Край

– Здравствуй, – запоздало поприветствовала Валентина. – Прости, поздороваться забыла. С утра на взводе, ты же знаешь, какой Демидович противный, когда на нервах. Кого хочешь достанет, каждые пять минут приходит и что-то требует. Не знаю, за что хвататься.

– Спокойно, без паники, – Платон, не снимая верхней одежды, прошел к Демидовичу.

Котов стоял перед зеркалом и щурился в отражение, зачесывая синей расческой на затылок копну седых волос. Он покачивался, подставляя по очереди щеки, словно после бритья. Проверил, все ли пуговицы застегнуты – он предпочитал большие с четырьмя дырочками – и, удовлетворенный внешним обликом, повернулся к Платону.

– Добрый день, Платоша, – он пошел навстречу с вытянутой для пожатия рукой. – Заждался тебя.

– Точно вовремя, как договаривались, – Платон ответил на приветствие и уселся за стол для гостей. – У вас, кстати, время неправильно показывает, – добавил он, поглядев на стрелки настенных часов. – Спешат на четверть часа.

– Да знаю я, – махнул рукой Демидович. – Это специально, чтобы не опаздывать.

Платон покопался во внутренностях портфеля, вынул из скоросшивателя пачку бумаг и протянул со словами:

– Ваша речь. Окончательный вариант.

Вручая папку, почувствовал характерный аромат.

– Иван Демидович, – сказал с упреком, пряча брезгливость.

– Молчи, – Котов изобразил суровость. – Я капельку для куражу принял. Маленькая рюмочка, запах один.

Платон неодобрительно покачал головой. Демидович полистал бумаги с текстом официального обращения к гражданам по поводу старта новой программы вывода региона из кризиса. Программа предусматривала ряд мероприятий, против половины из которых Платон категорически возражал, но Котову удалось настоять на их включении в список. Пресс-конференция планировалась совместная с Лужиным.

– Как у тебя с институтом дела обстоят? – спросил Демидович, пробегая по подчеркнутым строчкам бугристым стариковским пальцем.

– Отлично, во всех смыслах. Кольцов у нас в кулаке, можно веревки вить. В целом, я обзавелся определенными рычагами влияния в институте, – он улыбнулся чему-то своему, но Демидович улыбку не заметил и похвалил:

– Молодец. Всегда чувствовал, что из тебя толк будет!

Он открыл рот, чтобы спросить, где потерялся четвертый лист речи, но вместо этого посмотрел в окно напряженным взглядом.

– Что-то случилось? – встревожился Платон, не сразу сообразив, что с Котовым что-то произошло.

Демидович с выпученными глазами захрипел и начал судорожно хватать ртом воздух, обычный тремор усилился, а на лбу выступил пот. Платон вскочил и бросился к нему, опрокинув стул и не зная, чем помочь. Папка с документами вывалилась у Демидовича из ослабевших рук и с глухим стуком упала на пол, листки разлетелись по кабинету.

– Где болит? – кричал Платон, глядя в вытаращенные глаза Котова и усаживая его на кресло.

Демидович тяжело дышал, при каждом вдохе издавая хрип с присвистом. Наконец, он понял, что от него хотят, с большим трудом поднял правую руку и положил на грудь.

– Сердце? – уточнил Платон.

Демидович кивнул, не имея возможности сказать ни слова.

В кабинет вошла Валентина, встревоженная шумом и криками. Она увидела опрокинутые стулья и лежащие на полу листки бумаги и перепуганными глазами посмотрела на Платона, пытающегося привести в чувство Демидовича.

Платон обернулся и скомандовал растерявшейся Валентине:

– Вызывай «скорую»! Скажи, подозрение на инфаркт.

– Деньги! – Котов показал на сейф. – Михалыч!

«Что за человек, – подумал Платон, – тут жизнь заканчивается, а он о спирте думает!»

«Скорая» приехала оперативно. Бригада врачей приняла решение о немедленной госпитализации, и Демидовича уложили на носилки. Он покорно лежал, и на миг Платону заметил слезу на его лице.

Когда Котова проносили через приемную к машине, он протянул скрученную кисть, крепко вцепился в запястье Платона и прошептал:

– …первая… – потом захрипел, закашлялся, и ослабевшая рука безвольно упала на носилки.

– Что «первая»? – спросил Платон, но Котову не хватало сил закончить мысль. Он закрыл глаза и замолчал.

Валентину трясло. Она ходила туда-сюда и повторяла «Как же это наш Иван Демидович так!..»

Платон позвонил Лужину и сообщил, что мероприятие не состоится.

– Сдал Демидович, – гундосил мэр, бывший всего на год или два младше Котова. – Редеют наши ряды.

Одновременно с сожалением в голосе Лужина был слышен и вздох облегчения, оттого что на время откладываются нововведения и прочие современные веяния, на которые в годовом районном бюджете не предусматривалось ни копейки. Мэр рассматривал это как блажь, но команды шли от людей из центра, и сопротивления он не оказывал. Впрочем, особой поддержки тоже не наблюдалось.

Платон разозлился и сказал, желая досадить Лужину:

– Знаете, пожалуй, пресс-конференция состоится.

– Кто вместо Демидовича будет? – спросил расстроенный Лужин, уже успевший обрадовавшийся отмене мероприятия.

– Я.

– Хорошо. Сообщу, что задерживаемся по техническим причинам.

Платон прошел в кабинет Котова и собрал с пола листы, сортируя их в правильном порядке. Часть бумаг оказалась под столом, и пришлось его отодвинуть, чтобы до них добраться. Огромный старый стол под яростным натиском издал протяжный скрип, выражая недовольство неуважительным к нему отношением, а потом сдался, подскочил и рывком отпрыгнул в сторону.

Раздался звон. Платон увидел, как с противоположного края упали и покатились три пустые бутылки. Одна из них, заполненная на две трети настойкой Михалыча, осталась стоять в гордом одиночестве.

– Угробил себя, старый пьяница.

Он собрал тару в пакет и отнес в свой кабинет, чтобы случайно не нашли. Потом набрал «ноль-четыре-пять-один» на сейфе и достал пачку на текущие расходы.

25.

Кольцов стоял перед Платоном. На предложение присесть ответил отказом, мол, стоя думается лучше. А когда увлекся и стал думать еще интенсивнее, то и вовсе забегал по кабинету кругами, задевая кресло.

– Чрезвычайно любопытно, – бормотал он. – Многообещающе.

Платон с интересом наблюдал разворачивающуюся внутри Николая Константиновича масштабную борьбу между страхом за задницу и коммерческой жилкой. Совесть выбыла из соревнований досрочно задолго до финиша. Когда пенсии рукой подать, соблазняет любая возможность сделать ее достойной. Особенно, если на зятя надежды нет.

– Это идея Котова? Без подвоха? – в очередной раз переспросил Кольцов. – Вдруг, я из кабинета выйду, а вы меня под белы ручки и в следственный изолятор сухари сушить. В смысле есть.

– Не переживайте, свою долю получите, – успокоил Платон.