Край

– Я курить бросил, – похвастался он, переводя разговор на другую тему.

– Молодец. Давно пора.

Тальбергу отчаянно не хватало Сани на прошедшей неделе. Новых сотрудников приходилось контролировать лично, самому отвечая на головоломные вопросы. Он не привык подолгу находиться в эпицентре внимания и к концу дня чувствовал большее переутомление, чем при разгрузке вагонов в студенческие годы.

Пока братья Трофимовы повышали коэффициент полезного действия излучателя, Устрицына взяла в оборот и сурового Плотникова, и язвительного Моржова, задавив обоих интеллектом. У Виктора распухло уязвленное самолюбие, он приуныл и перестал шутить, подавленный необходимостью быть в подчинении у женщины.

– В жизни б не поверил, что такие умные бабы бывают, – тихо бормотал он, перечерчивая корпус концентратора.

Тем не менее, подавляющую часть рабочего времени он вился возле Насти. Они ходили вместе обедать в институтскую столовую, куда Тальберг последний раз захаживал лет восемь назад. Он тогда отравился пирожком и решил впредь это заведение не посещать во избежание рецидива.

На романтику в рабочих отношениях он плевал с высокой колокольни. Если не в ущерб работе, конечно.

Его больше беспокоило многозначительное появление Платона, переросшее в пугающую паузу, на протяжении которой о группе словно забыли. Только Мухин зашел в обед и долго жаловался, что его попросили из кабинета и теперь он вынужден ютиться в «катакомбах» возле террариумов Шмидта.

– Как-то боязно. У него какая-нибудь ядовитая тварь сбежит, а я ни сном, ни духом, – говорил Мухин, передергиваясь от ужаса. – Я и внуков не понянчил, как следует!

Нагонял саспенса, так сказать, но Тальберг не проникся.

– Дмитрий Борисович, – спросил Саня. – Вы дома бываете? В институт прихожу – вы уже здесь, ухожу – вы еще здесь.

– Не трави душу, – попросил Тальберг, помрачнев.

Саня огляделся и заметил успевшее покрыться пылью чучело зайца, по-прежнему стоящее на отведенной ему полке среди книг.

– Ой, я думал, его убрали, – удивился он.

– Точно, я и забыл, – воскликнул Тальберг, – надо куда-то деть, пока Кольцов не увидел, а то его Кондратий хватит.

Саня от чучела отказался – якобы Лера его сломает или узнает, что заяц мертвый и сильно расстроится. Остальным иметь дома выпотрошенный труп представителя зайцеобразных хотелось еще меньше. Настя, которой «зайчик» понравился, аргументировала отказ нехваткой места в однокомнатной квартире.

– Придумал ты нам задачу, – пробормотал Тальберг и замотал чучело в целлофан, методично перетянув клейкой лентой. Он пытался пристроить получившуюся конструкцию где-нибудь между шкафов, под верстаком, но везде она мешала или привлекала внимание, да и в целом походила на мумию, технически ею и являясь.

Он подумывал выбросить это недоразумение в мусорный бак, но просто так избавиться от вещи, воплощавшей месячный труд таксидермиста, не позволяла совесть. К тому же, чучело выглядело слишком хорошо для столь бесславного конца.

– Саш, ты эту кашу заварил, с тебя и объявление в газету, – постановил Тальберг, решив временно хранить зверушку у себя дома. Ольга по поводу дохлого зайца точно не расстроится, ей животные в мертвом виде симпатичнее живых, а вот Лизка…

Лиза сегодня отмечала день рождения. Тальберг перенапряг извилины и повредил мозг, придумывая подарок. Рисовать открытки и клеить аппликации возраст не позволял, а на более существенное не хватало денег. Несмотря на обещанную стабилизацию финансирования, задержки с оплатами увеличились.

Простым железобетонным средством оставались цветы, познания Тальберга в которых достигали того уровня, на котором он делил все их многообразие на розы, тюльпаны и прочее, недостойное упоминания. Правда, однажды они ездили на море, и Лизка затянула на выставку орхидей, поэтому он худо-бедно распознавал еще и их.

– Сань, тут такое дело, мне надо уйти пораньше на часок.

– Не вопрос. Посижу вместо вас с начальственным видом. Вы же знаете, я умею.

Остаток дня Тальберг в задумчивости просидел, погрузив пальцы в заменявший четки коробок с краенитовой пылью для Шмидта. Тактильные ощущения от прикосновения к прохладной сыпучей массе казались на удивление приятными. Главное, соблюдать осторожность и не допускать резких движений, от которых краенитовая пыль легко вздымается в воздух.

