Стена

Я поставил диск Земфиры и снова уставился в окно на утреннюю Москву. Сандер спал, готовить мне было лень. Проснулся я уже больше часа назад, и все это время сидел на высоком табурете, бессмысленно упирая взгляд в окна верхнего этажа дома напротив. На часах было без двадцати восемь.

Я продолжал по привычке просыпаться в шесть утра. Обычно, открыв глаза, я смотрел на часы, чертыхался и переворачивался на другой бок, стремясь урвать-таки у жизни положенные мне часы отдыха. Но сегодня я поднялся сразу и, не умываясь, сел на табурет и уставился в окно. Глаза некоторое время продолжали болеть и слипаться, но потом эти ощущения ушли сами собой. Я хотел думать. Думать не получалось. Мысли не желали возвращаться в мою опустошенную внезапным штормом эмоций голову. Вместо них там летали какие-то обрывки слов, оставшихся после вчерашнего вечера, как обломки домов после цунами. Глаза время от времени переключались с одного предмета на другой, и тогда в мозгу появлялась очередная фраза типа «стена желтая от солнца» или «вон кто-то в окне, кому это приспичило так рано встать?».

Спал я без сновидений. Просто провалился в темный колодец, настолько глубокий, что даже не слышно было бы звука брошенного в него камня, и все падал и падал, и никак не мог наконец упасть, будто застыв навечно в моменте падения. Такой был сон. Как временная смерть. Как будто я примерял смерть на себя, приноравливаясь к ней, оценивая степень своего страха, наряжаясь в костюм вечного холода и забвения, решая, подходит он мне или я пока еще не созрел для него, как если бы нескладный сын-подросток примерял деловой костюм своего упитанного жизнью отца.

Солнце понемногу наполняло меня своей утренней бодростью, и в голове мало-помалу стали появляться следы мыслей. Я по-прежнему не мог поймать их за хвост, чтобы додумать до конца, но по крайней мере холодная безразличная пустыня моего сознания начинала покрываться скудными ростками идей и эмоций. Я пошел в ванную, умылся и почистил зубы. Заглянул в глаза зазеркальному себе – там была только пустота. Глаза молчали. Я вдруг понял, что все мои внутренние «я», постоянно одолевавшие меня разнообразными противоречивыми советами, мнениями и даже приказами, вдруг заткнулись, как будто их организацию внезапно ликвидировали, сократив весь персонал. Что-то случилось, и в голове воцарилась тишина. Сумрачная и бездонная, как тот сонный колодец, в который я провалился ночью.

Сегодня суббота, сообразил я. Сандер будет валяться, наверное, до обеда. Я решил не готовить сегодня завтрак. Есть не хотелось, а Сандер как-нибудь сам разберется – взрослый уже дядя. Я собрался и вышел на проспект, надеясь, что шум просыпающегося города приведет мою голову в порядок.

У подъезда рядышком, как два сонных цыпленка, стояли мой «лексус» и сандеровский «авенсис». Я подмигнул обоим по очереди, и показалось, что они ободряюще улыбнулись мне в ответ. Как-то так они выглядели, улыбчиво и ободряюще. Что-то вроде «не переживай ты особенно, все будет окей, а если что, мы тут всегда тебя ждем». Как будто машины умеют разговаривать…

Я остановился на минуту, огляделся – вдруг еще каким-то машинам вздумается со мной пообщаться – и пошел вперед, шагая настолько быстро, насколько мог, чеканя каждый шаг, как на параде. Быстро и четко. Думая лишь о движениях ног, прослеживая сокращения мышц, контролируя направление. Что ни говори, а наше тело – замечательный механизм. Стоит только задуматься о том, как четко и быстро оно исполняет наши команды, о которых мы толком и не задумываемся даже, как в полном консенсусе друг с другом работают мускулы – четко и быстро, – и просто нельзя не преисполниться восхищением. Прекрасный, отменный механизм, проверенный годами безотказной работы.

Прогулка прояснила ситуацию у меня в голове, и я вновь обрел способность трезво мыслить. Я принялся размышлять о сложившемся положении вещей, пытаясь логически рассудить, как же мне быть дальше.

Итак, первое. Я влюбился. И точка. Обсуждению не подлежит.

Второе. Я… влюбился. Да, знаю, это был первый пункт, но в силу значимости его можно и повторить.

