Оценить:
 Рейтинг: 0

Биенье сердца моего

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
6 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Всё? – спросила она, закончив.

– Всё! – ответил я.

Она положила грабли на землю, с разбегу упала на копну[30 - Уплотнённая конусообразная куча сена или соломы, обычно складываемая на месте уборки.] сена, лежала, покусывая травинку, с любопытством разглядывала меня. Потом вскочила:

– Пойдём цветы собирать! Я сплету тебе венок.

Подхватила пучок травы, что собрала в логу.

– Что это? – спросил я.

– Это… лекарство, – ответила она и побежала по колючей, синеющей мышиным горошком, отаве[31 - Трава, выросшая на месте скошенной в том же году.] в сторону речки. Я подсунул грабли под копну и пошёл за ней.

Неистово скрипели кузнечики. Случайный ветерок, забравшись в лог, весело трепал кудрявые травы, катил сизые волны по метёлкам тимофеевки, тряс жёлтыми гребешками погремков-звонцов, ерошил на склоне полоски травки-ржицы. Душно пахли спелые травы, клонились перезрело к земле. Не все ещё успели выкосить свои участки и лог пестрел проплешинами. Разметочные колышки белели на примятых извилистых стёжках…

Цыганка подбежала ко мне, разжала кулачок. На ладони её сидел большой бурый кузнечик. В ту же секунду он спрыгнул в травы. Мы рассмеялись. Я протянул цыганке пучок земляники. Она улыбнулась, взяла его левой рукой – в правой она держала охапку ромашек и какой-то целебной травы – и принялась прямо ртом сощипывать с пучка сочные красные ягоды.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Зачем тебе?

– Надо!

Она повертела общипанный пучок земляники, бросила его на землю, взглянула на меня искоса и спросила:

– А тебя?

Я ответил.

– Меня – Рега! – сказала она. – Вообще-то Регина, но так меня зовёт только отец. Остальные – Рега.

– Красивое имя! – заметил я. – Впервые слышу.

– Оно не цыганское. Как-то не по-нашему оно обозначает «королева». Ну, царица… Отец в молодости любил женщину с таким именем. В Одессе. Это он меня так назвал. Мать хотела Джелмой…

Мы сидели на берегу речки. Регина, вся обложившись цветами, плела венок, не обращая на меня никакого внимания. Сноровисто работали её ловкие руки, что-то загадочное, таинственное чудилось мне в её сосредоточенном лице, изредка освещаемом скупой потайной улыбкой. Я с интересом глядел на её колдовство над венком, и необычная, нездешняя красота её вызывала во мне жаркий озноб, и вдруг мне захотелось поцеловать её. Я испугался этого желания, застыдился и резко отвернулся от неё.

Сверкала солнечными бликами речка, сонно шелестели вблизи ивняки, из овражка одуряюще пахло цветущим донником. Над сосновым бором осторожно кралось прозрачное облачко…

Регина сплела венок, надела себе на голову и повернулась, улыбаясь довольно, ко мне.

– Ты настоящая королева! – восхищённо воскликнул я.

На неё боязно было смотреть: настолько она была красива. Сверкающей короной лежал венок на её тёмных как ненастная ночь волосах. Среди жёлто-белых ромашек голубели колокольчики, золотыми крапинками вплелись нивяники, как драгоценные камни рассыпались по венку нежные головки клевера…

– Правда, красиво? – обрадовалась она. Осторожно, обеими руками, сняла венок и протянула мне. Я приподнялся, подставил голову и тяжёлый венок опустился на неё. Совсем рядом были её полураскрытые влажные губы и я, отчаянно припал к ним.

Она не оттолкнула меня. Она лежала на траве, раскинув руки, и лицо её не выражало ни отчуждения, ни испуга, ни радости. Я неловко целовал ей глаза, брови, щёки. Вдруг она, извиваясь, выскользнула из моих объятий, вскочила на ноги, подхватила с травы растрёпанный венок и отбежала в сторону. Я лежал счастливый и оглушённый случившимся.

Через некоторое время Регина склонилась надо мной, погладила мне щёку.

– Ты хороший! – тихо сказала она.

