Фабрика #17

Вопрос с водой решился питьевым фонтанчиком у той же столовой. Вкус был отвратительным, но выбирать не приходилось.

Иногда у столовой показывался кот Мурзик. Он приходил за порцией объедков и ужинал на зависть Кореневу, которому объедки приходилось отрабатывать. Мурзика все любили, и он беспрепятственно заходил в любые помещения. Наевшись до отвала, кот устраивался на скамейке и дремал под последними теплыми лучами осеннего солнца.

Однажды приснился Владимир Анатольевич, который с укоризной глядел на опустившегося Коренева и покачивал головой:

– Молодой человек, на вас жалко смотреть! Не того я от вас добивался, когда отправлял на фабрику. Посмотрите на себя! Чем вы занимаетесь? Моете посуду за объедки? Позорище!

– А чего вы от меня хотели? – возмутился Коренев и проснулся от оглушительного свистка, возвестившего начало нового трудового дня.

До него дошел абсурд сложившейся ситуации. В конце концов, он решил, что ниже по социальной лестнице спускаться некуда и нужно что-то делать, а не плыть безвольным бревном по течению, иначе можно топтать фабричную пыль всю оставшуюся жизнь.

Первым делом пообещал себе набить Ване морду после возвращения из командировки. Вслед за этим важным целеполагающим решением приступил к составлению плана побега. Логические построения начал с того факта, что выбраться из фабрики можно двумя путями – через Ильича или через забор.

В очередной раз вспомнил о старом ружье, и вариант с проходной был отметен как опасный для жизни. Оставался забор. Тут в свою очередь, находилась следующая развилка в рассуждениях: преодолеть ограждение можно ПОД ним, НАД ним и ЧЕРЕЗ него. Рыть подкоп не хотелось. Из-за слабой физической формы отпали варианты, построенные на применении грубой силы. От разрушения забора тоже пришлось отказаться.

Таким образом, оставалось найти способ перелезть сверху. В этом случае мешала колючая проволока, свернутая в спираль, которую следовало перерезать. На огромной фабрике обязательно должен был найтись подходящий инструмент. Коренев уже ничего не страшился и готов был рискнуть здоровьем, лишь бы убраться отсюда. Он решил украсть инструмент в цеху.

Для начала пошел к забору, чтобы оценить толщину проволоки и продумать ход операции. Пришел к выводу, что, кроме кусачек, нужны ящик или лестница, чтобы дотянуться до верха ограждения.

Далее отправился в длинную прогулку по фабричным цехам в поисках снаряжения для ночной экспедиции. Ему начало казаться, что за ним следят и только и ждут, чтобы он протянул руку и попытался что-то украсть. В каждом встречном ему виделся замаскированный охранник, но утешал себя тем, что это происки переутомленного сознания, мнительность, вызванная обстоятельствами.

В конце концов, он поборол страх. С осторожностью заходил в различные помещения и окидывал взором внутреннюю обстановку. Встретив рабочих, говорил, что промахнулся дверью, и уходил.

Через час нашел кусачки, висящие на самодельном крючке над верстаком. Он не был уверен, справятся ли они с колючей проволокой, но ничего лучшего не попалось. Убедился в отсутствии лишних глаз, схватил кусачки и сунул в портфель. Отдышался и направился к выходу, радуясь удачному окончанию первого этапа подготовительных мероприятий.

Вышел на улицу и выдохнул. Есть!

– Есть! – сказали рядом, и настроение испортилось.

По обе стороны двери стояли те самые два охранника, ранее изымавшие карту. По всей видимости, они поджидали именно Коренева.

– Покажите портфель, пожалуйста, – попросили они, и ему пришлось подчиниться.

Тут же вынырнули кусачки.

– Нехорошо, гражданин. Отвратительно. Как у вас наглости хватило на такое?

– Говорил же тебе, неспроста он здесь трется, вынюхивает.

Коренев не находил слов в оправдание и просто сопел. Признаки хищения были налицо, и препираться не имело смысла. Кусачки отобрали, портфель вернули.

– Пройдемте с нами, – попросили его и повели в неизведанные места, куда сам он ни разу не забредал.

– А год назад не вы ли украли экскаватор со складов сыпучих материалов? – спрашивали его по пути.

– Нет, – отнекивался он. – Я тут этой осенью оказался, а до этого о вашей фабрике и не слыхал.

– Жаль, – вздыхали они. – А может, признаешься, что это был ты? Тебе все равно, а у нас раскрываемость увеличится. По такому случаю нам премию выпишут.

– Нет, это был не я, – упорствовал он. Ему не хотелось принимать на себя чужую вину, чтобы незнакомые ему люди получили премию.