Третье. Что же с этим делать?.. Вот тут-то и была загвоздка. Мне так и не удалось вытянуть у Сандера ровным счетом ничего о Марине и связывавших их отношениях. Все, что я имел в своем активе, это мое собственное впечатление, более-менее неплохое знание сандеровской психологии и фразу «встречаемся иногда». Небогатый набор, что говорить.

Я вернулся в квартиру – Сандер еще спал – и снова водрузился на табурет у окна. С полчаса я напрягал мозги, пытаясь сформулировать хоть какую-то стратегию дальнейших действий, но тщетно. Единственное, к чему я пришел – нельзя пускать ситуацию на самотек. Может, конечно, судьба мне и поможет каким-то образом, но сидеть сложа руки и ждать у моря погоды более не представлялось возможным. Я должен был обязательно увидеться с Мариной – хотя бы просто поговорить с ней, любым путем. Невзирая ни на какие условности.

Обстоятельства осложнялись моим отъездом. Уже послезавтра вечером меня ожидал самолет до Пекина. Во что бы то ни стало было необходимо поговорить с ней до отъезда. Иначе я бы не выдержал.

Немного подумав, я пошел в спальню и взял сандеровский мобильник – он лежал на прикроватной тумбочке, как верный пес, дремлющий у ног своего хозяина. Без труда отыскал в нем телефон Марины – девушка с таким именем там была только одна. Переписал номер в свой мобильник и аккуратно вернул телефон на место. Первый шаг был сделан, но куда шагать дальше, я все еще не представлял.

Я сознательно отгонял мысли о Марине. Воспоминания о прошедшем вечере. Но они неспешно, исподтишка продолжали осаждать мой уставший мозг, и я чувствовал, что их победа была лишь делом времени. Все мысли постепенно, как будто в порядке естественного и логичного течения обстоятельств, приводили к ней. Как растворенные в стакане воды песчинки медленно оседают на дно, оставляя лишь кристально чистую и идеально прозрачную сущность. Идеальную сущность мира. И каждый раз, снова и снова я погружался в эту чистую и теплую стихию, и стоило лишь чуть расслабиться – и она подхватывала меня своим нежным водоворотом, уносила куда-то прочь, туда, где всегда светит солнце и поют разноголосые птицы, где нет никаких преград полному и абсолютному счастью. Усилием воли я возвращал себя обратно в этот мир. Мир, где людям нужны деньги, статус и социальные условности. Мир, где все делают вид, что забыли о любви. Что есть какие-то более важные вещи. И, может быть, даже сами в это верят. По крайней мере, усиленно вбивают это друг другу в головы. Рост, стабильность, доход, положение, связи, дом, машина – вот те волшебные слова, те магические заклинания, произнесение которых заставляет забыть о самом главном, о том, без чего все эти вещи теряют смысл, и становятся лишь пустыми и бессмысленными сочетаниями звуков… Их значимость – иллюзорна. Как иллюзорен мир, построенный лишь на магических заклинаниях. Иллюзии не могут заполнить ту безумную внутреннюю пустоту, которая зияет у каждого в душе черной пропастью, иллюзии лишь маскируют ее, прикрывают травой и ветками, и временами им даже удается победить, создать ощущение, будто этой дыры и правда нет, но тем легче в нее снова провалиться, забыв о ее существовании и не заметив иллюзорно прикрытого зева…

Я налил в стакан ледяного виски на два пальца и выпил залпом, не закусывая. Тошнотворный вяжущий привкус спирта во рту на минуту-другую вытеснил мрачные мысли, будто продезинфицировав голову. Я убрал виски в холодильник. Земфира пела что-то про бесконечность – диск крутился, наверное, по третьему разу. Через некоторое время на кухню с довольной улыбкой вошел заспанный Сандер.

VI

Я так ей и не позвонил.

Всю субботу и воскресенье я был сам не свой. Весь мир будто отступился от меня, оставив наедине с собственными страхами. Я жил, как в легкой дремоте, слабо откликаясь на то, что происходит вокруг. Внутри меня то бурлили безумные ураганы эмоций, взрывались целые вселенные фантазий, то царил беззвучный ледяной сумрак отчаяния. Мне казалось, что настоящая жизнь, во всех ее красках, цветах и запахах, протекает у меня внутри, а снаружи – лишь ее иллюзия, блеклое подобие. Мой разум со знанием дела вырисовывал картины то безудержной страсти, то безмятежного счастья, прописывая все до мельчайших подробностей, как истинный художник-реалист, и сразу же обрушивал все построенные только что воздушные замки. Сандер, конечно, заметил это, как я ни старался сохранять внешнюю невозмутимость.

