Стена

А в ночь с субботы на воскресенье мне приснился сон.

Точнее, даже не сон. Это было какое-то видение на границе сна и бодрствования, я ощущал, что будто сознательно присутствую в этом видении.

Мне приснились Понтий Пилат и Иешуа, идущие по дороге из лунного света и о чем-то спорящие[4 - Имеется ввиду сцена из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».]. Пилат показался мне немного похожим на меня самого, только лет через тридцать; в Иешуа тоже угадывались знакомые из зеркала черты. Да и говорили они будто моими собственными словами:

– Ну и где же твои мечты? – спрашивает Иешуа.

– Мечты? Они воплотились! – отвечает с достоинством Пилат.

Иешуа улыбается.

– Почему ты улыбаешься так, словно я сказал что-то смешное? – вспыльчиво говорит Пилат.

– Счастлив ли ты их воплощением?

– А разве Учитель должен отвечать вопросом на вопрос?

– Учитель учит так, как считает необходимым для его ученика.

Пилат молчит с минуту. Его мимолетный гнев сменяется глубокой задумчивостью.

– Ты прав, узник. Я так ждал счастья. Все эти безумные годы, отданные служению Тиверию. Каждую минуту мне казалось, что вот-вот, и оно случится, что в следующее мгновение я почувствую наконец то, к чему всю жизнь стремился. А оно все не приходило. Что же, это значит, что счастье – миф?

– Это зависит от того, что ты понимаешь под счастьем, прокуратор.

– Пожалуйста, не говори загадками. Мне кажется, что я потерялся где-то, в месте, которого не понимаю, и уже не вижу ни входа, ни выхода.

– У тебя украли твои мечты, прокуратор. Ты сам позволил их украсть. Их подменили красочными подделками.

– Ты хочешь сказать, что я не замечаю подделки? Я, прокуратор Иудеи, обманут?

– Не только ты, прокуратор. Многие достойные люди обмануты.

Пилат замолчал, опустив голову, и лунный свет подчеркнул глубокие морщины, черными трещинами рассекающие его лицо.

– Подумай, прокуратор. О чем ты мечтал?

– Я мечтал о славе.

– У тебя есть слава. Что принесла она тебе?

– Невозможность уединения, – ответил Пилат, еще более опустив голову.

– Мечтал ли ты о власти, прокуратор?

– Мечтал. Но власть не дала мне возможности оградить тебя от смерти.

– О богатстве ты не мечтал ли?

– Сплошная скука. Скука и безысходность.

– Так что же, это ли твои мечты, прокуратор?

Прокуратор отвернулся, и лицо его утонуло во тьме. Между ними повисла долгая пауза, и тишина, казалось, превратилась в миллионы пылинок, танцевавших причудливые танцы в лучах лунного света. Учитель терпеливо ждал, пока его ученик снова сможет говорить.

– Что же мне делать? – спросил наконец Пилат, и показалось, будто в уголке его глаза блеснула слеза.

– У тебя есть все, что тебе не нужно, и нет ничего, в чем ты отчаянно нуждаешься. Освободись от суетного, и настоящее придет к тебе.

– Это значит, что я должен отказаться от своей власти, своей славы и своего богатства?

– Освободи свой разум от мечты о них.

– Я больше не мечтаю, Иешуа. Я ни о чем больше не мечтаю. Все мои мечты исполнились.

– Если ты продолжаешь жить так же, как когда мечтал об этом, значит, ты все еще грезишь.

– Что же мне тогда сделать, чтобы перестать мечтать?

– Вспомни свои настоящие мечты. Вспомни то время, когда твои мечты еще были при тебе. Когда их еще не подменили.

– Ты имеешь ввиду… вспомнить детство? Но я уже стар, и почти ничего не помню.

– Ты не помнишь не потому что стар, а потому что боишься вспомнить. Потому что вся твоя жизнь потеряет смысл.

Пилат помолчал.

– Я много думал, Га-Ноцри. Но я так ни к чему и не пришел. Слишком поздно что-то менять, узник. Я не смог спасти тебя. Что мне теперь какие-то мечты?

– Но ведь я живу, игемон. И я сейчас с тобой. И ты продолжаешь жить. И как ты проведешь свою жизнь, спасешь ли ты самого себя – зависит только от твоего выбора. Никогда не поздно, прокуратор. Никогда не поздно. Даже если кажется, что все уже разрушено – это лишь повод для того, чтобы с энтузиазмом начать все сначала.

* * *

Я открыл глаза. Казалось, передо мной все еще поблескивали танцующие в лунном свете пылинки, и два непримиримых путника продолжали свою бесконечную дорогу к источнику света. Но скоро видение исчезло, растворившись в другом свете – свете наступающего дня.

XI

В тот же день я вернулся в Пекин, а утром следующего вылетел в Москву.

Самолет приземлился в аэропорту Домодедово около полуночи. Я подумал попросить Сандера, чтобы он меня встретил, но, вспомнив, что теперь я не ограничен в средствах, взял такси.

Уже сев в машину, я все же позвонил Сандеру, чтобы предупредить о своем внезапном возвращении.

После пятого или шестого гудка трубка ответила резким голосом.

– Да!

– Да-да-да! Это твой друг Пятачок вернулся! Встречай с фанфарами!