Край

– Не хочу!

– Придется.

Платон извлек из стоящего в углу мухинского холодильника что-то маленькое, завернутое в оберточную бумагу, и бросил на стол.

С тяжелым стуком сверток упал на столешницу. Бумажка раскрылась. Саня глянул на нее и побледнел, опознав содержимое. Удовлетворенный достигнутым эффектом, Платон спросил:

– Узнаешь?

У Сани расхворалась поврежденная рука, разнылся зуб, сердце провалилось в пятки, и промелькнула мысль «Ведь чувствовал! Не стоило ввязываться в эту авантюру». Крепость задним умом уже никак помочь не могла. Вне всяких сомнений, перед ним лежал тот самый кусок краенита. Саня узнал его по форме и полоскам на гранях от неровного реза. Он тогда спешил, и руки от волнения тряслись.

– Ты знаешь, что с тобой сделают за вынос с военного объекта секретного материала с последующей передачей третьим лицам за вознаграждение?

Саня кивнул. Не выдержал и спросил:

– Как он к вам попал?

– У меня есть старшая сестра Вера Конева, у которой, в свою очередь, есть сын – по совместительству мой племянник.

Саня, если бы не болела рука, хлопнул бы ею по лбу.

– Конь! – прокричал он и тут исправился: – Виталик Конев.

Он вспомнил женщину в кафе – мать Конева, виденную им лишь раз, да и то лет десять назад.

– И что теперь? – озадачился Саня, представляя возможные наказания – объявят выговор, лишат премии, уволят или, на худой конец, расстреляют прямо в институтском дворе.

– Ничего. Если напишешь заявление, – успокоил Платон. – Можешь приказы почитать для лучшего понимания своих обязанностей на ближайшее время.

Саня читал. Сердце колотилось, буквы прыгали перед глазами и не желали складываться в осмысленные слова. Ужасный выбор. Он не хотел подводить Тальберга, не представляя, как после предательства смотреть ему глаза, но и быть наказанным не хотелось. «Нужно сдаться и написать чистосердечное, – думал Саня, – но кто позаботиться о Лере с бабушкой?»

Эх, была-не была, придется соглашаться на предложение.

Он с тяжелым сердцем сказал:

– Диктуйте.

Злой Тальберг ворвался в лабораторию. В обеденный перерыв в помещении оставался только Плотников. Он приносил из дому еду в пакетике и поглощал ее возле одного из неработающих вытяжных шкафов. К сожалению, Семен любил рыбу и морепродукты, жить без них не мог, и после его обедов в воздухе витал устойчивый запах сельди, который хорош в комплекте с рыбой, но вызывает отвращение отдельно от нее.

Увидев красное лицо Тальберга, Плотников от неожиданности едва не подавился куском хлеба.

– Что случилось?

– Накрылась наша работа медным тазом. Исследования сворачиваются, и через недельку вас разберут по группам.

– Почему?

– Долгая история, – Тальберг не хотел объяснять механизм превращения научных изысканий в инструмент выяснения отношений. Вместо этого он пытался успокоить трясущиеся руки. – Где Адуев?

– Из приемной позвонили и вызвали. Я решил, он к вам туда пошел. Вы по пути не встретились?

– Быстро замену нашел, заранее продумал. Ублюдок.

Не дожидаясь следующего вопроса от Плотникова, сбежал из лаборатории, нащупывая в нагрудном кармане помятую Санину сигарету. Подумал о том, что нет спичек, и увидел курящего Володина в конце коридора у окна.

Тальберг поздоровался и попросил огоньку.

– Вы же, вроде, не курите, – Володин выпустил колечко дыма, уплывшее в форточку. Руку, держащую сигарету, украшал пластырь в месте ножевого ранения.

– Один раз в жизни пробовал, еще в школе. Кашлял, чуть легкие не выплюнул. А сейчас захотелось.

– Не надо. В таком возрасте поздно начинать.

Тальберг прикурил и по неопытности затянулся глубоко. Неприятный царапающий дым вгрызался в горло, и это оказалось хуже, чем представлялось. Он с трудом подавил начавшийся кашель.

– На вас лица нет, – заметил Володин.

– Мелкие неурядицы, – Тальберг не знал, докуривать начатую сигарету или похоронить ее в пепельнице.

– Ясно, – флегматично отозвался Володин, выпуская следующую серию колец в форточку.

– У вас, говорят, композитные материалы на основе краенита разрабатываются? – спросил Тальберг для поддержания разговора.

– Если бы, – обреченно махнул рукой Володин, – возимся впустую, без намека на результат, перепробовали все самойловские идеи, а воз и ныне там. Ни на миллиметр не сдвинулись, хоть рассчитывайся. Прямо тупик какой-то.

– А презентация?

– Какая презентация? – удивился Володин.

«Ложь, от начала и до конца», – подумал Тальберг и затянулся снова. Дым вошел аккуратно, и кашлять уже не хотелось.

30.

Когда Лизка вечером вернулась домой, Тальберг сидел на кухне, уставившись в стену. Перечень надетой на нем одежды ограничивался сиротливыми семейными трусами в горошек, наводящими на тревожные мысли.

Перед ним стояла бутылка с черной жидкостью. Такая же жидкость поблескивала в рюмке из набора на шесть персон, годами пылившегося в коробке на серванте.

– Я не поняла, – Лизка неприятно удивилась, но из-за вчерашней сцены удивление оказалось куда слабее, чем могло.

Он поднял на нее глаза. Это был не тот Тальберг, с которым она прожила полтора десятка лет. Тот спиртное не употреблял вовсе, а этот напился вдребезги и с трудом ворочал языком, не в состоянии сфокусировать взгляд. Вчерашний приступ ревности был неприятен, но объясним, а вот созерцание Тальберга «под мухой» вызывало лишь глубокую неприязнь своей безобразностью.

Рядом с бутылкой чернело блюдце из чайного сервиза, исполняющее обязанности пепельницы. В воздухе висел дым, и Лизка открыла нараспашку окно.

– Надеюсь, это разовая акция, бессмысленная и беспощадная, – она наблюдала, как Тальберг безуспешно силится ответить. – Где Ольга?

– Не знаю, – он икнул. – Гулять пошла с подругами.

– Она домой хоть приходила?