– А может быть, две тонны гвоздей, которые летом пропали, это твоих рук дело?

– Да нет же, – не уставал повторять он. Его порядком достало, что на него пытаются навесить недостачи по фабрике за последние два года.

– Жаль, – качали они головой. – А у Хромого Слесаря протез кто спер?

– Не знаю, – отвечал он. – Ни слесаря, ни того, кто у него ногу украл.

– А откуда вам известно, что похитили именно ногу?

– Ну, – он растерялся. – Не зря же его хромым называют?

– Это правда! – подтвердил один из сопровождающих. – Протез, кстати, нашелся: Хромой его за лавкой потерял, закатилось, пока после обеда дремал. Месяц отыскать не мог, а за гаечным ключом полез – и нашел.

– Ну, положим, тут ты ни при чем, но вот три тонны металлолома на прошлой неделе – это верно твоя работа!

Так они и шли под перечисление краж, число которых оказалось велико. Видимо, не все так любили фабрику, как рассказывал Владимир Анатольевич. К досаде сопровождающих, Коренев ни разу не признал вину и ни в чем не сознался.

– Твердый орешек, но тебя выведут на чистую воду! – сказали они напоследок, завели в темную сырую клетку и заперли на замок – до выяснения.

– А тут кормят? – спросил он, вцепившись в прутья.

– Конечно. Только мало, – захохотали они и ушли, оставив его в маленькой камере с кроватью и окошком, в которое не пролезла бы даже кошка.

Ну ничего, хотя бы еда и ночлег будут. Он уселся на кровать, которая после многодневных ночевок на старом стуле казалась пределом мечтаний. Самым страшным показалось то, что он не испытал никаких эмоций по поводу провала побега. В глубине души он не верил в благополучный исход операции и не удивился, оказавшись за решеткой.

#20.

Следующие дни Коренев провел в камере, находя новые достоинства в текущем положении. Во-первых, тут сносно кормили. Еду приносили из столовой, и ее не нужно было отрабатывать мытьем посуды. Во-вторых, он мог выспаться на нормальной кровати.

А в-третьих, – и это главное – по причине отсутствия необходимости заниматься хоть чем-нибудь, он мог позволить себе заниматься, чем угодно. Например, выложить потрепавшуюся рукопись из портфеля, отсортировать листы в правильном порядке и перечитать.

Коренев увлекся идеей стать писателем в старших классах, а до этого его интересовала математика, из которой ему запомнился Пьер Ферма. Известный математик-самоучка на полях одной из книг высказал мысль, позже названную «Великой теоремой Ферма»: невозможно разложить куб на два куба, биквадрат на два биквадрата и никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем.

Столетиями люди пытались доказать эту теорему, кажущуюся примитивной. Почтенные профессора, проворные студенты, любопытные школьники – любой, кто соприкасался с математикой, попадал в плен «простой» задачи. Их творческий зуд подстегивала хвастливая приписка самого Ферма на полях той же книги «Я отыскал этому поистине чудесное доказательство, но поля слишком узки для него». В итоге, выведенное человечеством через столетия доказательство оказалось чудовищно сложным, и лишь немногие математики мира спустя десятилетия способны его понять.

Коренев с детства подозревал, что никакого решения сам Ферма не находил, а примитивнейшим образом водил публику за нос. И именно этот факт вызывал восхищение. Кореневу точно так же хотелось написать книгу, о которой литературные критики станут спорить, пытаться разгадать ее тайны, а на деле главный ее секрет заключался бы в том, что никаких секретов нет, а сама книга – абсурдна и не содержит не только глубины второго или третьего плана, а и смысла вообще, но полчища литературных критиков и окололитературных пустобрехов соревновались бы в поисках второго дна.

Рукопись указанным условиям не удовлетворяла. Коренев перечитывал страницы машинописного текста, и убеждался в их безнадежности. От разочарования ему хотелось порвать эти листочки и покончить с писательством.

На третий день его заставили пройти медицинскую комиссию. Сдал кровь, мочу, кал и часть генофонда и предстал перед комиссией из четырех врачей. Они сидели в ряд, чередуясь – усатый-лысый-усатый-лысый – и задавали вопросы, по сравнению с которыми визит к психологу представлялся детской прогулкой в городской парк.

– Не возникало ли у вас желания вступить в сексуальную связь с одним из ваших родителей? – спрашивал усатый.

– Фу, какая гадость! – Коренева едва не стошнило от представившейся картины.

– Гипертрофированное отрицание, – сказал лысый усатому коллеге с великолепной шевелюрой. – Подобная реакция свидетельствует о подсознательном желании, подавляемом сознанием.