Хам и хамелеоны

– Шестьсот.

– Чего? – Нина непонимающе взглянула на него.

– Долларов, моя дорогая. Больше полтысячи за вечер.

– Боже мой… – грустно сказала Нина. – И это говорит человек, считающий себя хозяином жизни. А что выходит на деле? Вы себя убедили, что кто-то там за вашей спиной хозяйничает по-настоящему. Убедили себя, что нет выхода и нет выбора. Ответственность – с плеч долой. Но зато вы совершенно не стыдитесь покупать людей. Как баре – крепостных. Говорите о ценах на них, как о чем-то привычном. Я… я никогда не считала, что в рабстве живу. Ни у тебя, ни у этих скотов. У этих «иванычей»… Я ничего не должна ни тебе, ни им – ни одному из вас, понятно это тебе?! Я свободный человек!

– Конечно, ты ничего не должна… Зато я, видно, всем должен… Потому и вкалываю как проклятый. И что в итоге?.. Только ведь меня тоже рожали не для того папа с мамой… чтобы я жизнь угробил на всю эту канитель. Чтобы я пресмыкался перед всякой сволочью! – гневно говорил Николай. – Вот ты попрекаешь меня. За что? За свою обеспеченную жизнь? Другая бы, может, хоть спасибо сказала, ты же не сделала этого ни разу, а сколько уж вместе прожили. А я тоже живой человек! У меня, представь, есть совесть, есть мечты. Да, представь себе… У меня тоже вот тут что-то есть, – Николай ударил себя в грудь. – Но стараюсь быть выше этого. Выше своего эгоизма. Да, приходится жертвовать чем-то, какими-то принципами. И, знаешь, я вполне способен на это. Потому что не чистоплюй, потому что стараюсь оградить тебя и всех, кто мне дорог, от грязи. Понимаешь ли ты это? А ты приходишь и выливаешь эту грязь на меня. Ты выливаешь всё на меня… Да пошли вы все… к чертям собачьим!

Николай схватил со столика бутылку скотча и, опрокинув стул, вышел из комнаты. Через несколько секунд в конце коридора гулко хлопнула дверь кабинета…

В душе Нины бушевала настоящая буря: страх и стыд, ненависть и ревность, презрение к Николаю и – не меньшее – к себе самой. Как можно было терпеть всё это? Для ясности она попыталась разложить всё услышанное по полочкам, но от этого стало совсем тошно. Сомнений не оставалось: Николай сейчас сказал ей правду. Не всю, по всей видимости, но всё же. Теперь-то ей стало наконец понятно, почему муж так смутился, когда Адель появилась в зале ресторана со своим напыщенным упырем.

Пытаясь успокоиться, Нина принесла бутылку белого вина, долго возилась со штопором, пытаясь извлечь пробку, но, в конце концов забыв о вине, ушла к себе и еще через четверть часа с наспех собранной дорожной сумкой спустилась на улицу. Ей долго не удавалось поймать машину. Наконец рядом с ней с дребезжанием и скрежетом притормозила старая «волга». Забравшись на заднее сиденье допотопного прокуренного драндулета, салон которого провонял бензином и дешевым освежителем воздуха, Нина попросила отвезти ее к трем вокзалам.

Пятнадцатый сводный разведбатальон Петербургской оперативной бригады планировалось расквартировать в Грозном еще в середине лета. Но под разгрузку эшелон встал на Ханкале уже в заморозки.

С места базирования бригады в Гатчине батальон, как и предполагалось, отправили недоукомплектованным, чтобы уже на месте по ротам и повзводно придать его подразделения частям, отбывшим в Чечню ранее. Но по прибытии неожиданно поступил приказ доукомплектовывать сам батальон. Под командование подполковника Волохова поступили три заново сформированные роты из опытных, обстрелянных парней – из тех, кто успел принять участие в Ботлихской операции.