– Эй! Что это с тобой? Ты как будто покинул этот мир и наблюдаешь его с высоты птичьего полета, – сказал он в воскресенье вечером.

Я не мог сознаться, что по уши влюбился в его девушку. Хотя он, наверное, и сам об этом подозревал, но, как по молчаливому соглашению, мы оба избегали этой темы. Поэтому я продолжал молчать и ссылаться на боязнь завтрашнего перелета. Я и правда немного побаивался летать – слишком уж часто по телевизору передавали новости об упавших самолетах.

Выходные тянулись долго, невыносимо долго. Делать ничего не хотелось, идти куда-то – тоже. Сандер уезжал по каким-то своим делам, возвращался с неизменными покупками, а я валялся, тупо уставившись в телевизор, жевал что-то на кухне, хотя есть совершенно не хотелось, отмокал в большой круглой ванне, подставив ноги под струи гидромассажа. Так мое тело просуществовало эти два дня, поддерживая бурную жизнедеятельность внутри моего сознания.

В понедельник утром я встал поздно. Немного болела голова. Сандер уехал на работу, а я сел в «лексус» и поехал в ближайший магазин одежды. Купив себе несколько футболок, две пары летних брюк и небольшой рюкзак, я просто оставил в корзине для белья у Сандера несвежую одежду, собрал в рюкзак документы, деньги, пластиковые карточки, фотоаппарат и еще какие-то мелочи, в спортивную сумку упаковал только что купленную одежду и летние туфли из «Охотного ряда», надел свои кроссовки, вызвал такси и отправился в аэропорт, отогнав предварительно «лексус» на платную стоянку. Все делал как на автомате. Мое тело поняло, что разум в отключке, и взяло все сборы на себя.

Я приехал в Домодедово, как было сказано в путевке, за три часа до вылета. Стойка регистрации моего рейса оказалась прямо у входа в зал, очередь была небольшой, паспортный контроль тоже проскочил как-то незаметно. В зале ожидания я оказался уже за час до посадки. Время девать было некуда, покупать спиртное в duty-free мне не хотелось, и я принялся от нечего делать разглядывать людей, ожидавших посадки на мой рейс. «В рейс… Все будет как всегда, только без нас…»[1 - «В рейс» – песня группы «Мумий Тролль», альбом «Меамуры», 2002 год.] – напевал я про себя.

В агентстве мне сказали, что группа по моему туру будет состоять всего из двух человек – меня и еще какой-то девушки. Больше желающих на эту дату не оказалось. Естественно, мне было интересно, что же за девушка будет моей спутницей на ближайшие восемь дней. Я смотрел на людей вокруг и пытался угадать, кто же из них – она. Думал, что это будет несложно. Но одинокой молодой девушки нигде не было. Было несколько семейных пар, в-основном лет тридцати-тридцати пяти, были мужчины восточной наружности; были и молодые девушки, но после некоторых наблюдений я выяснял, что они тут с родителями. Может, она в последний момент отказалась от поездки? Что ж, это было бы мне только на руку: я привык ездить один, к тому же сейчас был погружен в собственный внутренний мир и вовсе не хотел, чтобы кто-то отвлекал своей чепуховой болтовней. Я хотел приключения, хотел активности, новых впечатлений, но никак не развлекать человека, которого в попутчики не выбирал. Поэтому я втайне надеялся, что девушка лететь передумала.

Объявили посадку, а одинокой девушки все не было. Я прошел в самолет; мое место было в середине салона, у иллюминатора. Стекло оказалось затертым и грязным. Я понаблюдал немного за тем, как проносятся мимо трещины взлетно-посадочной полосы; как стремительно уменьшается Москва под крылом «Боинга» в первые минуты после взлета; потом смотреть стало особо не на что – мелкие детали пейзажа внизу расплывались в толще исцарапанного иллюминатора, и я откинулся в кресле, решив немного подремать.

