Вихрь

XXII

– Что с тобой?!

Анна Ивановна отшатнулась, когда увидела мужа.

– Что с тобой сделали? – в ужасе закричала она. – Что? Там, говорят, происходят ужасы!

Он посмотрел на неё безумным взглядом.

– Ничего… ничего… Мне жаль, что по мне не прошлась казацкая нагайка!

– Петя! Петя! Опомнись, что ты говоришь!

Пётр Петрович бегал из угла в угол кабинета, хватался за голову, стонал.

Анна Ивановна, в слезах, ломая руки, бегала за ним.

– Что с тобой? Ради Господа Бога! Ты болен? Доктора! Доктора!

– Никаких докторов! Никаких докторов! – диким голосом завопил Пётр Петрович и треснул кулаком по письменному столу. – Я убью всякого, кого увижу!

Он упал на диван, зарыдал.

У него был какой-то припадок.

– Почему? Почему меня не ударили нагайкой? Я бы научился так же ненавидеть, как они. Без этого нельзя, нельзя так ненавидеть!

Он вскочил.

– Нет! Я не мог бы так… В моих жилах течёт кровь дедов, которые насмерть задирали на конюшне! В их крови терпение, вековое терпение! У них больше слёз, чем крови! Я бы не мог так… над могилами братьев… сына… Я потребовал бы виселиц, палачей, плетей, крови! Крови! Клочьев мяса!

Это были вопли, рыданья.

У него сдавило горло.

Он разорвал на себе воротник.

– Петя! Петя!

– Ты слушай… Ты помнишь, когда Паша… Паша… умер… тебе бы сказали: «Не плачь, не плачь, расстраиваешь других»… Ты бы… ты бы… отвечай… отвечай… послушалась? Послушалась?

– Петя! Петя!

– Перестала? Перестала? По Паше? По Паше?

– Петя! Паша! Петя! Я с ума сойду!

– А они… а они… затихали… сами… сами в обморок падают… и ни слова… ни крови…

И он вдруг завыл.

Дико завыл:

– И их!.. Их же! Почему меня, меня не ударили нагайкой вместе с ними! Я ненавидел сильнее! Сильнее!

– Да что же?.. Боже!.. Да что же, что с тобой?

– Ты помнишь… Семенчукова старшего сына… студент!.. застрелился который потом… застрелился… Когда в университете был… Помнишь, когда ворвалась полиция… я ходил ещё… помнишь?.. Студент один… разбил кулаком стеклянную дверь… в крови… выскочил на балкон… «Нас бьют!..» Прыгнул с балкона… Публика стояла, смотрела… и я… Казаки… войска… бросился с балкона… о мостовую… В толпе, в толпе… я встретил Семенчукова сына… Белоподкладочник… Он плакал, трясся. «Что с вами?..» – «Почему я не там, с ними?.. Почему я не могу там с ними?.. Сходка была…» Ему сказали…. «Вам, г. Семенчуков, с нами… с нами конечно, делать нечего»… Он повернулся и ушёл… «Дрянь! Хамово отродье! Жиды! Мы мундир носим»!.. Ты помнишь, как он всегда… про мундир… про обязанности студента… а тут… Он застрелился, когда тот… прыгнул который… о мостовую… в больнице умер… застрелился сын Семенчукова… застрелился!..

Анна Ивановна в тревоге, в ужасе огляделась:

«Где Пётр Петрович держит револьвер?»

И как ни велика ни страшна была её тревога, она не могла не подумать:

«Господи! Время, время какое! С мальчика, с гимназиста почти, Кудрявцев… один из первых в России… деятель… пример может взять!»

– Но с тобой-то? С тобой? Скажи о себе!

– Ничего… Видишь!.. Ничего!..

– Как тебя Бог спас…

– Бог!

Он рассмеялся горьким смехом:

– Пристав этот… или помощник… Как его?.. Вот что у нас… Он!

И снова на него налетел прилив бешенства!

– Налетели они… спрятаны где-то были… Неужели ты не понимаешь? Лучше казацкая плеть, чем прикосновение полицейской руки!.. Появился он откуда-то, узнал, должно быть… схватил меня… потащил… тащили кто-то много… в формах… я отбивался… ничего не помню… только в экипаж бросили…

Пётр Петрович помнил, действительно, только, что кругом были вопли, крики, какие-то лошадиные морды, как страшным ветром дунуло ему в лицо… что-то грохнуло… залп.

А кругом него городовые говорили:

– Ваше превосходительство!.. Ваше превосходительство!..

А пристав Коцура кричал:

– В экипаж его! В экипаж! И скорей назад! Скорей сюда!

Пётр Петрович закрыл глаза руками:

– Ужас!

Он ещё слышал, видел всё.