Размещаться пришлось не в Ханкале и не в Грозном, как планировалось сначала, а на отшибе, на месте дислокации мотострелкового полка, переброшенного под Ведено. Еще вчера база мотострелков прикрывала выходы на Ханкалу с Аргуно-Ильинского направления. Из своего расположения полк съехал всего за неделю до прибытия батальона. И уже сегодня заново отстроенная база лежала в руинах. В штабе Волохову объяснили, что крупное бандформирование, в начале недели выкуренное из четвертого микрорайона, отступая через Старую Сунжу, разделилось в Тыртовой роще на несколько частей, и один из крупных «клиньев», стремясь оторваться от преследования десантников, двинул по маршруту, который никто не смог просчитать. Попетляв вдоль правого берега реки, отряд предположительно повернул не на станицу Ильинскую и не к Щедринскому мосту через Терек, а на Гудермес, в результате чего хозяйство, вверенное сегодня Волохову, оказалось у боевиков на дороге…

Удар по базе боевики нанесли с разгону. Не разобравшись в обстановке, нападавшие позарились на легкую добычу. Огнем из минометов и АГСов рота дежурного охранения была уничтожена за час: горстка срочников, которую оставили присматривать за хозяйством, пока не въедут сменщики, не могла оказать серьезного сопротивления. Боевики заняли территорию.

Тогда к месту боя стянули армейские части, и район был блокирован. Но в последний момент, жалея солдатские жизни, в ОГВ[15 - Имеется в виду командование Объединенной группировкой войск. – Примеч. ред.] было достаточно, чтобы превратить базу в груду развалин – вместе с окопавшимся на ночевку неприятелем.

Местами земля была вздыблена так, что внизу открывались грунтовые воды. На выкорчеванных железобетонных сваях, на одном честном слове держались оба крыла казармы. Развороченный асфальт, фрагменты арматуры, горы щебня – весь этот лом, разгребать который предстояло бульдозерами, был перемешан с окаймлявшей периметр части колючей проволокой, с крошевом, оставшимся от мебели и имущества, с содержимым туалетных ям. Насиженное армейское гнездо с теплым жильем, ремонтным цехом, баней и даже с собственной свинофермой было разнесено в пух и прах.

Глазам предстала почти апокалиптическая картина. Периметр поля перед лесочком, в котором остатки мобильного отряда попытались скрыться уже вне всякого боевого порядка, пестрел инфернальной символикой газавата. Повсюду торчали могильные шесты с флажками. Моджахеды помечали свои захоронения уже во тьме кромешной. На подмерзшей земле они бросили половину своего состава: унести с собой такое количество трупов было невозможно. Безымянные могилы укоризненно кивали флажками. От взгляда на них становилось не по себе…

Из штаба группировки тем временем сообщали: обострение обстановки наблюдается во всех нагорных районах. Противник не мог не отреагировать на проводимую перегруппировку федеральных сил (благо, решили называть вещи своими именами: «противник» и «банды» – понятия всё же разные), поскольку же фронта как такового не было, вылазок можно было ожидать каких угодно и когда угодно. Наиболее заметное оживление в эфире наблюдалось как раз на Шелковском направлении – близ расположения батальона и по всей зоне его ответственности. Шелковские, червленские, старогладовские боевики, как и подвижные подразделения басаевцев, давно облюбовали этот вектор для захода на Тыртовую рощу и на Грозный…

Подполковник Волохов отдал распоряжения о дополнительных мерах по укреплению оборонительных позиций базы и приказал заселять территорию как родную. Был отдан приказ разбивать палатки, обживать всё, что удастся – не только модули и вагончики, но и уцелевшие подвалы.

