Край

До выхода оставались считанные метры, когда идущий впереди Кольцов споткнулся и зачертыхался.

– Опять ты! Засранец мелкий!

Платону под ноги бросилось что-то грязное и серое, проскакало по туфлям, и скрылось в щели между бочками. Бочки скрипнули, рухнувшее пустое ведро затарахтело, катясь по проходу.

– Чертов заяц! – Кольцов почувствовал, что скоро на этих зайцев у него начнется аллергия. – Разбегались, твари. Что-то их до одури развелось.

– Что по ту сторону здания?

– Лес. Там город заканчивается.

– Наверное, в стене дыра, – предположил Платон. – Иначе он сюда не пробрался бы.

– Интересней знать, зачем он сюда приперся, тут капусты нет. Пока.

Они вышли на свет. Платон прищурился от яркого солнца, чтобы не ослепнуть. Пока директор запирал амбарный замок на воротах, вспомнил Самойлова.

– Как идет расследование по несчастному случаю?

– Какое расследование? – не понял Кольцов. – Ах, это… Никак. Анализы провели, а ничего найти не могут. Выходит, взял человек и – р-раз…

– Это я слышал, – перебил Платон, не желая заново выслушивать историю про обезумевшего почтальона. – Он хоть в себя пришел?

– Вы знаете, – Кольцов наконец-то совладал с ржавым замком, – в сознание пришел, а в себя – нет.

– Как это?

– Тихий такой, на кровати лежит, книги художественные читает, недавно потребовал карандаш и бумагу, теперь под надзором персонала какие-то теоремы выводит…

– Это же хорошо? – предположил Платон.

– Наверное. Но, к сожалению, не узнает никого – ни меня, ни жену, ни сына…

26.

Через открытую форточку доносились крики доминошников и, при необходимости без труда разбирался их разговор.

Ухо Василисы из всего многообразия голосов выделяло самый зычный и уверенный – Костылева, на правах организатора руководившего дворовым турниром, тянувшимся третий час по седьмому кругу и плавно переходящим в матч-реванш.

Костыль кричал и возмущался. Верный знак, что ситуация под контролем.

– Василиса, – бубнил Пепел. – Страшно, а ну как он домой придет?

Она свирепо посмотрела на него. Он растерялся, не зная, кого опасаться больше – Костыля или ее.

– Что ему дома делать? – завелась она. – Он только спать приходит, да и то не всегда. Он же боится, чтобы я не напомнила про полку – эта скотина ее уже месяц вешает! То гвоздей у него нет, то молоток отдал соседу, то спину заклинило, то фурункул на шее выскочил, то уморился…

– Может, ему попить воды захочется, – предположил Пепел, не теряя надежду каким-то чудом избежать неизбежного.

– Какой воды, Василий? – сердито сказала Василиса. – Он одну воду пьет. С градусами.

Пепел признал ее правоту – другие жидкости Костылем не котировались.

– Нет настроения, – решился на отчаянный шаг, и уши его заалели сильнее обычного. – Вот с самого утра и нет. Я днем не привык, стесняюсь.

Василиса теряла остатки терпения, и ему почудились струйки пара, выбивающиеся из ее ноздрей. Дело плохо, по всему следовало, что пора сдаваться.

– Ты, Василий, не юли. Не привык, видите ли. Хочешь, Толику расскажу, где, сколько и в каких позах только за последний месяц?

Пепел не хотел.

– Он нас обоих убьет, хоть и инвалид. И вместо полки повесит – тебя за шею, меня за причинное место.

– Пусть, – громко и отчаянно сказала Василиса. – Пусть! Разве это жизнь? Сплошные мучения! Чтоб он сдох вместе со своим домино!

И она решительно содрала с Пепла рубашку.

Он на протяжении всего процесса боялся, что в ответственный момент в комнату ворвется Костыль и накостыляет по самые помидоры, поэтому не мог сосредоточиться и пугался от каждого звука, а особенно от голоса Толика, периодически долетающего через форточку.

– Что ты делаешь? Прибью, скотина! – неожиданно заорал Костыль. Пепел вздрогнул и обмяк, но спустя мгновение понял, что это рядовая перепалка за игральным столом. Однако тонус был утрачен и пропал настрой.

Василиса в отчаянии показала кулак и грозно подняла бровь, усугубляя ситуацию. Пепел нравился себе больше живым, чем задушенным ревнивым мужем-рогоносцем. Он мысленно перекрестился, собрался с силами и приступил к делу, намереваясь побыстрее покончить с сомнительной честью выполнять за Костыля супружеский долг.

Вскоре Пепел поспешно натягивал штаны, путаясь в штанинах, и судорожно застегивал рубашку. Пуговицы не хотели лезть в дырки.

Голоса за окном одновременно смолкли, и он разнервничался.

– Я пошел, – объявил он в надежде, что самое страшное позади и он проживет одним днем дольше.

– Куда? – спросила Василиса, поправляя бюст. – Поешь, а то тощий, смотреть страшно. Небось, дома бутербродами давишься.

– Я не голоден, – Пепел мечтал поскорее оказаться где угодно за пределами этой квартиры – хоть на подводной лодке, хоть в шахте, хоть в эпицентре ядерного взрыва – всяко безопаснее.

– Поешь! – Василиса снова подняла бровь, выражая степень крайнего раздражения.

Пепел покорно сел и энергично взялся за гречневую кашу, норовя прикончить ее как можно быстрее. Гречка, как назло, оказалась сухой и не лезла в горло.

– Воды, – прохрипел он с набитым ртом.

– Пей, – Василиса налила в кружку кипятка из чайника, – говорил, жрать не хочешь, а вон как в рот напихал. Да ты не части, а то подавишься, не ровен час.

Пепел жадно выхлебал невкусную воду из кружки. Пока боролся с остатками гречки, Василиса смотрела на него мечтательным взглядом, от которого каша становилась поперек горла.

– Был бы ты нормальным мужиком, – размечталась она, – пошел бы, взял за шкирку и шмякнул о стену, чтоб он сдох.

Пепел от таких слов поперхнулся.

– Да как-то не по-людски!