Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

в глазах значительность и робость и длится молчаливый обыск
пока не кончен первый тур
анализа преступной страсти и дремлют аргамаки власти
хрустя овсом прокуратур
господь нейтрины и фотоны ниже пассаты и муссоны
ты шлёшь нам бедным прямиком
и дознаватель с ураганом играет ласковым наганом
великорусским языком
взгляд упыря скользит по твари он прям как девочка на шаре
он чувствует себя в седле
для родины и государя в рубинах звёзд очами шаря
несёт свободу по земле

беглец в чеченской кукурузе за городом по кличке фрунзе
подследственный благая весть
как ты здесь ночью оказался себе и Богу не сознался
и плохо помнишь кто ты есть
над инеем с чертополохом рубаху в пику всем эпохам
очухаешься застегнёшь
став мертвецом и скоморохом беги навзрыд не время вздохам
утрись от крови это ложь
лишь не нашли бы и в подвале опять впотьмах не убивали
ты уже видел этот фарш
родимый брат тропинки узки а хор турецкого по-русски
прошепчет вслед турецкий марш
очнись дорогою железной под панорамою прелестной
мазут и уголь и гудки
у века ушки на макушке кишка к кишке пешком до кушки
ночами небеса близки
тверской купец ничей подкидыш зубри верхненемецкий идиш
или пингвиновский лансмоль
авось найдётся атлантида тебя приныкает для вида
а дальше ты уж сам изволь

Новогодняя ода китайской водке со змеёй

в год Змеи мне в глаза заглянула Змея
стерва ведаю стёртая доля моя
но чтоб этак в глазищах кровавый пожар
трав и тварей морских многоцветный кошмар
в бесконечной улыбке разверстая пасть

не дрожи человечек ведь власть – это страсть
и не пялься в меня сквозь прозрачный сосуд
этот мир предсказанья мои не спасут
чтоб не сдохнуть бездомной бишкекской зимой
пей горячий ханшин и закусывай мной
но не тычь в меня вилкой в ночи по дворам
моё тело придворным отдай поварам
ибо слух усладит бесконтактная ложь
лишь коснётся меня императорский нож
и споют обо мне поминальный кошок
коль пронзит мою девственность электрошок
рассекут мне сращенья пространств и времён
в терпкой яви не тронув нефритовый сон
безымянный кромешный божественный яд
в средостеньях младенцев своих заструят
чтобы те навсегда с терракотой в груди
встали вечной шеренгой во сне хуанди
позабуду сухое лобзанье песка
и с эпохою менее стану резка
если в жизнь мою как в бессловесную тень
волосатую лапу запустит женьшень

и очнусь я русалкой в глубинной воде
саламандрой на вздыбленной сковороде
и собой обозначив великий почин
хрустну песней в зубах краснозвёздных мужчин
чьи колонны продлят дикокаменный строй
чьи надежды умрут там где каждый – герой
выше круч из которых звенели ключи
до начала времён на земле Урумчи
сказки ханьского лёсса где ведомый нам
плыл Парторг Поднебесной по жёлтым волнам

ты ж поклонник своей кислоглазой лозы
пей змеиную кровь и зубри Лао-цзы

Факелоносцы

Язычествует молвь на косогоре
реки, несущей воды в никуда,
пока неописуемое море
расхристанные топит города.
От копоти пространство почернело.
Чтоб неповадно было вдругорядь —
соборный свет гримасой печенега
накрыло и велело догорать.
И во главе подавленного гула
смерть голосит, что всем она сестра:
автофекальный томос истанбула,
канун перераспятия Христа.

На берегу три идола могли ведь
ещё надежду поберечь в тепле,
слепые очи девственница Лыбедь
дарует зрячей сумрачной толпе,
и на устах, что вымазаны кровью —
чужой молитвы бессловесный рык:
в пути от православья к празднословью