было достаточно, чтобы внушить тревогу.

«…Намерение суть усилие, и чем сильнее намерение, тем больше плата за желаемое, – читал он. – Ибо намерение рождает движение, а движение есть изменение. Свойство же изменений в преобразовании существующих состояний. Что взято в одном, то прибудет в другом. Это и есть расплата…».

Следующая страница.

«…Воздействие формулы Зсхорт таково, что пасует сама Судьба. Но Она стремится вернуть своё, ибо не знает Мироздание более неодолимой Силы, чем Судьба. Слова взывают к Пространствам и сотрясают их. Тогда-то и может (слово «может» было обведено) подняться Седой Народец, создатель Слов. Забытый Старший – его отец и мать. Исчадия начиняют бесконечную Тьму своим беспрестанным злокозненным копошением и с ненавистью взирают на живущих вне Пространств. Горе тем несчастным, кто попадёт в их лапы, ибо из Тьмы нет возврата и участь их горше смерти…».

На третьей странице был изображён глаз, запертый в пересечения геометрических фигур – точь-в-точь, как на картинах Лии, только в миниатюре. Ниже помещалась таблица с цифрами и буквами, разбросанными по клеткам в последовательности, которую Игнат не понял.

Оставалось ещё два листа. Игнат собирался изучить и их, когда в ванной раздался истошный крик Лии. От неожиданности он подскочил и выронил коробку, которую держал под мышкой. Загадочные находки попадали на пол. Крик повторился. Он был полон страдания и запредельного ужаса. Сердце Игната пустилось в галоп.

Он не побежал в ванную.

Он присел и трясущимися руками стал собирать «сокровища» жены.

Крик не повторился.

Кончив, наконец, дело, ощущая себя школьником, которого внезапно вернувшиеся домой родители застали за чем-то непотребным, он швырнул коробку на место и попробовал запереть бюро. Удалось с третьей попытки – его руки по-прежнему не слушались и ножницы никак не желали вставляться в замок.

Справившись с ним, Игнат устремился в ванную, но задел и повалил одну из проклятых картин. Пришлось задержаться ещё немного, чтобы вернуть её на место. Главное – не оставлять следов, верно?

Он застал Лию в ванне в той позе, с которой когда-то начался весь этот кошмар – с подтянутыми к груди коленями, обхватившую ноги руками. Её халат валялся на полу. Комната была наполнена паром. Из крана хлестал кипяток, который уходил в открытый слив – к счастью для Лии. Игнат подхватил жену. Несмотря на царящий здесь жар, она была покрыта гусиной кожей. Лия вцепилась в него, повисла на нём, и Игнат подумал, что она его задушит. Его голова закружилась.

Хрипя и ловя воздух ртом, он вынес Лию из ванной.

Но перед этим успел оглядеть помещение. Бегло, но внимательно.

Всё, как обычно.

– Там была крыса, – объяснила Лия. Она завернулась в одеяло на кровати и пила сваренное Игнатом какао.

– Куплю завтра отраву, – пообещал Игнат. Он примостился рядом и гладил её влажные от пара волосы. В густых каштановых прядях блеснул цвет серебра, и Игнату невольно пришли на ум два слова: «Седой Народец».

– Хорошо, – шепотом произнесла она и вдруг вернулась к недавней теме: – Обещай, что когда родится малыш, он первое время побудет в этой комнате с нами. После мы уберём эти картины, засунем подальше в чулан, выбросим, если пожелаешь. Но не раньше.

– Пожелаю, – заверил он, целуя её в плечо. – Вывезем их в лес и сожжём. Когда ты скажешь.

Лия утомлённо опустила веки, а через минуту уже мирно посапывала. Игнат бережно забрал чашку из её рук и отставил в сторону.

Так, в обнимку, они встретили хмурый питерский рассвет.

Ему снился дом, их дом. Настала ночь, какая-то неестественная, не питерская темень, и в ней – Игнат не видел, а знал – происходило скрытое движение, от подвала до чердака их многоэтажки что-то ползало, протискивалось и шуршало в перекрытиях. Дом кишел угрюмой недоброй жизнью, как пальто бродяги – паразитами. Хуже всего было тоскливое ощущение, что в активности этих созданий оказался виноват сам Игнат. Он захотел проснуться, но вместо того только глубже провалился в сон и окончательно растворился в наполненной взглядами тьме.

***

декабрь

Мобильник зазвонил, когда Игнат показывал покупателям квартиру в новостройке. Дело шло к успеху – как Игнат любил в подобных случаях говорить, вознаграждения хватило бы на бутерброды с икрой. Не с чёрной, пусть с красной, но всё равно, икра всегда икра. Поэтому он колебался, перед тем, как ответить. Но номер был незнакомым, что могло означать очередного клиента, и это определило решение Игната принять вызов.

Если и возникло скверное предчувствие, то слишком мимолётное, чтобы его остановить.

– Игнат, Илона, – раздалось в трубке. Сестра жены в своём репертуаре – никакого тебе приветствия. – Дома?

– Работаю, – сухо ответил он. – У меня есть работа. Надеюсь, ты помнишь. – Вроде и пошутил, и продемонстрировал превосходство. Илона зарабатывала себе на жизнь гаданием на картах таро, продажей самодельных свечей «с магическими эффектами» и прочей подобной фигнёй, что вызывало у Игната плохо скрываемое пренебрежение.

– Бросай и возвращайся домой.

– Что-то с Лией?! – Они общались около часа назад. Как обычно, в последнее время жена держалась сдержанно (к чему он, увы, уже привык), но и только. Ни намёка на беду.

– Я не могу дозвониться до Лийки, – У свояченицы был низкий, с хрипотцой, голос, напоминающий помехи в эфире. Он не нравился Игнату. Впрочем, как и всё, связанное с Илоной. – Обычно она спит после обеда до двух, и, как проснётся, мы с ней болтаем. Далеко ты?

– На Крестовском.