Стена

– Так, а ну-ка возьми себя в руки. Приехать в Китай и не взойти на Стену – все равно что приехать в Египет и не увидеть Пирамид.

– Хмм… – я не нашел, что ответить. Она была права. Я обреченно вздохнул и ступил на следующую ступеньку.

Мы продолжали подъем – она впереди, я чуть сзади. Туристов вокруг становилось все меньше, и еще минут через двадцать мы шагали вверх в гордом одиночестве. Мне не приходилось в своей жизни ходить в походы по горам, да и вообще физическая активность была мне несвойственна. Этот подъем становился все более похож на пытку.

Временами мы останавливались, чтобы я смог передохнуть. Настя, казалось, не уставала совершенно. Я спросил, как ей это удается. Она ответила, что каждые выходные бегает по десять километров.

– Ты, значит, заранее готовилась к этому подъему?

Она улыбнулась.

– Конечно, глупенький.

– Если завтра я не смогу подняться с кровати, я тебя покусаю.

– Договорились. Только как ты меня покусаешь, если будешь на кровати валяться…

И мы пошли дальше. Мои легкие дышали жаром, как зев огнедышащего дракона. В висках глухо пульсировала кровь. Пот уже струился с меня ручейками, и, смешиваясь с пылью, напоминал горные речки после дождя. Настя обернулась, оценила мое состояние, взяла меня за руку и сильно потянула за собой. Я еще удивился, откуда в такой хрупкой девушке столько силы. Так мы и взбирались – она впереди, как локомотив, тянущий за собой загруженный доверху поезд… А потом вдруг наступила вершина. Другого слова у меня не получается подобрать: сначала была дорога, казалось, нескончаемая, и конца этой стене-дороге было не видно, а потом вдруг раз – и все, идти дальше некуда. На вершине горы стояла башенка, за которой стена обрывалась. Мы вскарабкались по лестнице, настолько крутой, что пришлось цепляться за ступеньки руками, на крышу башенки, и привалились к ограждению, переводя дыхание.

Вид с вершины, как и сказала наша девушка-гид, открывался замечательный. Наша гора, по-видимому, была самой высокой в округе, и остальные горы остались виделись как будто с высоты птичьего полета. По всем соседним горам, докуда хватало глаз, протянулась Стена, и ее башенки, казавшиеся с такого расстояния крошечными, бодро стояли на массивных склонах, словно стойкие оловянные солдатики. Дорога и домики остались далеко внизу, и казалось, что они находятся вообще в другом мире, игрушечном мире, где нет Стены, где чепуховые люди живут по своим чепуховым законам, молясь и мечтая о чепуховых вещах, а мы смотрим на них из-за тонкой, но непреодолимой для них перегородки, из царства Солнца, Ветра и Гор, мы, двое, на полчаса преодолевшие эту преграду между иллюзией и реальностью, а может быть, просто самих себя. Мы молчали. Слова здесь не требовались – такое это было место. Они были бы даже лишними. Звучал здесь только ветер.

Я подумал, а что, если пройти всю стену из конца в конец? Все шесть с половиной тысяч километров? Остаться жить в этом мире, том мире, который не доступен большинству людей, и не потому, что они не могут туда попасть, просто – не хотят, может, даже не знают, что он существует, а скорее делают вид, что не знают, просто – завязли в паутине продажных мечтаний, создали себе новых, искусственных богов, и уже не в состоянии отличить то, что есть на самом деле, от того, что сами себе придумали, или придумали другие люди для них… Да что там, я и сам такой же. Ведь ничего нет проще, чем уйти в другой мир, зная, что случись что – и ты легко вернешься обратно, улетишь первым же рейсом, и снова заживешь припеваючи, потому что на счету у тебя миллион долларов. Или наоборот, легко человеку, у которого ничего и никого нет, и соответственно нечего и некого терять. А вот большинству людей – людям «средним», «обычным», у которых есть вроде все, или многое, но чего-то все равно постоянно не хватает, и которым вроде есть куда идти и вроде есть к чему стремиться, или по крайней мере им так кажется, – этим людям как раз-то труднее всего. Их легче всего взять в плен, потому что они никогда и не знали свободы. И каждый из них проходит свою Стену, изо дня в день неся по ней собственноручно водруженные на себя кресты, как правило, даже не подозревая об этом. Свои шесть тысяч пятьсот километров, только без Солнца, Ветра и Гор, без Дождя, Снега и Зноя. Шесть тысяч пятьсот километров рафинированного, консервированного подобия жизни в сладком синтетическом сиропе. Шесть тысяч пятьсот километров скудной дороги к забвению.

VIII

На следующий день, утром, мы выезжали на поезде в Чендэ, второй город нашего совместного путешествия. Дорога проходила среди бурых гор, меж которых ютились зерновые поля и маленькие деревеньки. Я не выспался, и поэтому основную часть пути дремал, прислонившись к стенке сидячего вагона. Настя слушала плеер. Вагон был заполнен пекинцами, видимо, ехавшими в Чендэ на выходные.