Уже ночью мы прилетели в Ашгабат, где должна была состояться пересадка на рейс до Пекина. Самолет приземлился точно по расписанию, и до следующего вылета было еще два часа. Всю нашу компанию препроводили через безлюдные переходы в замызганный зал ожидания, где убивали время несколько туркменов и пара китайцев. Других рейсов, видимо, в это время не было. После блестящего новизной и деньгами Домодедово туркменский аэропорт производил впечатление заброшенности и запустения. Я уселся на синее металлическое кресло, положил свой рюкзак на соседнее, и стал клевать носом: длительные перелеты и так производили на меня угнетающее впечатление, а сейчас мой мозг был к тому же измучен переживаниями, да еще этот полупустой зал, углы которого тонули в расплывчатом полумраке.

На кресле напротив расположилась девушка. Молодая симпатичная девушка. Одинокая. Через некоторое время я свел воедино эти факты и сделал неопровержимый вывод: это она и есть. Попутчица.

– Вы в Пекин летите? – спросила она меня.

– Да. Тур Пекин – Чендэ.

– Правда? Я тоже!

– Да? – я сымитировал удивление на лице.

По странному совпадению, ее звали Настя. Как ту девушку, подругу Марины. «Да что же это такое?», – подумал я, – «прекратится это когда-нибудь или нет? Марина, Марина… Неужели ни о чем другом думать уже не получается?».

Мы разговорились. С той, другой Настей у нее было мало общего. Не красавица, но очень милая и открытая. По крайней мере, тогда мне так показалось. Она увлеченно рассказывала мне о своих предыдущих путешествиях – у нее их было заметно больше, чем у меня, – я для приличия поддакивал, кивал головой, а сам продолжал по частичкам восстанавливать в памяти образ Марины. Настин голос создавал некий приятный фон, как та музыка в баре в вечер нашего знакомства, он плавно тек по воздуху от нее ко мне, обволакивал мои слуховые каналы, впитывался нежным кремом в мои усталые извилины, и я вновь перенесся мыслями в тот вечер пятницы, когда весь мир для меня сконцентрировался в одном человеке…

VII

Пекин встретил нас серым небом и влажным зноем. Дни полетели один за другим, как реактивные самолеты на показательных маневрах. График экскурсий был весьма плотным, а меня еще угораздило заболеть: из носа текло, как из пожарного брандспойта. Вообще-то я даже забыл, когда последний раз болел, и поэтому оказался к этому совершенно неподготовленным. Однако, к великому моему счастью, подготовленной оказалась Настя, и за пару дней я бесстыдно израсходовал на прочистку своего носа все ее гигиенические салфетки.

В эти дни мы так и не успели толком пообщаться – экскурсии в Пекине заканчивались поздно вечером, приходилось много ходить по жаре, и в итоге оба так уставали, что ни на какое общение больше сил не оставалось, и мы разбредались по своим одиночным номерам, чтобы принять ванну и провалиться в глубокий сон без сновидений, а на следующее утро – снова в путь по китайским храмам и дворцам на экскурсионном микроавтобусе. Время пролетало незаметно, но впечатлений было столько, что казалось – мы здесь не каких-то три дня, а как минимум пару недель.

Вечером четвертого дня мы вернулись с экскурсии довольно рано и решили отправиться поужинать в какой-нибудь хороший ресторан на Ванфуцзине[2 - Главная пешеходная улица Пекина, своего рода пекинский Арбат. На Ванфуцзине размещаются преимущественно дорогие магазины и рестораны.]. Ресторанов там оказалось великое множество, и выбрать было непросто. Мы прошли почти до конца улицы, когда я наконец решил: «вот, это то, что надо!». Довольно просторное помещение было охвачено романтичным полумраком, неяркий рассеянный свет распространялся лишь от светильников на столиках да барной стойки. Ресторан был наверняка очень дорогим, так как людей в нем почти не было – лишь три или четыре столика были заняты, зато была маленькая сцена, на которой расположились пятеро музыкантов. Оркестр играл неспешный блюз, пианист время от времени добавлял джазовые аккорды, девушка – симпатичная китаянка лет двадцати пяти с короткими жесткими волосами – тихим нежным голосом пела что-то по-английски. Ее облегающее длинное платье из сверкающих синих чешуек прекрасно подходило к музыке. Девушка сидела на высоком барном табурете, поставив одну ногу в синей туфельке-шпильке на пол, а другую – на перекладину табурета. Левой рукой она держалась за сиденье табурета, а кистью правой нежно обнимала старомодный большой хромированный микрофон на прямой стойке, и пела, прикрыв глаза и чуть склонившись к микрофону, будто он был ее любовником, и они танцевали им одним понятный танец, почти соприкасаясь телами и губами…