Вокруг базы стояла мертвая тишина. Вечерами из-за ограды даже доносился птичий щебет. Тишина и покой были нарушены один-единственный раз. ЧП случилось в пятницу, после смены караула: за полями вдруг послышалось эхо отдаленной стрельбы. Автоматные очереди раздавались с низовий Сунжи, ближе к станице Ильинской. Однако уже вскоре дежурный по комендатуре сообщил, что патруль, отправленный выяснять обстановку, наткнулся на местную шпану. Пацаны палили по воронам из старенького АКМа. Инцидент был исчерпан. Но в тот же вечер Волохов поднял батальон по тревоге и устроил офицерам первый со дня прибытия серьезный разгон за упущения – дисциплинарные и в обустройстве базы. Новоселью и застольям командир положил конец. Поступил приказ – усилить посты и дозоры. Возле складских помещений и на крыше развороченной котельной среди ночи пришлось устанавливать дополнительные огневые точки. Наблюдение за местностью Волохов приказал вести не смыкая глаз, посменно. Офицеров он отпустил спать за два часа до подъема…

С утра ожидалось прибытие заместителя начальника штаба ОГВ со свитой. Но в последний момент из Ханкалы дали отбой. Командир уехал в Ханкалу и вернулся уже затемно.

Волохов был под градусом и не в духе. Едва поднявшись в свой вагончик, он вызвал дежурного. Тот доложил о последнем радиообмене с соседями. Стоявшие у самой Ильинской соседи передавали, что с наступлением темноты по правому берегу реки, низовья которой хорошо просматривались от заграждений базы, были замечены перемещения неизвестных с фонариками. Замкомандира батальона Голованов тут же дал команду привести в боевую готовность два минометных расчета, чтобы при необходимости иметь возможность сразу накрыть огнем близлежащую высотку – единственную точку, которую могли облюбовать снайперы. Расположение батальона с нее просматривалось, по всей видимости, как на ладони.

Решение Голованова командир одобрил. Намереваясь отключиться уже до утра, Волохов приказал поднять на рассвете первый взвод, чтобы пораньше приступить к восстановлению старых заграждений, через которые свои же после артобстрела прокатились на БМП. Но не прошло и четверти часа, как командир вновь потребовал к себе майора Голованова, а заодно и капитана Рябцева – последний должен был отправиться утром в рейд. «Заодно…» – этот стиль обращения с подчиненными превратился в повод для анекдотов, Волохов прибегал к нему днем и ночью.

Капитана подняли с постели. Заспанный и недовольный, он топтался у входа, дожидаясь, пока командир отпустит Голованова, которому за что-то давал нагоняй. Через минуту тот, потный и раскрасневшийся, буквально вылетел на улицу. Рябцев доложил о своем прибытии и теперь с любопытством разглядывал приведенный в порядок «луноход» – так офицеры прозвали временный, оборудованный по-походному кабинет командира. Смонтированная на раме еще нового, пахнущего краской «урала», «бабочка» с неразложенными бортами ничем, кроме тесноты, не отличалась от родного кабинета Волохова в Гатчине, в котором он любил устраивать вечерами разбирательства.

Подполковник сидел за небольшим столиком в майке и галифе. Он развернулся к двери и кивнул Рябцеву:

– Входи. Дверь оставь открытой.

Рябцев поднялся в «луноход». Внутри нечем было дышать, истопники перестарались.

Подполковник подозвал его к себе.

– Кое-что покажу тебе, капитан…

Рябцев приблизился к столу, на котором была разложена топографическая карта, именно та, что утром использовалась для кодирования; все детали предстоящего рейда были настолько хорошо изучены, что он мог бы уже, как ему казалось, нарисовать карту по памяти.

– Завтра двадцать вторая бригада будет перегонять части. За день пройдет две колонны вот на этом куске трассы, до поворота… – Подполковник повернул гибкую «шею» настольной лампы, чтобы осветить указанное место. – Дорогу знаешь, поэтому тебя и посылаю. Проведешь разведку – и назад… Заодно связистов подбросите на блокпост. Оттуда их свои заберут. Пять человек поедут, с лейтенантом…

Взглянув на указываемый квадрат, помеченный на карте номером 416–3, капитан кивнул; он ждал конкретных распоряжений.