Он не уследил, и от очередного шевеления пальцами над коробком поднялось поблескивающее черное облачко. Он нечаянно его вдохнул и закашлялся.

– Где? Куда? – прибежал Саня, придерживая загипсованную руку.

– Все хорошо, – Тальберг покраснел от кашля.

Уходя с работы, по четвертому разу проверил, кто чем занят, проинструктировал Саню, что отвечать в случае внезапного появления Мухина или, не дай бог, Кольцова. Про существование Платона он подзабыл.

Тальберг сгреб зайца под мышку, получил свою долю шуток от охраны на выходе и направился прямиком в цветочный киоск, встретивший оглушающим разнообразием готовых букетов.

– Черт, – прошептал он, рассматривая бесконечные нагромождения белых пластиковых ваз, из которых торчали розы, тюльпаны и прочее, недостойное упоминания. – Как нормальному человеку выбрать? Понапридумывали цветов.

– Вы что-то хотели, мужчина? – откликнулась цветочница, внешностью напомнившая Тальбергу буфетчицу из пельменной через дорогу от родительского дома, закрытую лет десять назад. В смысле, закрыли пельменную, а не буфетчицу, хотя он предпочел бы наоборот.

– Знал бы я сам, чего хочу, – он нервничал и поправлял под мышкой мумифицированное чучело.

Цветочница с белой завистью и неподдельным любопытством оглядела таинственный сверток, гадая, что за подарок скрывается под оберткой.

– Мужчина, может вам ленточками красиво перемотать? – предложила она, кивая на зайца. – Недорого, с бантиками.

– Что? – переспросил раздраженный Тальберг. – А-а, вы об этом… Это не подарок, так… Сюрприз.

Мучительное хождение вдоль цветочных рядов в попытках выбрать что-нибудь нестандартное закончилось капитуляцией – он признал поражение и купил обычный букет красных роз, почувствовав, как его нервирует вся эта ситуация. На кой черт сдались Лизке цветы? Она ж их не ест, а через пять дней они сдохнут, и по квартире рассыплются скукоженные лепестки, ничего общего с романтикой не имеющие.

Идя по улице с букетом, он продолжал мрачнеть от атаковавших со всех сторон мыслей. От наступившей жары пропало праздничное настроение, присутствовавшее еще полчаса назад.

Он посмотрел на цветы. Вдруг захотелось зашвырнуть их куда подальше вместе с проклятым зайцем, чтоб у него уши отсохли и опали. Достали умничающие платоны, суетящиеся кольцовы, занудные мухины, вшивые краепоклонники… И Лизка…

В особенности, Лизка. Нашлась, понимаешь, королева!

Их проблемы букетом не исправить, не помогут цветочки-лепесточки. Он представил, как приходит домой, а она стоит на пороге в халатике, берет цветы и с разочарованием в голосе говорит «Опять розы…»

«Да, розы», злорадно подумал он. Он живо вообразил, как бросает букет Лизке в лицо, и от ужаса предоставленной воображением картины на долю секунды вернулось сознание, словно солнце на мгновение прорвалось сквозь тучи, чтобы исчезнуть снова. «Отчего я такой кровожадный?», успел подумать он, но тут накатила новая волна злости, куда сильнее предыдущей.

Ему хотелось срочно реализовать скопившуюся ненависть, набросится на случайного прохожего и всыпать ему по первое число для профилактики. Улицы, к счастью, пустовали, до конца рабочего дня оставалось минимум полтора часа.

Так, на взводе и с перекошенным лицом Тальберг нажал кнопку звонка. Батарейка в звонке села, и вместо радостной мелодии получился заунывный похоронный марш, словно по нервам неуклюже водили смычком.

На пороге возникла Лизка, но не в домашнем халате, а в легком платье, надеваемом для приема гостей.

– Ой! – удивилась она. – Ты сегодня рано.

Мозг Тальберга со скрипом провернул на невидимые шестерни извилин и зажег гигантскую красную лампочку с надписью «Внимание!».

– Кого-то встречаешь? – спросил он, мрачнея, хотя секунду назад казалось, что достиг предела.

Грубым движением сунул Лизке в руки букет. Она уколола палец о шип и ойкнула. Тальберг услышал, что на кухне кто-то есть и этот кто-то с аппетитом ест, скребя ложкой по дну тарелки.

– Кто? – грозно спросил он, глядя в испуганные Лизкины глаза, непостижимо прибавляя в росте сантиметров десять и натуральным образом зеленея от ревности. Она смотрела на него и от страха не могла вымолвить ни слова.

Он не дождался ответа и с чучелом под мышкой бросился на кухню, чтобы собственными глазами лицезреть улыбающегося Платона.