На перроне нас встречал нас встречал новый гид – пожилой интеллигентный китаец в очках и с табличкой “Welcome Russian friends!” на груди. Эту табличку я заметил еще из окна вагона. Гид, представившийся нам по имени Яша, которое дико диссонировало с его чинным степенным обликом, проводил нас через маленькую привокзальную площадь, заполненную бегущими куда-то людьми, чемоданами и обрывками газет, к припаркованному поодаль видавшему виды микроавтобусу, раскаленному безжалостным полуденным солнцем.

На улицах этого города, по которым мы проезжали, пропитывая своим потом протертые сиденья, мной овладело странное ощущение, будто я вернулся домой. Что-то неуловимое в воздухе китайской провинции напоминало мне о родном городке. Наверное, во всех провинциальных городах есть что-то похожее, подумал я, и тут же перенесся мысленно туда, где провел почти всю свою жизнь. Там, в моем родном городе, тоже была жара, пыль и мусор на улицах, автобусы без кондиционера, и прямо сейчас, наверное, кто-то из тех, кого я знал лишь в лицо, ехал в одном из них, мечтая о том, чтобы в один прекрасный день все это закончилось. Мечтая так же, как и каждый день до и после этого, кроме субботы и воскресенья, когда можно было заняться домашними делами и, может быть, даже сходить куда-то выпить, уносясь в мир, где ненавистная работа и чадящий автобус кажутся только страшным сном…

Автобус подвез нас к грязноватому ресторанчику, в котором мы незамысловато пообедали привычной уже местной едой. Допив побыстрее безвкусный зеленый чай – задерживаться в этом ресторане не очень хотелось – мы снова погрузились в автобус, и уже минут через пять остановились у ворот императорского парка, ради которого, собственно, и приехали в Чендэ: все здесь, как и в родном городе, было рядом. После Москвы и Пекина я уже успел отвыкнуть от таких коротких расстояний.

Проведя нас в парк, Яша принялся подробно рассказывать об исторических подробностях строительства и развития парка, о мифологических традициях, лежавших в основе его архитектуры. Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания слушать очередные сказки китайских императоров в переложении на русский язык – я их уже порядком наслушался в храмах и дворцах Пекина. Чего я хотел от этого парка – так это спокойствия и уединения, порядком устав от суеты больших городов и беготни по экскурсиям. Вполголоса я сообщил о своих соображениях Насте. Она неуверенно кивнула, я обернулся к Яше:

– Вы знаете, все это, конечно, очень интересно, но мы, честно говоря, хотели бы погулять немного по парку самостоятельно.

Китаец пару секунд переваривал мои слова, потом с пониманием улыбнулся и ответил:

– А-а-а, я понимай, вы хотеть уединиться вместе!

– Да не так чтобы вместе… то есть не в этом смысле… то есть мы не вместе… тьфу, блин, короче, мы хотим просто погулять. Одни, без сопровождения.

– Но-о-о, я не могу вас так оставлять. Вы потеряться. Заблудиться. Парк большо-о-ой.

– А вы не бойтесь. Мы купим карту. Все будет окей.

– А-а-а, окей? – он заулыбался и закивал головой, будто я несмешно пошутил, но он должен из приличия посмеяться. – Так я вас подождать?

– Не надо нас ждать. Напишите нам по-китайски название отеля, чтобы мы могли его показать таксисту, когда будем возвращаться домой. И все – вы свободны, мы свободны, всем хорошо.

– А-а-а, всем хорощо… – протянул он, все так же кивая и улыбаясь. Видимо, хоть говорил он и неплохо, смысл сказанных мною слов доходил до него довольно медленно и не всегда верно. На лице его отразилась некая внутренняя борьба.

– А-а-а, ну хорощо-о-о, – подумав, повторил он. – То есть вы хотите, чтобы я уехал и оставил вас одних? Но-о-о, тогда вы не узнать многое об истории императора, вы не находить самый красивый место…

– Ничего, мы справимся. Вы, главное, не беспокойтесь. Мы взрослые уже мальчик с девочкой.

Он снова подумал. Видимо, мой напор поставил его в тупик.

– Ну-у-у, хорощо-о-о… Тогда я уезжать?

– Конечно! До завтра! – мне не терпелось уже с ним расстаться.

– Ну-у-у, до завтра… Хорощо отдохнуть! – он еще покивал неуверенно головой, в то время как я, чуть приобняв Настю за талию, быстрым шагом двинулся прочь.

– Урррра! Свобода попугаям! – крикнул я, когда мы зашли за угол одного из многочисленных императорских павильонов, история которого так нам и не открылась. Настя улыбнулась.

– И все-таки нехорошо как-то получилось, – сказала она, – человек старался, рассказывал… а мы…

– Да, а мы вот такие бессовестные! И я, к примеру, этим горжусь! Пойдем к озеру спустимся, смотри, как там красиво!