– Тридцать километров нужно отмотать… в одну сторону. И, чтоб тебе всё было ясно, учти, Рябцев: командование по этой дороге ездить отказывается. Почему? Делай выводы сам… Двигаться надо плотной колонной, не расползаться. Вот отсюда… не влево, а напрямик пойдете. А потом уже повернете. Инженерная группа, два отделения и прикрытие – этого хватит. Перед вами проведут инженерную разведку. Встретишь – не шарахайся. Вот здесь примерно, после Чир-Юрта… – Волохов взял карандаш и сделал на карте отметину. – А вот здесь, как только Улус-Керт пересечете, через два с половиной километра спешитесь и прочешете обочины. Вот тут и вот тут… Всё ясно?

Первый инструктаж майор Голованов провел утром, а второй, дополнительный, – после обеда. Намерение штабного начальства задействовать в рейд подразделение, базирующееся в другом конце Грозненского района, не могло не вызывать недоумения. Но привлекать к рейдам соседние части считалось еще менее целесообразным, поскольку это позволяло боевикам отслеживать выход колонн от самых баз, что ставило под двойную угрозу разрабатываемые командованием операции.

– Люди тщательно проинструктированы. Задача простая, понятная, – отрапортовал капитан Рябцев самым будничным тоном.

– К ущелью не соваться, что бы ни произошло. Если всё пройдет по плану, если быстро управитесь, на обратном пути остановитесь вот здесь… Пригорок там есть… Справа поле. За полем овраг. Смотри внимательно…

Рябцев наклонился над картой, на всякий случай сверил масштаб и понимающе кивнул.

– Поле завалено «паштетом» – смотрите, не нарвитесь… Разминируете всё, что найдете. Приказ из штаба. Вот в этом квадрате… – подполковник показал на обведенный карандашом неровный овал к северу от трассы, – мины наши. Весной ставили, десятисуточные, но, говорят, бракованные попались, всё еще срабатывают. С тех пор нога наших там еще не ступала. А если захоронения обнаружите, снимайте точные координаты. Ясно?

– Так точно, – отозвался Рябцев.

Невозмутимость, с которой капитан – новичок в батальоне – реагировал на каждое слово, выводила подполковника из себя. Не туп, не заносчив, не попрекнешь и в самоуверенности, но школярская исполнительность Рябцева отдавала чем-то показным, издевательским. В голосе его сквозила чуть ли не снисходительность, и Волохов подмечал это уже не в первый раз. Он полагал, что капитан прикидывается простачком: я-то, мол, приказ выполню какой угодно, и даже самый идиотский, с меня не убудет, а ты как был дураком, так дураком и помрешь… Согласно послужной карточке, капитан Рябцев был воробей стреляный; на рожон он как будто бы не лез, хотя на Кавказ попросился сам. А до того в бригаду его фактически сослали прямиком из спецподразделения ГРУ, где он пришелся не ко двору. Чем капитан насолил генштабовским «сидельцам» и кому именно, послужная карточка, естественно, не сообщала. Но в штабе, по дружбе, Волохову рассказывали, что опалой капитан был обязан своему отцу, кадровому офицеру спецслужб, который служил в окружении бывшего президента, но неожиданно подал в отставку вместе с большой группой офицеров, служивших в Кремле при нашумевшем Коржакове и насмотревшихся там на «пир во время чумы». Нетрудно было вообразить, какую канитель могли развести вокруг такого ухода особые отделы.

– Я не уверен, что ты всё хорошо себе уяснил… За неделю три машины взлетело на воздух только на нашей трассе! – нахмурился подполковник. – На днях пришлось бомбить перевалы. Везде передвижения войск – наших, и ихних. Или ты думаешь, что у них нет армии – одни банды, как в газетах пишут?

Рябцев едва заметно порозовел.

– Только и разницы, что никто не знает, где на этих чертей можно нарваться. Так что смотри мне: людей доверяю, не стадо баранов. На связь выходить поэтапно. Я должен всё знать – что вы там нашли, сколько. Закончили – и два слова в эфир. Но лишнего тоже не болтать, никаких координат! Всех предупреди, чтоб не зевали. Если что, поддержка подоспеет нескоро, сам знаешь.

