Стена

Я сидел все так же, и его слова ничего не изменили внутри меня – я будто и раньше это знал, будто я все уже почувствовал до того, как был уведомлен официально. Серый вязкий ужас все так же заполнял меня изнутри своей безликой желеобразной массой, и пробиться сквозь нее было уже невозможно – я тонул, и понимал это, и холодная безысходность снова сковывала мои конечности, заполняла легкие, раздавливала сердце.

– Скоро умрет, – повторил Сандер.

В темном квадрате окна промелькнула черная тень какой-то птицы.

XII

Марина жаловалась на частые головные боли, и ее родители решили направить ее на обследование. Обследование показало аневризму. Маленький сосуд у нее в мозгу разбух и готов был в любой момент взорваться, залив кровью все вокруг. Быстрая и легкая смерть.

Марина обращалась к лучшим врачам-нейрохирургам. Но все они признавали ее аневризму неоперабельной. Слишком глубоко в мозгу был запрятан злосчастный сосуд, и добраться до него, не повредив другие сосуды или ткани мозга, не было никакой возможности. Марина была обречена на смерть. Врачи дали ей срок полгода.

* * *

В тот вечер мы так ни о чем больше и не поговорили. Я, помню, спрашивал что-то, Сандер ограничивался односложными «да» и «нет», или просто молча кивал головой. Странно, думал я. Неужели Сандер, этот великий циник и ловелас, способен так глубоко переживать из-за того, что какая-то из его многочисленных девушек обречена на смерть? В конце концов, ведь все мы там будем. Это всего лишь вопрос времени. Другое дело, конечно, что знать точно, когда это случится – это, наверное, нелегко.

Я думал о том, каково это – знать, какой срок тебе отпущен. О чем думает человек, владеющий таким знанием. Чем он живет, как он вообще справляется с этим грузом. Ведь это наверняка груз, груз ответственности за каждый поступок, за каждое слово, за каждую мысль. Но с другой стороны – это ли не свобода? Знать, что по большому счету никто не может уже причинить тебе вреда, ограничить как-то твою жизнь. В такой ситуации многие вещи теряют смысл, а другие, наоборот, его приобретают.

Вот к примеру, работа. Если ты ненавидишь свою работу и ходишь туда только для того, чтобы поддерживать деньгами свое существование – разве будешь ты продолжать это бессмысленное занятие, если узнаешь, что максимум через год никакие деньги тебе больше не понадобятся? А люди – будешь ли ты тратить свое превратившееся вдруг из тяжкого бремени в бесценную сущность время на людей, которые не вызывают у тебя никаких положительных чувств? Станешь ли ты ходить по магазинам, часами выбирая себе новые брюки или солнцезащитные очки? Копить деньги на новую машину, новый диван и телевизор?

Нет, я думаю, перед лицом скорой и неотвратимой смерти пелена иллюзорного мира должна упасть с глаз твоих. Что-то настоящее, то, что для тебя на самом деле важно, тогда проступит отчетливо, во всех деталях. Беда в том, что понимание приходит слишком поздно.

* * *

Утро следующего дня разлилось по квартире белесым сиянием. Я поднялся, открыл холодильник – в нем было почти пусто. Чем Сандер питался в мое отсутствие – ума не приложу. Может, вообще не ел. Я умылся, оделся и отправился в продуктовый магазин по соседству. Как ни крути, а жизнь все-таки должна продолжаться. И для этого надо что-то есть.

На улице снова моросил дождь. Кажется, он так и не переставал. Все вокруг промокло и потемнело. Даже мой «лексус», казалось, насквозь пропитался влагой и стоял, как мокрая курица, обиженно насупившись. Проспект вместо обычного гула интенсивно шипел шинами по лужицам. Немногочисленные прохожие шли, будто смущенно потупив взоры, безуспешно пытаясь скрыться от вездесущей влаги под переносными крышами зонтиков.

Я постоял немного, вдыхая сырой воздух и выдыхая чуть заметный пар. Мельчайшие частички дождя оседали у меня в волосах, на лице, заполняли нос и рот. Что-то странное было в этом ощущении. Будто дождь медленно, но верно проникал сквозь кожу и слизистые оболочки внутрь меня, смешиваясь с кровью и лимфой. Я потряс головой и пошел к магазину.

* * *

Через час, когда я варил в микроволновке кашу со свежими фруктами, на кухню вошел Сандер.

– Что у нас сегодня на завтрак? – спросил он, не глядя мне в глаза.

– Каша.

– Хм. Верх кулинарного искусства.

– Ты бы сейчас, думаю, ограничился пузырьками из минералки. Так что сиди и жуй.

Обменявшись любезностями, мы замолчали. В квартире воцарилась та особенная тишина, которую приносит с собой долгий дождь. Только за окном еле слышно шипел проспект.

– Сандер. Скажи мне, кто для тебя Марина? Я никак не могу понять.

Пауза.

– А зачем тебе?

Пауза.

– Не знаю. Просто.

Пауза.

– Влюбился?

Пауза.

– Ты гонишь.

– Эта фраза давно вышла из моды.

– Я провинциал, мне можно.

Пауза. Сандер ковыряется вилкой в тарелке с кашей, вытягивая на поверхность кусочки фруктов. Я сижу напротив, оперевшись на локти и наблюдая за процессом.

– Это сложно объяснить.

Пауза.

– Попробуй. У тебя получится. Я в тебя верю.

Пауза.

– Пошел ты. С шуточками своими.

– Я лучше посижу.

– Придурок.

– Я знаю.

Пауза. Ни один из нас даже не улыбнулся. Сандер продолжает ковыряться в тарелке. Я все так же смотрю, как разрубленные и размякшие фрукты под действием неодолимой силы его вилки выползают на поверхность из глубин каши.

– Я не знаю, как тебе объяснить.

Пауза. Я молчу.

– В ней есть что-то… необъяснимое. Она… из тех, кого невозможно не любить. Она… как будто для этого создана. Понимаешь?

– Ты хочешь сказать… что-о-о-о… ты… ее любишь? Ты?

– А что, для тебя это такой шок? Что даже я оказался способным на какие-то человеческие чувства? – Сандер злобно уставился на меня исподлобья. Мне стало не по себе. Я опустил взгляд.

– Просто я думал… ты же всегда… ну-у-у… как-то… был другим.

– Был ли? А может, тебе просто так казалось? Кем ты себя возомнил, великим психоаналитиком? Откуда ты знаешь, кто я на самом деле?