Я замер, боясь вспугнуть эту ласковую руку. Но не выдержал, поймал её и прижал к своим губам. Мне стыдно было взглянуть на Регину, но я решился. Она была серьёзна, как-то тихо и покорно серьёзна, и не было у неё в глазах обиды, не было и страха – какая-то спокойная женская мудрость светло стыла в её расширенных зрачках. Она решительно нагнулась и коснулась губами моих губ. Я схватил её за плечи, притянул к себе…

Мы встречались каждый день. Уходили в лес, на речку. Пухли от поцелуев губы. Мы растворялись друг в друге с самозабвением ликующей молодости.

Регина плохо читала. Я брал с собой книги, читал ей вслух, заставлял читать её. Она спотыкалась на словах, смешно шевелила губами, читая фразу сначала про себя, а уж потом произнося её вслух. Надоедала ей книжка – она отбрасывала её в сторону, прижималась ко мне и тянулась губами. К вечеру она уходила в табор. Иногда я давал ей что-нибудь из продуктов, чтобы не ругали её, что ничего не приносит. Родители удивлялись моей отрешённости от жизни, отец поругивал за безделье. Не догадывались они, что пришла ко мне первая любовь…

Будоражила деревню вечерами моя гармонь. Тосковал я по жарким губам цыганки. Бледными и неинтересными казались деревенские девчонки. Знал я, что слышит она мою гармонь, рвётся сердцем ко мне, но не может уйти из табора.

Плескался по сонной деревне девичий смех, сквозь щели в крыше сеновала пробивался лунный свет. Тоскливо поблёскивала небрежно брошенная на сено гармонь. Лежал я в тревожном забытье на мягком тулупе и торопил ночь. Скорее бы утро! А утром – встреча с ней. С любимой…

Остро пах шерстью тулуп. Увядшей земляникой пахло сено. Засыпал я неспокойным сном и всю ночь бредил её именем…

– Пойдём к нам! – сказала она.

Я не сразу понял, что приглашает она меня в табор. Идти туда мне было страшновато, но любопытство пересилило, и я согласился.

Регина рвала по дороге пыльный донник, гонялась за бабочками, сдувала на меня пышные шары одуванчиков. А то пряталась от меня в ржаном поле и выбегала потом вся в жёлтой пыльце, припадала ко мне, закрывала озорные глаза и ждала поцелуя.

Из лощины, спадающей в лог, тянулся дымок. Среди притоптанных трав беспорядочно грудились телеги, задрав к небу связанные оглобли. Две собаки с лаем выкатились нам навстречу, но после окрика Регины смолкли и виновато завиляли хвостами.

Безлюдно в таборе. Разбрелись цыгане по окрестным деревням добывать пропитание. Потрескивал дымно костёр. Висели над ним закопчённые котелки. Сидели около костра трое пожилых цыган. Они не ответили на моё приветствие, не повернули даже голов.

Около драного серого шатра сидела цыганка с яркими стеклянными бусами на шее и слушала патефон.

– Моя мама. Нога болит у неё, – сказала Регина, и цыганка блеснула в улыбке жёлтыми[32 - Цыгане вставляют золотые или позолоченные зубы.] зубами, но ничего не сказала, накручивая заводную ручку патефона. Я узнал её: это была та самая цыганка, что нагадала мне: «Не будет тебе счастья в жизни, сынок…»

Регина объяснила что-то матери и стала перебирать пластинки.

– Хочешь Шульженко? – спросила она. Я кивнул головой.

Хрипела под тупой иглой заезженная пластинка, задумчиво перебирала бусы мать Регины, а с телеги неподалёку бросал на меня свирепые взгляды здоровенный румяный цыган. Он держал на коленях хомут и тыкал в него длинным шилом.

– Кто это?

– Васька, – небрежно ответила Регина, поставила новую пластинку, придвинулась ко мне и сказала:

– Осенью мне будет семнадцать. Меня отдадут за него замуж…

Я вздрогнул, а Регина продолжала:

– Отец меня отдаёт за него. Васька отцу уже двух коней дал… У Васьки была жена. Простудилась, умерла…

Я почувствовал смертельную ненависть к этому мордастому Ваське. Я не согласен был отдавать ему Регину. Я готов был биться с ним смертельным боем.

Земля пьяно плыла у меня перед глазами, я хватался за траву, вырывая её, а Регина добивала меня:
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
6 из 11