– You come to hear the lady sings the blues for you, – негромко напевала она, – she holds the memory of something true for you…

Мы говорили о чем-то, а мягкий голос влюбленной певицы и чистые плавные звуки блюза будто укрывали нас теплым пледом, отгораживая от заполненного миллионами людей Пекина, создавая наш маленький личный мирок, в котором мы были спрятаны от посторонних глаз заботливой темнотой ресторана. О чем мы говорили, я, конечно, не вспомню. Да это было тогда и не важно. Главное – поговорить. Почему-то мне казалось, что Насте я могу рассказать все как на духу, как своему закадычному другу или старшему брату, которого у меня никогда не было. И я говорил, говорил и не мог остановиться. Все переживания последних дней я наконец выплеснул, раскрыл, отдал. Я чувствовал, как из меня выходит что-то, что распирало меня, переполнив все резервные сосуды внутри моей души. Настя внимательно слушала, и казалось, для этого мы сюда и пришли – чтобы я говорил, а она слушала.

Потом мы до глубокой ночи гуляли по Ванфуцзину, пока с него не исчезли последние прохожие, и в центре гигантского мегаполиса не воцарилась странная, нездешняя тишина. Мы прошли улицу из конца в конец, мимо закрытых дверей и погасших витрин. Ветер время от времени гонял по асфальту обертки от мороженого, которые он проворно вытаскивал из мусорных баков, да изредка шумели проезжавшие по соседним улицам машины. Вместе с шумами будто исчез и сам город, погасив наконец свои красочные приманки, и уступив место тишине, подлинной, настоящей, несомненной тишине, которая, казалось, только и существует на самом деле, а все остальное – просто некие искусственные наслоения, непонятно кем и непонятно для чего наложенные поверх этой первозданной тишины…

На следующее утро нас ожидала поездка на Великую стену. В девять часов мы, не выспавшиеся, погрузились в микроавтобус и выехали из отеля. По дороге я с удивлением наблюдал, как резко заканчивается город. Только что вокруг были высотные дома и многоуровневые дорожные развилки – и вдруг все резко обрывается, на горизонте возникают горы, а по сторонам от дороги – фруктовые сады. Через пять минут езды уже ничто вокруг не напоминало о только что оставленном мегаполисе, будто он просто растворился в воздухе, как исчезает сказочный мираж посреди голой пустыни…

Участок стены, на который мы приехали, находился в горах, в нескольких десятках километров от города. Стена тянулась по вершинам невысоких окрестных гор, охватывая кругом небольшой квартал традиционных китайских домиков и маленьких храмов, раскинувшийся у дороги в низине, и простираясь дальше, пока не терялась в туманной дымке. Туристов было немного, это были в основном китайцы. Мы немного постояли, пытаясь определить, чем местный воздух отличается от пекинского – он явно отличался, но чем – никак не удавалось понять, и начали восхождение.

– Обязательно доберитесь до вершины, – сказала наша девушка-гид, – чем выше поднимаешься, тем чудеснее вид.

Снизу мне казалось, что подняться на вершину не составит особого труда. Мы начали шагать довольно бодро; стена поднималась вверх то крутыми ступеньками, то наклонными плоскостями. После первых пятнадцати минут подъема я почувствовал, что задыхаюсь. Ноги меня еще держали, но легкие уже не успевали снабжать тело кислородом. На лбу выступил пот.

– Подожди. Фуххх… Слушай, я дальше не могу, – сказал я, переводя дыхание.

– Ну давай отдохнем, – Настя, казалось, каждый день проходит по этому маршруту для разминки. По крайней мере, следов усталости на ней не было никаких.

Мы остановились на площадке у небольшой башенки. Я посмотрел наверх, потом вниз – и не смог определить, какую часть расстояния до вершины мы прошли. Вид, и вправду, изменился: домики оказались внизу, горы виделись уже не снизу вверх, а под прямым углом. И только вершина той горы, на которую мы поднимались по стене, как будто и не приблизилась. Было жарко, временами налетал горячий ветер, и на мое влажное от пота лицо налипала пыль. Идти дальше совсем не хотелось.

– Ну что, полегчало? – спросила Настя.

– Да как сказать… что-то я не хочу дальше идти.