Мы спустились к небольшому искусственному озеру, раскинувшемуся среди парковых аллей, взяли напрокат лодку и поплыли на веслах к живописному арочному мостику, возвышавшемуся над тихой водой на фоне погруженных в туманную дымку гор. Чем ближе мы подплывали, тем прекраснее становился вид. Я был в приподнятом настроении и начал во весь голос горланить «э-э ухнем, еще разик, еще раз». Туристы-китайцы на соседних лодках оборачивались, улыбались и махали руками. Настя смущенно улыбалась. К ней тут относились по-особенному: здесь, в провинции, европейцы, а тем более молодые симпатичные европейцы женского пола были в диковинку, и Настя пользовалась бешеной популярностью. Я временами чувствовал себя бесплатным приложением, случайно высвеченным лучами ее звездного сияния.

Мы сделали большой круг по озеру, вернулись обратно, и пошли дальше уже пешком.

Парк был замечательный. Мы шли и шли, и казалось, что нет ему конца. На аккуратных дорожках в тени вековых деревьев мы забыли о жаре. Дорожки перекидывались через искусственные речки маленькими мостиками, соединяя причудливые группы строений, многие из которых стояли прямо на воде. Каждая группа была выстроена по четким законам, обязательно присутствовали искусственные горки из камней, обычно увенчанные маленькой беседкой, где можно было приятно скоротать время вдвоем, любуясь парком свысока. Традиционные китайские домики с вычурными крышами удивительно сочетались с окружающей природой. Складывалось ощущение, что люди, строившие этот парк, а по сути, целый город спокойствия и безмятежности, еще несколько сотен лет назад смогли достичь той внутренней душевной гармонии, к которой все мы так безуспешно стремимся.

На часах было уже четыре, когда мы, наконец, устав от ходьбы, сели на скамейке под огромным дубом, стоящим на возвышенности, на которой располагались дворцовые постройки. С этого места можно было наблюдать, как неспешно скользят по глади озера лодки. Над нами тихо шелестели на легком ветру листья дуба, в траве шептались насекомые, где-то вдалеке кричала птица, и горные склоны вторили ей эхом. Это место было создано будто специально для отдыха двух усталых путешественников, жаждущих заполнить свои души умиротворяющей тишиной.

Долгое время мы молчали. Чистая гармония этого места расслабляла тело и растворяла мысли. Я запрокинул голову и посмотрел в бездонное голубое небо сквозь чуть трепещущие листья дуба. Это была бездонность совсем иного рода, совсем не та бездонность, которую я чувствовал когда-то во сне. В этой бездне не было никаких страхов, никакой безысходности. Только безмятежность и спокойствие. Спокойствие и безмятежность…

Потом мы долго разговаривали. Уже не так, как в прошлый раз. Мы рассказывали друг другу о прошлом, о своей жизни там, в мире, где нет места здешнему спокойствию, и непонятным образом одно воспоминание тянуло за собой другое, и казалось, что эта цепочка никогда не закончится, так как стоило ей начать что-то рассказывать, и я сразу вспоминал что-то похожее, как будто мы жили одну и ту же жизнь, глядя на нее под разными углами. Я по-прежнему смотрел в небо, и временами казалось, что нас незаметно подхватил теплый поток воздуха и теперь мы парим где-то посередине между землей и небом, подвешенные будто в невесомости, и скамейка вместе с дубом тоже парят с нами.

Так мы просидели до шести часов, пока служитель парка жестами не показал нам, что парк закрывается. По-английски здесь мало кто говорил.

* * *

Следующий день мы провели в экскурсиях по храмам. Как рассказал нам гид, парк окружен кольцом из восьми храмов, два из которых мы по плану должны были сегодня посетить. Мне, вообще-то, не очень нравилась эта идея – храмов я уже насмотрелся в Пекине. Меня снова тянуло в парк.

Но храмы здесь оказались совсем другими. Совсем. Во-первых, их архитектура, по словам гида, была скопирована с тибетской, «так что можно считать, что побывали в Лхасе», сказал он и улыбнулся. Архитектура, и вправду, была другой: к традиционным крышам с загнутыми краями добавились белые башенки-шпили, почему-то вызвавшие у меня ассоциации с антеннами; здания обрели многоэтажность, сделавшись похожими на корпуса тюрьмы – возможно, из-за отсутствия окон.

Во-вторых, каждый храм располагался на отдельной горе, поднимаясь от ее подножия до самой вершины. Пока мы поднимались вверх по дорожкам и лестницам, мне вдруг вспомнилась Великая Стена. Чувство при подъеме было схожим – нарастающее ощущение свободы. С вершины открывался замечательный вид на затянутые дымкой соседние горы, утыканные казавшимися игрушечными храмовыми постройками. «Поэзия туманных горизонтов», – вдруг промелькнула фраза в моей голове. Думаю, эти слова лучше всего характеризовали то место. Здесь было действительно очень поэтично.

Когда мы уже спускались с верхних уровней территории второго храма, прямо над нашими головами вдруг что-то пролетело. Мы втроем синхронно обернулись – это был белый голубь. Кажется, голубка. Она села метрах в пяти-шести от нас и как ни в чем не бывало принялась нас разглядывать, словно некую диковинную вещь.

– Добрый знак, – улыбнулся гид-китаец и покивал головой.

Голубка, будто поняв, что речь идет о ней, тут же вспорхнула и, снова пролетев прямо над нашими головами, уселась на подоконник стоявшего рядом здания и обернула голову к нам.