– Я проведу дополнительный инструктаж. Задача будет выполнена, Егор Матвеич, – заверил капитан таким тоном, будто бы хотел сказать что-то другое, не по уставу, но не решился.

– Всё. Иди…

Подполковник поднялся и протянул капитану огромную потную пятерню, крепко пожал ему руку и отвернулся…

Головной БТР, за ним другой; следом – два крытых «урала» с наваренной вдоль бортов броней, а в хвосте – третий, замыкающий БТР прикрытия, – колонна шла сжато, гусеницей, строго в соответствии с инструкциями.

Несмотря на предрассветный туман, среднюю скорость удавалось удерживать неплохую – шестьдесят километров в час. При выезде на главную трассу, уже на Атаги, туман начал рассеиваться. Но остатки грязно-серой пелены, клочьями застилавшие разбитую дорогу, всё же заставили сбавить темп. Рябцев посмотрел на часы: в график не укладывались. Командование было тотчас поставлено об этом в известность.

С первыми проблесками зари знакомые очертания местности стали меняться так быстро, что глаза не успевали привыкнуть к метаморфозам. Свежесть разгоравшегося дня будоражила не меньше, чем ждавшая впереди неизвестность. Но лихорадило здесь от всего подряд, стоило оказаться за пределами войсковых заграждений. Непривычными, чужими были запахи. Даже земля Кавказа издавала какой-то особый запах. Может быть, поэтому и мысли в голову лезли неожиданные, комкообразные, – так бывает во время болезни. Той же, возможно, причиной объяснялась бросавшаяся в глаза несобранность людей, которую Рябцев не мог не замечать. Вид подчиненных пробуждал в нем неприятное чувство сродни неловкости, ощущение, словно он их дурачит. Разве не знали они, на что идут? Задумчивая медлительность проступала даже на физиономии взводного Бурбезы – несгибаемого оптимиста и вечного прапорщика, который годы назад, еще в советские времена, дезертировал из авиаполка под Одессой, чтобы напроситься в войска специального назначения родной, как он считал, Российской армии.

Через пару километров, недалеко от пункта водозабора, впереди показалась колонна инженерной разведки. Состыковка произошла раньше, чем предполагалось, – те тоже не очень четко соблюдали график. За бронетранспортером с болтающимися усищами антенн лязгала траками БМП, покрытая камуфляжными лохмотьями и оттого имевшая такой вид, будто вылезла из болота. Бронемашину поджимал сзади открытый «урал», из кузова которого торчала расчехленная 23-миллиметровая зенитная установка. Замыкали группу БТР и пристроившийся в хвосте колонны рейсовый автобус. Чтобы дать военным разъехаться, автобус свернул на обочину. К замызганным стеклам льнул изнутри потрепанный гражданский люд в платках и фуражках, с застывшими перепуганными лицами. У местных доверия к армии – ни на грош. Это было написано на лицах людей и каждый раз поражало.

Сержант-контрактник Гречихин, крутивший баранку «урала», торопливо заорудовал ручкой стеклоподъемника, высунулся и помахал встречной колонне. Из БМП и из кузова встречного «урала» отреагировали моментально. Широко улыбаясь, сержант покосился на сидевшего рядом Рябцева. Появление на дороге своей колонны, успевшей пройти весь маршрут, придавало уверенности тем, кому это еще только предстояло.

Относительно безопасной дорога была только до села Дуба-Юрт, протянувшегося вдоль русла пересохшего Аргуна. Вернее, до развалин, что остались от села со времен прошлой кампании. Следы разрушений были видны даже по прошествии нескольких лет. Скопище разгромленных домов с развороченными крышами свидетельствовало о нешуточном артобстреле, а изрешеченные ворота и остатки стен говорили об ожесточенном ближнем бое. Но, несмотря на смертельные раны, село выжило. Редкие «подлеченные» дома притягивали глаз издали: они легко распознавались по заново возведенным кровлям.